Значение "повести временных лет" в истории русского летописания. «Повесть временных лет»: жанр, композиционное и стилевое своеобразие
Стилевое своеобразие «Повести временных лет»
Стилевое своеобразие «Повести» заслуживает особого внимания, поскольку в современной литературной традиции летописный жанр отсутствует. Природа летописного жанра весьма сложна; летопись относится к числу «объединяющих жанров», подчиняющих себе жанры своих компонентов - исторической повести, жития, поучения, похвального слова и т. д. См.: Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1971, с. 48-50. И тем не менее летопись остается цельным произведением, которое может быть исследовано и как памятник одного жанра, как памятник литературы см.: Еремин И. П. Повесть временных лет как памятник литературы. - В кн.: Еремин И. П. Литература Древней Руси (этюды и характеристики). М.-Л., 1966; Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение, гл. 7; Он же. Человек в литературе Древней Руси. М.-Л., 1970, гл. 2 и 3; Творогов О. В. Сюжетное повествование в летописях XI-XIII вв. - В кн.: Истоки русской беллетристики, с. 31-66. . В «Повести временных лет», как и в любой другой летописи, можно выделить два типа повествования - собственно погодные записи и летописные рассказы. Погодные записи содержат сообщения о событиях, тогда как летописные рассказы предлагают описания их. В летописном рассказе автор стремится изобразить событие, привести те или иные конкретные детали, воспроизвести диалоги действующих лиц, словом, помочь читателю представить происходящее, вызвать его на сопереживание.
Так, в рассказе об отроке, бежавшем из осажденного печенегами Киева, чтобы передать просьбу княгини Ольги воеводе Претичу, не только упоминается сам факт передачи сообщения, но именно рассказывается о том, Как отрок бежал через печенежский стан с уздечкой в руке, расспрашивая о будто бы пропавшем коне (при этом не упущена важная деталь, что отрок умел говорить по-печенежски), о том, как он, достигнув берега Днепра, «сверг порты» и бросился в воду, как выплыли ему навстречу на лодке дружинники Претича; передан и диалог Претича с печенежским князем. Это именно рассказ, а не краткая погодная запись, как, например: «Вятичи победи Святослав и дань на них възложи», или «Преставися цариця Володимеряя Анна», или «Поиде Мьстислав на Ярослава с козары и с касогы» и т. п.
В то же время и сами летописные рассказы относятся к двум типам, в значительной мере определяемым их происхождением. Одни рассказы повествуют о событиях, современных летописцу, другие - о событиях, происходивших задолго до составления летописи, это устные эпические предания, лишь впоследствии внесенные в летопись.
В рассказах торжествует то сила, то хитрость. Так, воевавший с Русью печенежский князь предложил Владимиру выставить из своего войска воина, который бы померился силой с печенежским богатырем. Никто не решается принять вызов. Владимир опечален, но тут к нему является некий «старый муж» и предлагает послать за своим младшим сыном. Юноша, по словам старика, очень силен: «От детьства бо его несть кто им ударил» (т. е. бросил на землю). Как-то, вспоминает отец, сын, разгневавшись на него, «преторже череви руками» (разорвал руками кожу, которую в этот момент мял: отец и сын были кожевниками). Юношу призывают к Владимиру, и он показывает князю свою силу - хватает за бок пробегающего мимо быка и вырывает «кожю с мясы, елико ему рука зая». Но тем не менее юноша - «середний телом», и поэтому вышедший с ним на поединок печенежский богатырь - «превелик зело и страшен» - смеется над своим противником. Здесь (как и в рассказе о мести Ольги) неожиданность поджидает отрицательного героя; читатель же знает о силе юноши и торжествует, когда кожемяка «удави» руками печенежского богатыря.
Некоторые рассказы летописи объединены особым, эпическим стилем изображения действительности. Это понятие отражает прежде всего подход повествователя к предмету изображения, его авторскую позицию, а не только чисто языковые особенности изложения. В каждом таком рассказе в центре - одно событие, один эпизод, и именно этот эпизод составляет характеристику героя выделяет его основную, запоминающуюся черту; Олег (в рассказе о походе на Царьград) - это прежде всего мудрый и храбрый воин, герой рассказа о белгородском киселе - безымянный старец, но его мудрость, в последний момент спасшая осажденный печенегами город, и является той характерной чертой, которая завоевала ему бессмертие в народной памяти.
Другая группа рассказов составлена самим летописцем или его современниками. Ее отличает иная манера повествования, в ней нет изящной завершенности сюжета, нет эпической лаконичности и обобщенности образов героев. Эти рассказы в то же время могут быть более психологичными, более реалистичными, литературно обработанными, так как летописец стремится не просто поведать о событии, а изложить его так, чтобы произвести на читателя определенное впечатление, заставить его так или иначе отнестись к персонажам повествования. Среди подобных рассказов в пределах «Повести временных лет» особенно выделяется рассказ об ослеплении Василька Теребовльского (в статье 1097 г.).
Эмоционально ярким предстает эпизод о страшной участи оклеветанного князя, он вызывает сочувствие к нему, выраженное им желание предстать перед богом «в той сорочке кроваве» как бы напоминает о неизбежном возмездии, служит публицистическим оправданием вполне «земным» действиям князей, выступивших войной против Давыда Игоревича с тем, чтобы восстановить права Василька на отнятый у него удел.
Так, вместе с летописным повествованием начинает формироваться особый, подчиненный летописному жанр - жанр повести о княжеских преступлениях Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение, с. 215-247..
Все летописное повествование пронизывает этикетность, особенно в той его части, которая выдержана в стиле монументального историзма. Летописец отбирает в этих случаях для своего повествования только наиболее важные, государственного значения события и деяния. В стиле монументального историзма ведется, например, изложение событий времени Ярослава Мудрого и его сына - Всеволода. Например, описание битвы на Альте, принесшей Ярославу победу над «окаянным» Святополком - убийцей Бориса и Глеба (в «Повести временных лет» под 1019 г.).
Сочетание стилей монументального историзма и эпического в «Повести временных лет» создали ее неповторимый литературный облик, и ее стилистическое влияние будет отчетливо ощущаться на протяжении нескольких веков: летописцы станут применять или варьировать те литературные формулы, которые впервые были употреблены создателями «Повести временных лет», подражать имеющимся в ней характеристикам, а иногда и цитировать «Повесть», вводя в свой текст фрагменты из этого памятника Прохоров Г. М. «Повесть о нашествии Батыя» в Лаврентьевской летописи. - «ТОДРЛ». Л., 1974, т. XXVIII, с. 77-80..
Слово о Законе и Благодати
Кириллин В. М.
Памятники древнерусского церковного красноречия по их жанровой природе можно разделить на два разряда. Первый из них, - то, что называется обычно пастырской проповедью, - относят к дидактическому красноречию. Подобное ораторское творчество представлено поучениями, написанными в XI в. новгородским епископом Лукой Жидятой и игуменом Киево-Печерского монастыря Феодосием.
Совсем иное дело эпидиктическое, или торжественное красноречие. Для составления речей торжественного типа требовалось сравнительно высокая образованность, литературная культура и мастерство. Как правило, идейная целеустановка таких речей, в отличие от узкопрактических задач обычной пастырской проповеди, была связана со сферой "больших" проблем религиозной, церковной и общественной жизни. В художественном же отношении торжественные речи принадлежали к области высокого искусства. Именно поэтому для них характерна определенная сложность образно-идеологического содержания и обобщения, отточенность композиционно-стилистической формы и поливариантность патетики. В книжной традиции Древней Руси подобные произведения обычно обозначались термином "Слово". Работа над ними требовала соблюдения строгих литературных правил и сопряжена была с духом творческого вдохновения.
В этом отношении значительный интерес представляет "Слово о Законе и Благодати" - самый ранний памятник древнерусского торжественного красноречия. В источниках эта речь снабжена обычно полным названием без указания на ее жанровую принадлежность: "О Законе, Моисеемъ даньномъ, и о Благодети и Истине, Иисусемь Христомъ бывшиихъ; и како Законъ отъиде, Благодать же и Истина вьсю землю испълни, и вера въ вься языкы простьреся, и до нашего языка русьскаго; и похвала кагану нашему Володимеру, от него же крьщени быхомъ; и молитва к Богу от земле нашее. Господи, благослови, отьче!". Созданное в XI столетии, "Слово" сохранилось в нескольких десятках рукописных копий, древнейшая из них относится к концу XIV или началу XV в., но известен также фрагмент памятника по рукописи XII-XIII в.
Несмотря на то что среди древнерусских книжников означенное произведение было очень популярно и часто переписывалось, широкая научная общественность познакомилась с ним довольно поздно, лишь в 1844 г. Его первым публикатором и исследователем стал церковный историк и археограф А. В. Горский, впоследствии протоиерей и ректор Московской духовной академии, доктор богословия и член-корреспондент Императорской Академии наук. Текст произведения этот замечательный русский ученый нашел в рукописном сборнике XV в., разбирая книжную коллекцию Святейшего Синода (ныне ГИМ, Синодальное собр., № 591). В ней непосредственно к "Слову" примыкали ещё два текста - "Молитва" и "Исповедание веры" с завершительной записью от лица "мниха и прозвутера Илариона" относительно его посвящения в 1051 г. в киевского митрополита. Последняя деталь, а также древнерусская рукописная традиция, и позволили Горскому предположить, что автором "Слова" был этот церковный деятель.
К сожалению, об упомянутом иерархе сохранились лишь отрывочные сведения. Во-первых, "Повесть временных лет" в статье под 1051 г. сообщает, что одно время Иларион был священником в Свято-апостольской церкви в селе Берестовом под Киевом, загородной резиденции великого князя Ярослава Мудрого; что он был "муж благ, книжен и постник"; что на берегу Днепра он "ископа себе" для уединенной молитвы "печерку малу двусажену, кде ныне ветхый монастырь Печерскый", и что, наконец, именно его "постави Ярослав митрополитомь". Во-вторых, в начале "Устава князя Ярослава о церковных судах" сообщается о том, что работа по внедрению в русскую жизнь правил "греческого номокануна" велась князем совместно "с митрополитом Ларионом". В-третьих, в "Житии преподобного Феодосия Печерского" имеется сообщение о некоем "черноризце Ларионе", который был "книгам хытр псати, сий по вся дни и нощи писааше книгы в келии… Феодосия". Вот и все.
В 1055 г. "Новгородская первая летопись" упоминает уже другого киевского митрополита - Ефрема, грека по происхождению. Какова дальнейшая судьба Илариона, не известно. Высказывалось предположение, что его жизнь закончилась в стенах Киево-Печерского монастыря, где он жил под именем Никона, приняв схиму. Но отождествление Илариона и летописца Никона Великого документально никак не подтверждается. Очевидно однако, что Иларион был первым митрополитом, избранным на киевскую кафедру из числа русских в нарушение канонов византийской церкви, а также действовал как единомышленник великого киевского князя Ярослава Мудрого. Что же касается "Слова о Законе и Благодати", то некоторые упоминаемые в нем исторические реалии позволяют датировать его временем между 1037 и 1050 гг. То есть написано оно было еще до настолования Илариона.
Какова же написанная и, несомненно, произнесенная Иларионом речь - эта, по выражению крупного церковного историка Макария Булгакова, "драгоценность и, можно сказать, перл всей нашей духовной литературы первого периода"? Уже в названии произведения обозначено, что речь в нем идет о ветхозаветной и христианской вере, об их связи и взаимоотношении, о распространении христианства и, в частности, о крещении Руси благодаря великому князю киевскому Владимиру. Кроме того, "Слово" содержит похвалу Владимиру и молитву к Богу.
Итак, сочинение Илариона - тематически сложный текст. Первый его раздел начинается с догматического размышления о том, что иудеи ("израиль") и христиане исповедуют единого, общего Бога. Сначала он посредством Закона не дал погибнуть в языческом идолослужении только "племени Авраамлю", но затем, послав своего Сына, через его воплощение, крещение, проповедь о благе ("евангелие"), крестные страдания, смерть и воскресение привел все народы к вечной жизни. Критерием различия между Законом (иудаизмом) и Благодатью (христианством) является, согласно Илариону, представление о "будущем веке". Если Закон лишь приуготовил, привел иудеев к Крещению, - и этим его значение ограничено, то Крещение прямо открывает путь к спасению, к вечной жизни в Боге уже всем крестившимся. Ведь Моисей и пророки предрекали лишь о пришествии Христа, а вот Христос и затем его ученики уже учили о воскресении и будущей жизни. Далее в первом разделе "Слова" Иларион иллюстрирует эту мысль посредством длинного ряда развернутых образно-символических сопоставлений и противопоставлений. Материалом для его историософского размышления служит экзегетический пересказ библейских повествований. "Закон", согласно оратору, ассоциируется с понятиями лжи ("стень"), холода ("студеньство нощьное"), с образами "луны", "суши", а также ветхозаветных персонажей: Агари ("рабы"), Измаила (сына рабыни), Манассии (старшего сына Иосифа). Напротив, "Благодать" ассоциативно сопряжена с понятиями правды ("истина"), тепла ("солнечная теплота"), с образами "солнца", "росы" или ветхозаветных же персонажей: Сарры ("свободной"), Исаака ("сына свободной"), Ефрема (младшего сына Иосифа).
Определив таким соотносительным способом значение иудаизма и христианства, Иларион далее излагает догматическое учение о двуестественной, богочеловеческой природе Христа. И вновь иллюстрирует последнее длинным рядом сопоставительных образных пар типа: Христос "яко человекъ постися 40 днии, взаалка, и яко Богъ победи искушающаго… яко человекъ, оцьта вкушь, испусти духъ, и ако Богъ солнце помрачи и землею потрясе". Величие Христа состоит в том, что через свою крестную муку Он соделал людям спасение и уничтожил "преступление и грех" тех людей, кто его принял. Иудеи же, которые его, "яко злодея мучивше", тем самым вызвали на себя "гневъ Божий конечный": Иерусалим, по пророчеству, был разрушен римлянами, "иудейство оттоле погыбе", Закон "погасе", а его слуги рассеяны были по миру, "да не въкупь злое пребываеть". Напротив, христианство распространилась по всем странам: "...лепо бо бе Благодати и Истине на новы люди въсиати! Не въливають бо, по словеси Господню, вина новааго учениа благодетьна въ мехы ветхы, обетъшавъши въ иудействе. Аще ли то просядутся меси, и вино пролеется. Не могъше бо Закона стеня удержати, но многажды идоломъ покланявшеся. Како истинныа Благодати удержать учение? Нъ ново учение - новы мехы, новы языкы! И обое съблюдется".
Таким образом, цель всего первого раздела "Слова" полемическая. Автор стремился доказать превосходство христианства над ветхозаветной религией и посредством этого, вероятно, превосходство принявшей христианство Руси над потерявшей свое былое значение Хазарской империей.
Вероятно, в то время, когда произведение было создано и произнесено, эта задача осознавалась как особенно актуальная. В самом деле, во-первых, еще задолго до Илариона между Русью и Хазарским каганатом, правящая верхушка которого исповедовала иудаизм, сложились отношения типа соревновательных: сначала Русь платила дань хазарам, но потом роли поменялись, и в связи с этим, видимо, у русских князей возникла уверенность, что они являются восприемниками власти, принадлежавшей владыкам покоренного ими государства, отсюда и принятый великими русскими князьями титул - "каган". Во-вторых, в процессе развития отношений между Русью и Хазарским каганатом какая-то часть хазарских иудеев перекочевала в Киев и здесь, найдя для себя, очевидно, благоприятные условия, осела, а в дальнейшем, естественно, обрела какие-то контакты с киевлянами. В-третьих, известна попытка иудеев склонить Владимира Святославича к иудаизму, когда он задумался над выбором государственной религии. И хоть попытка эта была неудачной, она все же свидетельствует о непосредственном и живом характере отношений между иудеями и русичами. В-четвертых, такие отношения, видимо, не всегда были безоблачными, особенно после принятия Русью христианства. На это указывают, по крайней мере, два зафиксированных в древнерусской литературе и относящихся к XI в. предания. Так, в "Житии преподобного Феодосия Печерского", написанном в конце XI или в начале XII в., рассказывается, что этот подвижник имел обыкновение посещать слободы в Киеве, где жили иудеи, ради прения с ними о вере. А вот восходящие ко второй четверти XIII в. страницы "Киево-Печерского патерика" более определенно указывают на то, что иногда отношения между принявшими христианство русичами и иудеями складывались именно как враждебные. Например, новелла патерика о Евстратии Постнике свидетельствует, что проживавшие на Руси иудеи не только торговали русскими христианами как рабами, но и, случалось, пытались через истязания принудить их к отказу от своей веры в пользу иудаизма. Так что звучащая в "Слове о Законе и Благодати" полемическая тема была порождена не только религиозным сознанием, но и, несомненно, самой реальной жизнью.
Второй раздел речи Илариона - исторический. Это размышление о значении принятия Русью христианства. "Вера бо благодатьнаа, - говорит оратор, - по всей земли простреся и до нашего языка рускааго доиде. И законное езеро пресъше, еуагельскый же источникъ наводнився, и всю землю покрывъ, и до насъ разлиася". Все последующее рассуждение построено также на приеме со- или противопоставления, и все с той же полемической целью. Только теперь сравниваются факт славного приобщения Руси к христианскому миру и факт бесславия иудаизма. И вместе с тем, осмысляется преимущество христианской Руси перед Русью языческой: "Вся страны благыи Богъ нашь помилова и насъ не презре, въсхоте и спасе ны, въ разумъ истинный приведе. Пусте бо и пресъхле земли нашей сущи, идольскому зною исушивъши ю, вънезаапу потече источникъ еуагельскыи, напаая всю землю нашу…".. Иларион при этом опять-таки употребляет длинный ряд образно коррелятивных пар, в которых звучит антииудейская тема: "И тако, странни суще, людие Божии нарекохомся. И врази бывше, сынове его прозвахомъся. И не иудейскы хулимъ, нъ христианьски благословимъ. Не совета творим, яко распяти, нъ яко распятому поклонитися. Не распинаемъ Спаса, но рукы къ нему воздеваемъ. Не прободаемъ ребръ, но от нихъ пиемъ источникъ нетлениа…".
Далее оратор, приводя библейские изречения на тему вселенского значения промысла Божия о спасении человечества, обосновывает мысль о том, что открытое некогда ветхозаветным пророкам и сказанное ими о всеобщем, за пределами иудейства, признании Бога, касается в частности и Руси: "И събысться о насъ, языцех, реченое: "Открыеть Господь мышьцу свою святую пред всеми языки, и узрять вси конци земля спасение, еже от Бога нашего!…"" (Ис. 52: 10). Как видно, приобщение Руси к христианству трактуется Иларионом в контексте священного предания о промысле Божием относительно истории человечества. Определив таким образом смысл крещения Руси, автор "Слова" приступает к похвале князю Владимиру. Он выстраивает ее в форме личного обращения к нему и в интонации, исполненной воодушевленного патриотического пафоса. Главной темой этого третьего - панегирического - раздела произведения являются не столько личностные достоинства Владимира, - его благородство, мужество, ум, политическое могущество, милосердие (хотя всё это отмечено оратором), сколько феномен его духовного преображения в христианина и крестителя Руси.
Значение совершенного князем деяния Иларион раскрывает опять-таки с помощью приема сравнения - скрытого или прямого. "Хвалить же похвалныими гласы, - начинает он свое славословие, - Римскаа страна Петра и Паула, има же вероваша въ Иисуса Христа, сына Божиа; Асиа, и Ефесъ, и Пафмъ - Иоанна Богословца; Индиа - Фому, Егупетъ - Марка. Вся страны, и гради, и людие чтуть и славят коегождо ихъ учителя, иже научиша я православней вере. Похвалимъ же и мы по силе нашей малыими похвалами великаа и дивнаа сотворшааго, нашего учителя и наставника великааго кагана нашеа земли Володимера…". Уже в этом пассаже потаенно подчеркнута мысль об исключительном характере подвига русского князя. Если страны Востока и Запада благодарят за свое приобщение к Христу его непосредственных учеников и преемников, святых апостолов, то Русь обязана своим крещением государственному деятелю, слава которого была основана только на военных и политических победах. Его преимущество в том, что он сам, своей волей, без помощи со стороны, только лишь узнав о благоверной "земли Гречьске", "въждела сердцемь, възгоре духомь, яко быти ему христиану и земли его".
В риторическом восхищении Иларион обращается к Владимиру, моля его объяснить "дивное чюдо": как это он, никогда лично не видев Спасителя, не слыша в своей земле апостольской проповеди, не бывши свидетелем изгнания бесов одним только именем Иисуса, обрел веру и стал его учеником. Пытаясь понять это, Иларион подчеркивает духовные дарования Владимира, а также его "благой смыслъ и остроумие". Именно благодаря им князь сумел осознать, "яко есть Богъ единъ, творецъ невидимыимъ и видимыимъ, небесныимъ и земленыимъ, и яко посла в миръ спасения ради възлюбленаго Сына своего". Именно это осознание привело князя к Христу и "в святую купель". Но заслуга Владимира обусловлена не только его личным обращением, и даже не тем, что он кого-то еще привел в христианство! Господь, по убеждению оратора, сподобил его "славы и чести" "на небесехъ", прежде всего, за то, что он уничтожил "заблуждения идольскыя льсти" во всей своей "области". В этом отношении Владимир, или Василий, подобен основателю Византийского государства, святому равноапостольному Константину Великому. "Съ темь же, - говорит оратор, - единоя славы и чести обещьника сотворилъ тя Господь на небесех, благовериа твоего ради, еже име въ животе своемь". Этот вывод о равночестии цезаря Константина и князя Владимира основан на ряде приведенных Иларионом с целью сопоставления фактов церковно-политических трудов первого и второго. И такое сопоставление, и такой вывод естественно вытекают из ранее высказанной патриотической мысли о том, что русские князья "не в худе бо и неведоме земле владычствоваша, нъ въ Руське, яже ведома и слышима есть въсеми четырьми конци земли!". Кроме того, все историософское рассуждение Илариона утверждает, в сущности, хотя и не прямо, идею равенства Руси по отношению к Византии, идею особенно актуальную именно в эпоху Ярослава Мудрого, строившего свою внешнюю и внутреннюю политику отстраненно и независимо от Константинополя. И вполне уместно, что, образно обосновав мысль о самодостаточности Русской земли и продолжая свое обращение к Владимиру, Иларион заговаривает об этом его сыне - Георгии (крестильное имя Ярослава); и заговаривает о нем как о "верном послухе" Владимира и как о "наместнике" его власти. Последний продолжил начатое отцом дело распространения "благоверия" на Руси, "недоконьчаная твоя наконьча, акы Соломонъ Давыдова: ...дом Божий великый святый его Премудрости създа, ...яко же ина не обрящется въ всемь полунощи земнеемь ото востока и до запада. И славный град твой Кыевъ величствомъ, яко венцемь, обложилъ. Предалъ люди твоа и градъ святый, всеславний, скорей на помощь христианомъ святей Богородици, ей же и церковь на великыихъ вратехъ създа во имя первааго господскааго праздника - святааго Благовещениа".
В конце похвального раздела рассматриваемого произведения риторический пафос оратора возвышается до молитвенного апофеоза: "Въстани, о честнаа главо, от гроба твоего! Въстани, оттряси сонъ! Неси бо умерлъ, но спиши до общааго всем въстаниа! Въстани, неси умерлъ, неси бо ти лепо умрети веровавъшу въ Христа, живота всему миру! Оттряси сонъ, възведи очи, да видиши, какоя тя чьсти Господь тамо съподобивъ, и на земли не беспамятна оставил сыном твоим! Востани, виждь чадо свое Георгиа, виждь утробу свою, виждь милааго своего! Виждь, его же Господь изведе от чресл твоих, виждь красяащааго столъ земли твоей и възрадуйся, и възвеселися! К сему же виждь и благоверную сноху твою Ерину! Виждь внукы твоа и правнукы, како живут, како храними суть Господемъ…".
По существу, это молитва о благоденствии Руси и князя Ярослава Мудрого, выраженная в форме сочлененных в длинные цепочки и перемежающихся похвальных, благодарственных и просительных возгласов. Но молитва, обращенная именно к Владимиру как к пребывающему на небесах в сонме святых угодников Божиих. Ею и заканчиваются риторические по своей жанровой природе разделы "Слова о Законе и Благодати".
Далее в самом раннем списке произведения читается "молитва к Богу", как она обозначена в названии ко всему тексту. Однако иногда древнерусские книжники переписывали только ее текст в виде самостоятельного произведения Илариона. На этом основании, видимо, некоторые исследователи, издавая "Слово", не включали молитву в его состав. Тем не менее, кроме того, что ее принадлежность "Слову" в качестве составной части вытекает из самого названия последнего, об этом же говорит и ее содержание как логическое продолжение предшествующего текста. Если риторическая часть "Слова" завершается обращенным к Владимиру прошением помолиться перед Богом о своем сыне Георгии, дабы он принял "венець славы нетленныа съ всеми праведныими, трудившиимися его ради" (для Бога), то зазвучавший в этом конечном прошении мотив славы развивается в следующей далее молитве в виде славословия Богу: "Симь же убо, о владыко, царю и Боже нашь высокъи и славне человеколюбче, въздаяй противу трудомъ славу же и честь и причастникы творя своего царьства, помяни, яко благъ, и насъ, нищихъ твоих, яко имя тобе - человеколюбець!...". И затем следуют исповедно-покаянно-просительные по содержанию возгласы, главная тема которых - это упование на милосердие Божие.
Но среди них встречаются и тематически перекликающиеся с риторической частью произведения возгласы. Например, упоминание о еще не изжитом язычестве: мы "И стадо, еже ново начатъ пасти, исторгъ от пагубы идолослужениа, пастырю добрый… Не остави насъ, аще и еще блудимъ, не отверзи насъ!..."; или сопоставление с историей иудеев: "Тем же боимся, егда сътвориши на насъ, яко на Иерусалиме, оставлешиимъ тя и не ходившиимъ въ пути твоа. Нъ не сотвори намъ, яко и онемь, по деломъ нашимъ!..."; или, наконец, патриотический призыв-прошение: "И донеле же стоить миръ, не наводи на ны напасти искушениа, не предай нас въ рукы чюждиихъ, да не прозоветься градъ твой градъ плененъ и стадо твое пришельци въ земли несвоей, да не рекуть страны: "Кде есть Богъ ихъ?"". В целом эта молитва как бы подводит итог всему произведению и развернутой в ней цепи бинарных сопоставлений, выражающих идею преемственности и наследственного отношения к прошлому: иудаизм - христианство, Хазария - Русь, старые христианские народы - новые христианские народы, Византия - Русь, Константин - Владимир, языческая Русь - христианская Русь, начало христианства на Руси - продолжение христианства на Руси, Владимир - Ярослав-Георгий, молитва к Владимиру - молитва к Богу. А в целом все части "Слова о Законе и Благодати" - и догматическая, и историческая, и панегирическая, и молитвенная, - каждая по-своему, разрабатывают единую патриотическую тему независимости русского народа и - шире - равноправия всех христианских государств.
Составляющие "Слово" части неразрывно связаны в одно идейно целостное повествовательное здание. Это здание, как видно, отличается безупречной стройностью содержательной и композиционной структуры. Но вместе с тем оно обладает и высокими художественно-стилистическими качествами, орнаментально разветвленной красотой внешнего декора. Ему присущи яркая образность, торжественная патетика, эмоциональная взволнованность, публицистическая заостренность, возвышенная сила библейского языка, соотнесенность с контекстом христианской мысли и истории.
Соответственно, Иларион использует богатейший набор присущих Священному Писанию и церковной литературе средств художественной выразительности. Это и поэтические тропы (метафоры, сравнения, уподобления, символы, игра созвучными словами), и поэтические фигуры (вопрошания, восклицания, обращения, противоположения), и ритмическая организация текста (синтаксический параллелизм, анафорические повторы, глагольные рифмы, ассонирующие глаголы). Это и щедрое применение библейских образов, цитат и парафраз, фрагментов из церковных песнопений, а также различных заимствований из других источников. Приведенные выше примеры вполне отражают особенности литературной манеры Илариона. Но вот еще один фрагмент, в котором, как кажется, звучат все основные содержательные мотивы "Слова" и который достаточно ярко демонстрирует отмеченные формальные свойства речи древнерусского оратора:
"Се бо уже и мы со всеми христиаными славимъ святую Троицу, а Иудеа молчитъ. Христосъ славимъ бываетъ, а иудеи кленоми. Языцы приведени, а иудеи отриновени. Яко же пророкъ Малахиа рече: "Несть ми хотениа в сынехъ израилевехъ, и жертвы от рукъ ихъ не прииму, понеже ото въстокъ же и западъ, имя мое славимо есть въ странахъ, и на всякомъ месте темианъ имени моему приноситься. Яко имя мое велико въ странахъ!" (Ср.: Мал. 1: 10-11). И Давидъ: "Вся земля да поклонитъ ти ся и поетъ тобе: "И, Господи, Господь нашъ! Яко чюдно имя твое по всей земли!" (Ср.: Пс. 65; 4). И уже не идолослужителе зовемъся, нъ христиании; не еще безнадежници, нъ уповающе въ жизнь вечную. И уже не капище сотонино сограждаемъ, нъ Христовы церкви зиждемъ. Уже не закалаемъ бесомъ друг друга, но Христосъ за ны закалаемъ бываетъ и дробимъ въ жертву Богу и Отцю. И уже не жертвеныа крове вкушающе погыбаемъ, но Христовы пречистыа крове вкушающе спасаемъся. Вся страны благый Богъ нашъ помилова, и насъ не презре - въсхоте и спасе ны, и въ разум истинный приведе. Пусте бо и пресохле земли нашей сущи, идольскому зною исушивши ю, внезаапу потече источникъ еуагельскый, напаая всю землю нашу".
Хотя "Слово о Законе и Благодати", по утверждению самого автора, предназначалось не для простых людей, а для "избранных", "преизлиха насыштьшемся сладости книжныа", то есть для людей относительно образованных, оно все же обрело весьма широкую популярность среди древнерусских читателей. Его не только переписывали (сохранились десятки списков), но и перерабатывали (известно несколько его редакций). Более того, сочинение Илариона использовали в качестве источника при составлении новых произведений. Так, его следы обнаруживаются в ряде древнерусских текстов XII-XVII столетий: например, в проложной похвале князю Владимиру Святославичу (XII-XIII в.), в похвале князю Владимиру Васильковичу и его брату Мстиславу из "Волынской летописи" (XIII в.), в "Житии Леонтия Ростовского" (XII в.), "Житии Стефана Пермского" (конец XIV в.). Наконец, "Слово" использовали и в южнославянской литературе. Так, во второй половине XIII в. заимствования из него сделал сербский писатель-инок Доментиан при составлении "Житий" Симеона и Саввы Сербских. Так что, подобно тому, как, по мысли Илариона, Русь его времени была известна во всех концах света, так и его замечательная речь - несомненно, гениальное ораторское произведение - привлекала своей содержательной и художественной значительностью весьма широкий круг читателей Средневековья и на протяжении весьма длительного времени. Итак, уже первые самостоятельные проявления художественной мысли в творчестве древнерусских писателей, как можно судить по "Слову о Законе и Благодати" митрополита Илариона, оказались вовсе не ученическими. Наполнявшая их сила проницательного духа и интеллекта, источавшаяся ими сила высокой правды и красоты не иссякали и в последующем, причем в течение многих столетий. На это указывает даже то немногое, что дошло до нас вопреки тлетворному времени и разным обстоятельствам. Подобно книге книг "Библии", подобно иконе или храму, древнерусское искусство слова поражает своей удивительной серьезностью, глубиной, совершенно неистребимым стремлением к постижению самого главного, самого важного, самого нужного для человека, коль скоро он осознает себя как творение Божие и как дитя своей земли, своего народа и своей страны.
Хронологический принцип изложения позволял летописцам включать в летопись разнородный по своему характеру и жанровым особенностям материал.
Простейшей повествовательной единицей летописи является лаконичная погодная запись, ограничивающаяся лишь констатацией факта. Однако само внесение в летопись той или иной информации свидетельствует о ее значительности с точки зрения средневекового писателя.
Например: «В лето 6377 (869). Крещена быстъ вся земля Болъгарьская...»; «В лето 6419 (911). Явися звезда велика на западе копейным образом...»; «В лето 6481 (973). Нача княжити Ярополк» и т. п. Обращает на себя внимание структура этих записей: на первое место, как правило, ставится глагол, который подчеркивает значимость действия.
В летописи представлен также тип развернутой записи, фиксирующей не только «деяния» князя, но и их результаты. Например: «В лето 6391. Поча Олег воевати деревляны, и примучив а, имаше на них дань, по черне куне» и т. п.
И краткая погодная запись, и более развернутая — документальны. В них нет никаких украшающих речь тропов. Запись проста, ясна и лаконична, что придает ей особую значимость, выразительность и даже величавость.
В центре внимания летописца — событие — «што ся здея в лета сил». За ними следуют известия о смерти князей. Реже фиксируется рождение детей, их вступление в брак. Потом информация о строительной деятельности князей. Наконец, сообщения о церковных делах, занимающие весьма скромное место.
Правда, летописец описывает перенесение мощей Бориса и Глеба, помещает сказания о начале Печерского монастыря, смерти Феодосия Печерского и рассказы о достопамятных черноризцах печерских. Это вполне объяснимо политическим значением культа первых русских святых Бориса и Глеба и ролью Киево-Печерского монастыря в формировании начальной летописи.
Важную группу летописных известий составляют сведения о небесных знамениях — затмениях солнца, луны, землетрясениях, эпидемиях и т. п. Летописец усматривает связь между необычными явлениями природы и жизнью людей, историческими событиями.
Исторический опыт, связанный со свидетельствами хроники Георгия Амартола, приводит летописца к выводу: «Знаменья бо в небеси, или звездах, ли солнци, ли птицами, ли етеромь чим, не на благо бываютъ; но знаменья сиця на зло бываютъ, ли проявленъе рати, ли гладу, ли смерть проявляютъ».
Разнообразные по своей тематике известия могут объединяться в пределах одной летописной статьи. Материал, входящий в состав «Повести временных лет», позволяет выделить историческую легенду, топонимическое предание, историческое предание (связанное с дружинным героическим эпосом), агиографическую легенду, а также историческое сказание и историческую повесть.
Связь летописи с фольклором. О событиях далекого прошлого летописец черпает материал в сокровищнице народной памяти.
Обращение к топонимической легенде продиктовано стремлением летописца выяснить происхождение названий славянских племен, отдельных городов и самого слова «Русь». Так, происхождение славянских племен радимичей и вятичей связывается с легендарными выходцами из ляхов — братьями Радимом и Вятко.
Эта легенда возникла у славян, очевидно, в период разложения родового строя, когда обособившаяся родовая старшина для обоснования своего права на политическое господство над остальными членами рода создает легенду о якобы иноземном своем происхождении.
К этому летописному сказанию близка легенда о призвании князей, помещенная в летописи под 6370 (862) г. По приглашению новгородцев из-за моря «княжить и володеть» Русской землей приходят три брата-варяга с родами своими: Рюрик, Синеус, Трувор.
Фольклорность легенды подтверждает наличие эпического числа три —три брата. Сказание имеет чисто новгородское, местное происхождение, отражая практику взаимоотношений феодальной городской республики с князьями.
В жизни Новгорода были нередки случаи «призвания» князя, который выполнял функции военачальника. Внесенная в русскую летопись, эта местная легенда приобретала определенный политический смысл. Она обосновывала права князей на политическую власть над всей Русью.
Устанавливался единый предок киевских князей — полулегендарный Рюрик, что позволяло летописцу рассматривать историю Русской земли как историю князей Рюрикова дома. Легенда о призвании князей подчеркивала политическую независимость княжеской власти от Византийской империи.
Таким образом, легенда о призвании князей служила важным аргументом для доказательства суверенности Киевского государства, а отнюдь не свидетельствовала о неспособности славян самостоятельно устроить свое государство, без помощи европейцев, как это пытались доказать некоторые ученые.
Типичной топонимической легендой является также сказание об основании Киева тремя братьями — Кием, Щеком, Хоривом и сестрой их Лыбедью. На устный источник внесенного в летопись материала указывает сам летописец: «Ини же, не сведуще, рекоша, якой Кий есть перевозник был».
Версию народного предания о Кие-перевозчике летописец с негодованием отвергает. Он категорически заявляет, что Кий был князем, совершал успешные походы на Царьград, где принял великую честь от греческого царя и основал на Дунае городище Киевец.
Отзвуками обрядовой поэзии времен родового строя наполнены летописные известия о славянских племенах, их обычаях, свадебных и похоронных обрядах.
Приемами устного народного эпоса охарактеризованы в летописи первые русские князья: Олег, Игорь, Ольга, Святослав.
Олег — это прежде всего мужественный и мудрый воин. Благодаря воинской смекалке он одерживает победу над греками, поставив свои корабли на колеса и пустив их под парусами по земле.
Он ловко распутывает все хитросплетения своих врагов-греков и заключает выгодный для Руси мирный договор с Византией. В знак одержанной победы Олег прибивает свой щит на вратах Царьграда к вящему позору врагов и славе своей родины.
Удачливый князь-воин прозван в народе «вещим», т. е. волшебником (правда, при этом летописец-христианин не преминул подчеркнуть, что прозвище дали Олегу язычники, «людие погани и невеголоси»), но и ему не удается уйти от своей судьбы.
Под 912г. летопись помещает поэтическое предание, связанное, очевидно, «с могилой Ольговой», которая «есть... и до сего дни». Это предание имеет законченный сюжет, который раскрывается в лаконичном драматическом повествовании. В нем ярко выражена мысль о силе судьбы, избежать которой никто из смертных, и даже «вещий» князь, не в силах.
В несколько ином плане изображен Игорь. Он также мужествен и смел, одерживает победу над греками в походе 944 г. Он заботлив и внимателен к нуждам своей дружины, но, кроме того, и жаден.
Стремление собрать как можно больше дани с древлян становится причиной его гибели. Жадность Игоря осуждается летописцем народной пословицей, которую он вкладывает в уста древлян: «Аще ся въвадить волк в овце, то выносить все стадо, аще не убъють его...»
Жена Игоря Ольга — мудрая женщина, верная памяти своего мужа, отвергающая сватовство не только древлянского князя Мала, но и греческого императора. Она жестоко мстит убийцам своего мужа, но жестокость ее не осуждается летописцем.
В описании четырех местей Ольги подчеркивается мудрость, твердость и непреклонность характера русской женщины. Д. С. Лихачев отмечает, что основу сказания составляют загадки, которые не могут разгадать незадачливые сваты-древляне.
Загадки Ольги строятся на ассоциациях свадебного и похоронного обрядов: несли в лодках не только почетных гостей, но и покойников; предложение Ольги послам помыться в бане — не только знак высшего гостеприимства, но и символ похоронного обряда; направляясь к древлянам, Ольга идет творить тризну не только по мужу, но и по убитым ею древлянским послам.
Недогадливые древляне понимают слова Ольги в их прямом значении, не подозревая о другом, скрытом смысле загадок мудрой женщины, и тем самым обрекают себя на гибель. Все описание мести Ольги строится на ярком лаконичном и сценическом диалоге княгини с посланцами «Деревьской земли».
Героикой дружинного эпоса овеян образ сурового, простого и сильного, мужественного и прямодушного воина Святослава. Ему чужды коварство, лесть, хитрость — качества, присущие его врагам-грекам, которые, как отмечает летописец, «лстивы и до сего дни».
С малой дружиной он одерживает победу над превосходящими силами врага: краткой, мужественной речью воодушевляет своих воинов на борьбу: «...да не посрамим земле Руские, но ляжем костьми, мертвый бо срама не имам».
Святослав презирает богатство, он ценит только дружину, оружие, с помощью которых можно добыть любое богатство. Точна и выразительна характеристика этого князя в летописи: «...легъко ходя, аки пардус, войны многи творяше.
Ходя, воз по себе не возяше, ни котьла, ни мяс варя, но потонку изрезав конину ли, зверину ли или говядину на углех испек ядяше, ни шатра имяше, но подъклад послав и седло в головах; такоже и прочий вой его ecu бяху».
Святослав живет интересами своей дружины. Он даже идет наперекор увещеваниям матери — Ольги и отказывается принять христианство, боясь насмешки дружины. Но постоянное стремление
Святослава к завоевательным войнам, пренебрежение интересами Киева, его попытка перенести столицу Руси на Дунай вызывает осуждение летописца.
Это осуждение он высказывает устами «киян»: «... ты, княже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабив (оставил), малы (едва) бо нас не взята печенези...»
Прямодушный князь-воин гибнет в неравном бою с печенегами у днепровских порогов. Убивший Святослава князь печенежский Куря, «взяша главу его, и во лбе (черепе) его съделаша чашю, оковавше лоб его, и пъяху из него».
Летописец не морализует по поводу этой смерти, но общая тенденция все же сказывается: гибель Святослава является закономерной, она следствие его ослушания матери, следствие его отказа принять крещение.
К народным сказаниям восходит летописное известие о женитьбе Владимира на полоцкой княжне Рогнеде, о его обильных и щедрых пирах, устраиваемых в Киеве,— Корсунская легенда.
С одной стороны, перед нами предстает князь-язычник с его необузданными страстями, с другой — идеальный правитель-христианин, наделенный всеми добродетелями: кротостью, смирением, любовью к нищим, к иноческому и монашескому чину и т. п.
Контрастным сопоставлением князя-язычника с князем-христианином летописец стремился доказать превосходство новой христианской морали над языческой.
Княжение Владимира было овеяно героикой народных сказаний уже в конце X — начале XI в.
Духом народного героического эпоса проникнуто сказание о победе русского юноши Кожемяки над печенежским исполином. Как и в народном эпосе, сказание подчеркивает превосходство человека мирного труда, простого ремесленника над профессионалом-воином — печенежским богатырем. Образы сказания строятся по принципу контрастного сопоставления и широкого обобщения.
Русский юноша на первый взгляд — обыкновенный, ничем не примечательный человек, но в нем воплощена та огромная, исполинская сила, которой обладает народ русский, украшающий своим трудом землю и защищающий ее на поле брани от внешних врагов.
Печенежский воин своими гигантскими размерами наводит ужас на окружающий. Хвастливому и заносчивому врагу противопоставляется скромный русский юноша, младший сын кожевника. Он совершает подвиг без кичливости и бахвальства.
При этом сказание приурочивается к топонимической легенде о происхождении города Переяславля — «зоне перея славу отроко тъ», но это явный анахронизм, поскольку Переяславль уже не раз упоминался в летописи до этого события.
С народным сказочным эпосом связано сказание о Белгородском киселе. В этом сказании прославляется ум, находчивость и смекалка русского человека.
И сказание о Кожемяке, и сказание о Белгородском киселе — законченные сюжетные повествования, строящиеся на противопоставлении внутренней силы труженик бахвальству страшного только на вид врага, мудрости старца—легковерию печенегов.
Кульминацией сюжетов обоих сказаний являются поединки: в первом — единоборство физическое, во втором—единоборство ума и находчивости с легковерием, глупостью.
Сюжет сказания о Кожемяке типологически близок сюжетам героических народных былин, а сказания о Белгородском киселе —народным сказкам.
Фольклорная основа явно ощущается и в церковной легенде о посещении Русской земли апостолом Андреем. Помещая эту легенду, летописец стремился «исторически» обосновать религиозную независимость Руси от Византии.
Легенда утверждала, что Русская земля получила христианство не от греков, а якобы самим учеником Христа — апостолом Андреем, некогда прошедшим путь «из варяг в греки» по Днепру и Волхову,— было предречено христианство на Русской земле.
Церковная легенда о том, как Андрей благословил киевские горы, сочетается с народным сказанием о посещении Андреем Новгородской земли. Это сказание носит бытовой характер и связано с обычаем жителей славянского севера париться в жарко натопленных деревянных банях.
Составители летописных сводов XVI в. обратили внимание на несоответствие первой части рассказа о посещении апостолом Андреем Киева со второй, они заменили бытовой рассказ благочестивым преданием, согласно которому Андрей в Новгородской земле оставляет свой крест.
Таким образом, большая часть летописных сказаний, посвященных событиям IX — конца X столетий, связана с устным народным творчеством, его эпическими жанрами.
Кусков В.В. История древнерусской литературы. - М., 1998 г.
Анализ литературы по вопросу истории появления «Повести временных лет» показывает его дискуссионность в науке. Вместе с тем, во всех публикациях о «Повести временных лет» подчеркивается историческое значение летописи для истории и культуры России. Уже в самом названии «Повести временных лет» содержится ответ на вопрос о предназначении летописи: чтобы рассказать «откуду есть пошла Руская земля, кто въ Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть». Иными словами, поведать о русской истории от самого начала ее и до становления православного государства под собирательным названием Русская земля.
Раскрывая вопросы летописной терминологии, И.Н. Данилевский писал, что традиционно летописями в широком смысле называют исторические сочинения, изложение в которых ведется строго по годам и сопровождается хронографическими (годовыми), часто календарными, а иногда и хронометрическими (часовыми) датами. По видовым признакам они близки западноевропейским анналам (от лат. annales libri - годовые сводки) и хроникам (от греч. chranihos - относящийся ко времени). В узком смысле слова летописями принято называть реально дошедшие до нас летописные тексты, сохранившиеся в одном или нескольких сходных между собой списках. Но научная терминология в летописных материалах в значительной мере условна. Это связано, в частности, с «отсутствием четких границ и сложностью истории летописных текстов», с «текучестью» летописных текстов, допускающих «постепенные переходы от текста к тексту без видимых градаций памятников и редакций». До настоящего времени «в изучении летописания употребление терминов крайне неопределенно». При этом «всякое устранение неясности терминологии должно основываться на установлении самой этой неясности. Невозможно условиться об употреблении терминов, не выяснив, прежде всего, всех оттенков их употребления в прошлом и настоящем».
По мнению М.И. Сухомлинова «все русские летописи самым названием «летописей», «летописцев», «временников», «повестей временныхъ летъ» и т.п. изобличают свою первоначальную форму: ни одно из этих названий не было бы им прилично, если бы в них не было обозначаемо время каждого события, если бы лета, годы не занимали в них такого же важного места, как и самые события. В этом отношении, как и во многих других, наши летописи сходны не столько с писателями византийскими, сколько с теми временниками (annales), которые ведены были издавна, с VIII века, в монастырях Романской и Германской Европы - независимо от исторических образцов классической древности. Первоначальной основой этих анналов были пасхальные таблицы».
Большинство авторов полагают, что идея заголовка «Повести временных лет» принадлежит Нестору, книжнику широкого исторического кругозора и большого литературного дарования: еще до работы над «Повестью временных лет» он написал «Житие Бориса и Глеба» и «Житие Феодосия Печерского». В «Повести временных лет» Нестор поставил перед собой грандиозную задачу: решительным образом переработать рассказ о древнейшем периоде истории Руси - «откуда есть пошла Русская земля».
Однако, как показал А.А. Шахматов, «Повести временных лет» предшествовали иные летописные своды. Ученый приводит, в частности, следующий факт: «Повесть временных лет», сохранившаяся в Лаврентьевской, Ипатьевской и других летописях, существенно отличалась в трактовке многих событий от другой летописи, повествовавшей о том же начальном периоде русской истории, о Новгородской первой летописи младшего извода. В Новгородской летописи отсутствовали тексты договоров с греками, князь Олег именовался воеводой при юном князе Игоре, иначе рассказывалось о походах Руси на Царьград и т. д.
А.А. Шахматов пришел к выводу, что Новгородская первая летопись в своей начальной части отразила иной летописный свод, который предшествовал «Повести временных лет».
Видный исследователь русского летописания В.М. Истрин предпринял неудачные попытки найти различиям «Повести временных лет» и рассказа Новгородской первой летописи иное объяснение (что Новгородская летопись будто бы сокращала «Повесть временных лет»). В результате выводы А.А. Шахматова были подтверждены многими фактами, добытыми как им самим, так и другими учеными.
Интересующий нас текст «Повести» охватывает длительный период - с древнейших времен до начала второго десятилетия XII в. Вполне обоснованно считается, что это один из древнейших летописных сводов, текст которого был сохранен летописной традицией. Отдельных списков его не известно. По этому поводу В.О. Ключевский писал: «В библиотеках не спрашивайте Начальной летописи - вас, пожалуй, не поймут и переспросят: «Какой список летописи нужен вам?» Тогда вы в свою очередь придете в недоумение. До сих пор не найдено ни одной рукописи, в которой Начальная летопись была бы помещена отдельно в том виде, как она вышла из-под пера древнего составителя. Во всех известных списках она сливается с рассказом ее продолжателей, который в позднейших сводах доходит обыкновенно до конца XVI в.». В разных летописях текст Повести доходит до разных годов: до 1110 г. (Лаврентьевский и близкие ему списки) или до 1118 г. (Ипатьевский и близкие ему списки).
На начальной стадии изучения летописей исследователи исходили из того, что встречающиеся в списках разночтения являются следствием искажения исходного текста при неоднократном переписывании. Исходя из этого, например, А.Л. Шлецер ставил задачу воссоздания «очищенного Нестора». Попытка исправить накопившиеся механические ошибки и переосмысления летописного текста, однако, не увенчалась успехом. В результате проделанной работы сам А.Л. Шлецер убедился, что со временем текст не только искажался, но и исправлялся переписчиками и редакторами. Тем не менее был доказан непервоначальный вид, в котором до нас дошла «Повесть временных лет». Этим фактически был поставлен вопрос о необходимости реконструкции первоначального вида летописного текста.
Сопоставив все доступные ему списки летописей, А.А.Шахматов выявил разночтения и так называемые общие места, присущие летописям. Анализ обнаруженных разночтений, их классификация дали возможность выявить списки, имеющие совпадающие разночтения. Исследователь сгруппировал списки по редакциям и выдвинуть ряд взаимодополняющих гипотез, объясняющих возникновение разночтений. Сопоставление гипотетических сводов позволило выявить ряд общих черт, присущих некоторым из них. Так были воссозданы предполагаемые исходные тексты. При этом оказалось, что многие фрагменты летописного изложения заимствовались из очень ранних сводов, что, в свою очередь, дало возможность перейти к реконструкции древнейшего русского летописания. Выводы А.А. Шахматова получили полное подтверждение, когда был найден Московский свод 1408 г., существование которого предсказал великий ученый. В полном объеме путь, который проделал А.А. Шахматов, стал ясен лишь после публикации его учеником М.Д. Присёлковым рабочих тетрадей своего учителя. С тех пор вся история изучения летописания делится на два периода: до-шахматовский и современный.
При редактировании первоначальный текст (первая редакция Повести временных лет) был изменен настолько, что А.А. Шахматов пришел к выводу о невозможности его реконструкции. Что же касается текстов Лаврентьевской и Ипатьевской редакций Повести (их принято называть соответственно второй и третьей редакциями), то, несмотря на позднейшие переделки в последующих сводах, Шахматову удалось определить их состав и предположительно реконструировать. Следует отметить, что Шахматов колебался в оценке этапов работы над текстом Повести временных лет. Иногда, например, он считал, что в 1116 г. Сильвестр лишь переписал Несторов текст 1113 г. (причем последний иногда датировался 1111 г.), не редактируя его.
Если вопрос об авторстве Нестора остается спорным (в Повести содержится ряд указаний, принципиально расходящихся с данными Чтений и Жития Феодосия), то в целом предположение А.А. Шахматова о существовании трех редакций Повести временных лет разделяют большинство современных исследователей.
Исходя из представления о политическом характере древнерусского летописания, А.А. Шахматов, а за ним М.Д. Присёлков и другие исследователи полагают, что зарождение летописной традиции па Руси связано с учреждением Киевской митрополии. «Обычай византийской церковной администрации требовал при открытии новой кафедры, епископской или митрополичьей, составлять по этому случаю записку исторического характера о причинах, месте и лицах этого события для делопроизводства патриаршего синода в Константинополе». Это якобы и стало поводом для создания Древнейшего свода 1037 г. Позднейшие своды, составлявшиеся на основе Повести временных лет, исследователи представляют то cyгyбo публицистическими произведениями, написанными, что называется, на злобу дня, то некоей средневековой беллетристикой, то просто текстами, которые систематически с удивительными упорством и настойчивостью «дописывают» - едва ли не по инерции.
Вместе с тем, вся историю изучения Повести показывает, что цель создания летописей должна быть достаточно значимой, чтобы на протяжении ряда столетий многие поколения летописцев продолжали труд, начатый в Киеве в XI в. Тем более, что «авторы и редакторы держались одних и тех же литературных приемов и высказывали одни и те же взгляды и па общественную жизнь и на нравственные требования».
Как полагают, первая редакция «Повести временных лет» до нас не дошла. Сохранилась вторая ее редакция, составленная в 1117 г. игуменом Выдубицкого монастыря (под Киевом) Сильвестром, и третья редакция, составленная в 1118 г. по повелению князя Мстислава Владимировича. Во второй редакции была подвергнута переработке лишь заключительная часть «Повести временных лет»; эта редакция и дошла до нас в составе Лаврентьевской летописи 1377 г., а также других более поздних летописных сводов. Третья редакция, по мнению ряда исследователей, представлена в Ипатьевской летописи, старший список которой - Ипатьевский - датируется первой четвертью XV в.
С нашей точки зрения, окончательная точка в исследовании вопроса происхождения «Повести» еще не поставлена, это показывает вся история изучения летописи. Не исключено, что учеными на основе вновь обнаруженных фактов, будут выдвинуты новые гипотезы относительно истории создания величайшего памятника древнерусской литературы - «Повести временных лет».
«Повесть временных лет» - древнерусская летопись, созданная монахом Нестором в начале 12-го в.
Повесть представляет собой крупное сочинение, которое описывает события, происходящие на Руси начиная с прихода первых славян и заканчивая 12-м в. Сама летопись не является цельным повествованием, она включает в себя:
- исторические записки;
- погодичные статьи (начиная с 852 г.); одна статья рассказывает о событиях, произошедших за один год;
- исторические документы;
- поучения князей;
- жития святых;
- народные сказания.
История создания «Повести временных лет»
До появления «Повести временных лет» на Руси существовали другие сборники сочинений и исторические записки, составляли которые в основном монахи. Однако все эти записи носили локальный характер и не могли представить полную историю жизни Руси. Идея создания единой летописи принадлежит монаху Нестору, жившему и работавшему в Киево-Печерском монастыре на стыке 11-го и 12-го вв.
Среди ученых существуют некоторые расхождения по поводу истории написания повести. Согласно общепринятой теории, летопись была написана Нестором в Киеве. В основу первоначальной редакции легли ранние исторические записи, легенды, фольклорные рассказы, поучения и записи монахов. После написания Нестор и другие монахи несколько раз перерабатывали летопись, а позднее сам автор добавил в нее христианскую идеологию, и уже эта редакция считалась окончательной. Что касается даты создания летописи, то ученые называют две даты - 1037 и 1110 гг.
Летопись, составленная Нестором, считается первой русской летописью, а ее автор - первым летописцем. К сожалению, до наших дней не дошло древних редакций, самый ранний вариант, который существует сегодня, датируется 14-м в.
Жанр и идея «Повести временных лет»
Основной целью и идеей создания повести было желание изложить последовательно всю историю Руси с библейских времен, а затем постепенно дополнять летопись, кропотливо описывая все происходящие события.
Что касается жанра, то современные ученые полагают, что летопись нельзя назвать чисто историческим или чисто художественным жанром, так как в ней присутствуют элементы и того и другого. Поскольку «Повесть временных лет» несколько раз переписывалась и дополнялась, то ее жанр открытый, о чем говорят порой не согласующиеся друг с другом по стилю части.
«Повесть временных лет» отличалась тем, что события, рассказанные в ней, не истолковывались, а просто пересказывались максимально бесстрастно. Задача летописца - передать все то, что происходило, но не делать выводов. Однако стоит понимать, что летопись создавалась с точки зрения христианской идеологии, поэтому и носит соответствующий характер.
Помимо исторического значения, летопись также была юридическим документом, так как содержала некоторые своды законов и наставления великих князей (например, «Поучение Владимира Мономаха»).
Повесть можно условно разделить на три части:
- в самом начале рассказывается о библейских временах (русские считались потомками Иафета), о происхождении славян, о для княжения, о становлении , о Крещении Руси и становлении государства;
- основную часть составляют описания жизни князей ( , княгини Ольги , Ярослава Мудрого и др.), описания жизни святых, а также истории о завоеваниях и великих русских героях (Никита Кожемяка и др.);
- заключительная часть посвящена описанию многочисленных , войн и сражений. Кроме того, в ней содержатся княжеские некрологи.
Значение «Повести временных лет»
«Повесть временных лет» стала первым письменным документом, в котором была систематически изложена история Руси, становление ее как государства. Именно эта летопись в дальнейшем легла в основу всех исторических документов и сказаний, именно из нее черпали и черпают свои знания современные историки. Кроме того, летопись стала литературным и культурным памятником русской письменности.
