Дать характеристику этапам исторической памяти. Историческая память. Проблемы исторической памяти России. Почему ослабевает память о войне
Агафонов А. Ю. Понимание и память: сознание и бессознательное [Электронный ресурс]. URL: http://andrey-agafonov.narod.ru/books/pp.htm (дата обращение: 20.10.2012). . URL: http://andrey-agafonov.narod.ru/books/pp.htm (data obra-schenie: 20.10.2012).]
Ассманн Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности: пер. с нем. М., 2004.
Боннел В. Иконография рабочего в советском политическом искусстве // Визуальная антропология: режимы видимости при социализме. М., 2009. С. 183–215.
Глебова И. И. Кто мы? Историческая память и проблемы национального самоопределения в постсоветской России [Электронный ресурс] // Информационно-аналитический центр. Лаборатория общественно-политического развития стран ближнего зарубежья. Экспертная оценка. URL: http://www.ia-centr.ru/expert/7544/. (Дата обращения: 20.10.2012 г.). // Informatsi-onno-analiticheskij tsentr. Laboratoriya obschestvenno-politicheskogo razvitiya stran blizhnego zarubezh"ya. Ekspertnaya otsenka. URL: http://www.ia-centr.ru/expert/7544/. (Data obrascheniya: 20.10.2012 g.).]
Данилевский И. Н. Александр Невский [Электронный ресурс] : Парадоксы исторической памяти. URL: http://www.soluschristus.ru/biblioteka/obwaya_istoriya/aleksandr_nevskij_paradoksy_istoricheskoj_pamyati/ (дата обращения: 20.10.2012). : Paradoksy istoricheskoj pamyati. URL: http://www.soluschristus.ru/biblioteka/obwaya_istoriya/aleksandr_nevskij_paradoksy_istoricheskoj_pamyati/ (data obrascheniya: 20.10.2012).]
Данилов В. П., Якубовская С. И. Источниковедение и изучение истории советского общества // Вопр. истории. 1961. № 5. С. 3–23.
Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2008.
Дубровский А. М. Историк и власть. Брянск, 2005.
Жабский М. И. Социокультурная драма кинематографа: аналит. летопись 1969–2005 гг. М., 2009. .
Жиро Т. Кино и кинотехнологии // Экранная культура. Теоретические проблемы: сб. ст. СПб., 2012. С. 399–422. .
История и историки в пространстве национальной и мировой культуры XVIII–XXI вв. : сб. ст. / под ред. Н. Н. Алеврас. Челябинск, 2011. .
История и память: историческая культура Европы до начала Нового времени / под ред. Л. П. Репиной. М., 2006. .
Каменский А. Б. Парадоксы массового исторического сознания и конструирование образа прошлого [Электронный ресурс]. URL: http://www.gorby.ru/activity/conference/show_478/view_24235/ (дата обращения: 22.10.2012). . URL: http://www.gorby.ru/activity/conference/show_478/view_24235/ (data obrascheniya: 22.10.2012).]
Кознова И. Е. XX век в социальной памяти российского крестьянства. М., 2000.
Кудряшов Н. О. некоторых видах исторической памяти [Электронный ресурс]. URL: http://www.proza.ru/2011/02/19/205 (дата обращения: 20.10.2012). . URL: http://www.proza.ru/2011/02/19/205 (data obrascheniya: 20.10.2012).]
Леонтьева О.Б. Историческая память и образы прошлого в российской культуре XIX – начала XX в. Самара, 2011.
Мириманов В. Искусство и миф. Центральный образ картины мира. М., 1997.
Николаев А. И. Основы литературоведения: учеб. Пособие. Иваново, 2011.
Нора П. Проблематика мест памяти [Электронный ресурс] // Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. СПб., 1999. С. 17–50. URL: http://ec-dejavu.ru/m-2/Memory-Nora.html (дата обращения: 20.10.2012). // Frantsiya-pamyat" / P. Nora, M. Ozuf, ZH. de Pyuimezh, M. Vinok. SPb., 1999. S. 17–50. URL: http://ec-dejavu.ru/m-2/Memory-Nora.html (data obrascheniya: 20.10.2012).]
Образ [Электронный ресурс] // Философский словарь. URL: http://www.onlinedics.ru/slovar/fil/o/obraz.html (дата обращения: 20.10.2012). // Filosofskij slovar". URL: http://www.onlinedics.ru/slovar/fil/o/obraz.html (data obrascheniya: 20.10.2012).]
Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени / отв. ред. Л. П. Репина. М., 2003.
Ожегов С. И. Толковый словарь [Электронный ресурс]. URL: http://lib.deport.ru/slovar/ojegov/o/1-obraz.html (Дата обращения: 15.10.2012). . URL: http://lib.deport.ru/slovar/ojegov/o/1-obraz.html (Data obrascheniya: 15.10.2012).]
Разлогов К. Искусство экрана: от синематографа до Интернета. М., 2010.
Репина Л. П. Историческая память и современная историография // Новая и новейшая история. 2004а. № 5. С. 33–45.
Репина Л. П. История исторического знания. Историческое сознание и историческая память. М., 2004б.
Репина Л. П. Историческая наука на рубеже XX–XXI вв. М., 2011.
Рикёр П. Память, история, забвение. М., 2004.
Роднянская И. Б. Художественный образ [Электронный ресурс]. URL: http://slovari.yandex.ru/~книги/БСЭ/Художественный%20образ/ (дата обращения: 17.10.2012). . URL: http://slovari.yandex.ru/~knigi/BSE/KHudozhestvennyj%20obraz/ (data obrascheniya: 17.10.2012).]
Савельева И. М., Полетаев А. В. Знание о прошлом: теория и история: в 2 т. Т. 1: Конструирование прошлого. СПб., 2003.
Савельева И. М., Полетаев А. В. Знание о прошлом: теория и история. В 2-х томах. Т. 2. Образы прошлого. СПб., 2006.
Сенявский А. С., Сенявская Е. С. Вторая мировая война и историческая память: образ прошлого в контексте современной геополитики [Электронный ресурс] // На весах истории. Кн. 1: Канун трагедии. URL: http://www.mgimo.ru/victory65/documents/1-sinyavskie_past-in-modern-politics.pdf (Дата обращения: 15.10.2012). Senyavskij A. S., Senyavskaya E. S. Vtoraya mirovaya vojna i istoricheskaya pamyat": obraz proshlogo v kontekste sovremennoj geopolitiki // Na vesakh istorii. Kn. 1: Kanun tragedii. URL: http://www.mgimo.ru/victory65/documents/1-sinyavskie_past-in-modern-politics.pdf (Data obrascheniya: 15.10.2012).]
Соколов В.С. Киноведение как наука. М., 2008.
Социология и кино / под ред. М. И. Жабского. М., 2012.
Структура памяти. Механизмы работы памяти [Электронный ресурс]. URL: http://www.effecton.ru/148.html (дата обращения: 10.10.2012). . URL: http://www.effecton.ru/148.html (data obrascheniya: 10.10.2012).]
Тощенко Ж. Т. Историческое сознание и историческая память. Анализ современного состояния [Электронный ресурс] // Новая и новейшая история. 2000. № 4. С. 3–15. URL: http://vivovoco.rsl.ru/VV/JOURNAL/NEWHIST/HIMEM.HTM (дата обращения: 15.10.2012). // Novaya i novejshaya istoriya. 2000. N 4. S. 3–15. URL: http://vivovoco.rsl.ru/VV/JOURNAL/NEWHIST/HIMEM.HTM (data obrascheniya: 15.10.2012).]
Хальбвакс М. Коллективная и историческая память [Электронный ресурс] / пер. с фр. М. Габовича // Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа. М., 2005. URL: http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/ha2.html (дата обращения: 20.10.2012). / per. s fr. M. Gabovicha // Pamyat" o vojne 60 let spustya: Rossiya, Germaniya, Ev-ropa. M., 2005. URL: http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/ha2.html (data obrasche-niya: 20.10.2012).]
Что такое историческое сознание? [Электронный ресурс] // История и эпохи развития человечества. URL: http://protown.ru/information/hide/5825.html (дата обращения: 15.10.2012). // Istoriya i epokhi razvitiya chelovechestva. URL: http://protown.ru/information/hide/5825.html (data obrascheniya: 15.10.2012).]
Щербатых Ю.В. Общая психология. СПб, 2008.
Элиаде М. Миф о вечном возвращении [Электронный ресурс]. СПб., 1998. URL: http://nz-biblio.narod.ru/html/eliade1/retoir1.htm (дата обращения: 20.10.2012). . SPb., 1998. URL: http://nz-biblio.narod.ru/html/eliade1/retoir1.htm (data obrascheniya: 20.10.2012).]
Элиаде М. Аспекты мифа. М., 2001.
Места памяти
«ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ »
В современном гуманитарном знании концепция исторической памяти стала одной из самых востребованных. К ней обращаются не только историки, но также социологи, культурологи, писатели и, конечно, политики.
Существует множество интерпретаций понятия «историческая память». Отметим основные определения: способ сохранения и трансляции прошлого в эпоху утраты традиции (отсюда - изобретение традиций и установление «мест памяти» в современном обществе); индивидуальная память о прошлом; часть социального запаса знания, существующая уже в примитивных обществах, как «коллективная память» о прошлом, если речь идет о группе, и как «социальная память», когда речь идет об обществе; идеологизированная история; синоним исторического сознания (последние утверждения, по мнению авторитетных исследователей не вполне правомерны) 1 . «Историческая память» трактуется и как совокупность представлений о социальном прошлом, которые существуют в обществе, как на массовом, так и на индивидуальном уровне, включая их когнитивный, образный и эмоциональный аспекты. В этом случае массовое знание о прошлой социальной реальности и есть содержание «исторической памяти». Или же «историческая память» представляет собой опорные пункты массового знания о прошлом, минимальный набор ключевых образов событий и личностей прошлого в устной, визуальной или текстуальной форме, которые присутствуют в активной памяти 2 .
Член-корреспондент РАН Ж.Т. Тощенко в своем исследовании отмечает, что историческая память «это определенным образом сфокусированное сознание, которое отражает особую значимость и актуальность информации о прошлом в тесной связи с настоящим и будущим. Историческая память по сути дела является выражением процесса организации, сохранения и воспроизводства прошлого опыта народа, страны, государства для возможного его использования в деятельности людей или для возвращения его влияния в сферу общественного сознания. Полное или частичное забвение исторического опыта, культуры своей страны и своего народа ведет к амнезии, что ставит под сомнение возможность существования данного народа в истории» 3 .
Л.П. Репина напоминает, что, как правило, понятие «память» употребляется в значении «общий опыт, пережитый людьми совместно» (речь может идти и о памяти поколений), и более широко - как исторический опыт, отложившийся в памяти человеческой общности. Историческая память понимается в данном случае как коллективная память (в той мере, в какой она вписывается в историческое сознание группы) или как социальная память (в той мере, в какой она вписывается в историческое сознание общества), или в целом - как совокупность донаучных, научных, квазинаучных и вненаучных знаний и массовых представлений социума об общем прошлом. Историческая память - одно из измерений индивидуальной и коллективной / социальной памяти, это память об историческом прошлом или, вернее, его символическая репрезентация. Историческая память - не только один из главных каналов передачи опыта и сведений о прошлом, но и важнейшая составляющая самоидентификации индивида, социальной группы и общества в целом, ибо оживление разделяемых образов исторического прошлого является таким типом памяти, который имеет особенное значение для конституирования и интеграции социальных групп в настоящем. Зафиксированные коллективной памятью образы событий в форме различных культурных стереотипов, символов, мифов выступают как интерпретационные модели, позволяющие индивиду и социальной группе ориентироваться в мире и в конкретных ситуациях 4 .
Историческая память не только социально дифференцирована, она подвергается изменениям. Изменения в интересе и восприятии по отношению к историческому прошлому того или иного сообщества связаны с явлениями социальными. Интерес к прошлому составляет часть общественного сознания, а крупные события и перемены в социальных условиях, накопление и осмысление нового опыта порождают изменение этого сознания и переоценку прошлого. При этом сами мемориальные клише, на которые опирается память, не изменяются, а замещаются другими, столь же устойчивыми стереотипами.
Историческая память мобилизуется и актуализируется в сложные периоды жизни общества или какой-либо социальной группы, когда перед ними встают новые трудные задачи или создается реальная угроза самому их существованию. Такие ситуации неоднократно возникали в истории каждой страны, этнической или социальной группы. Крупные социальные сдвиги, политические катаклизмы дают мощный импульс к изменениям в восприятии образов и оценке значимости исторических лиц и исторических событий (включая целенаправленную интеллектуальную деятельность): идет процесс трансформации коллективной памяти, который захватывает не только «живую» социальную память, память о пережитом современников и участников событий, но и глубинные пласты культурной памяти общества, сохраняемой традицией и обращенной к отдаленному прошлому 5 .
Список литературы
1 Изучение истории направлено на наиболее точное отражение прошлого, часто на основе теорий и подходов, заимствованных из других научных дисциплин (например, социологии). Наоборот, устная традиция передачи информации о прошлом мифологична. Она характеризуется тем, что память сохраняет и «воспроизводит» сведения о прошлом на основе воображения, порожденного чувствами и ощущениями, вызванными настоящим. Воспоминания о прошлых событиях, как давно уже установили психологи, воспроизводятся через призму настоящего. Отличие между историей и исторической памятью состоит также в том, как интерпретируются возможности познания отдаляющегося от нас времени. Хотя историк, изучающий древние эпохи, подчас сталкивается с недостатком источников, в целом доминирует представление: с течением лет, по мере того, как прошлые события утрачивают непосредственную актуальность, становится возможным дать их более объективное описание, включающее изложение причин, закономерностей и результатов, к чему и стремится историческая наука. Наоборот, с естественным уходом людей - современников исторических событий историческая память меняется, приобретает новые оттенки, становится менее достоверной и более «насыщенной» реальностями дня сегодняшнего. То есть в отличие от научного знания о прошлом историческая память как бы со временем еще больше политически и идеологически актуализируется. В отношении близкого к «исторической памяти» понятия «историческое сознание». Воспользуемся определением, данным в свое время известным социологом Ю. Левадой. Это понятие охватывает все многообразие стихийно сложившихся или созданных наукой форм, в которых общество осознает (воспринимает и оценивает) свое прошлое, - точнее, в которых общество воспроизводит свое движение во времени. Следовательно, историческое сознание может использоваться как синоним исторической памяти, однако в целом это более широкое понятие, так как включает память как «стихийный» феномен и одновременно научно-историографические представления о прошлом. Историческое сознание предполагает наличие по меньшей мере элементов рефлексии относительно собственных представлений о прошлом.
2 Савельева И. М., Полетаев А. В. Обыденные представления о прошлом: теоретические подходы // Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории / Под редакцией Л. П. Репиной. - М.: Кругъ, 2008. - С. 61.
3 Тощенко Ж.Т. Парадоксальный человек. - 2-е изд. - М., 2008. - С. 296-297.
4 Репина Л.П. Память и историописание // История и память: историческая культура Европы до начала нового времени / Под редакцией Л. П. Репиной. - М.: Кругъ, 2006. - С. 24.
5 Репина Л.П. Память и историописание // История и память: историческая культура Европы до начала нового времени…. - С. 24, 38.
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ НАРОДА
Соломатина Виктория Витальевна
студент 4 курса, кафедра истории России СВФУ им. М.К. Аммосова,
г. Якутск
Аргунов Валерий Георгиевич
научный руководитель, канд. ист. наук, доцент СВФУ им. М.К. Аммосова, г. Якутск
Память истории - своеобразный пантеон национальной идентичности. Она содержит знания об исторических битвах, судьбоносных событиях, жизни и творческой деятельности выдающихся деятелей политики и науки, техники и искусства. Историческая память воспроизводит непрерывность и преемственность социального бытия. Вся история человечества - это банк памяти. История выступает в роли посредницы в смене поколений. Добытые ею знания в прошлом становятся необходимым элементом в будущем, они необходимы в духовной культуре, в которой всегда имеется историческая основа. Поэтому история входит в программу школьного образования, так как каждому начинающему поколению необходимы знания по истории своей страны.
Д.С. Лихачев утверждал, что - «Память противостоит уничтожающей силе времени. Память - преодоление времени, преодоление пространства. Память - основа совести и нравственности, память - основа культуры. Хранить память и беречь память это наш нравственный долг перед самими собой и перед потомками. Память наше богатство. Память как «бестелесная духовная субстанция» становится отчетливой силой, особенно во время предельных испытаний, выпадающих на долю людей. Человеку необходимо ощущать себя в истории, понимать свое значение в современной жизни, оставить о себе добрую память.
Процесс исторической памяти не означает механического повторения и воспроизведения прошлого, он отражает сложность, неоднозначность человеческих отношений, изменение духовных ценностей и личных позиций, влияние субъективных мнений. Свидетельство тому - «белые пятна» и «черные дыры» в мировой и отечественной истории.
Историческая память избирательна, поскольку у каждой исторической эпохи существуют свои критерии ценностей, отсюда - свои принципы отбора ценностей. В связи с этим функции социальной памяти свойственно менять свое содержание. Представители русской историографии XVII - начале XX в. почитали одни приоритеты, советская историческая наука - другие. Оценки исторических событий также соответствовали духу и морали эпохи, общества. Суждения о прошлом изменчивы, например, меняются отношение и оценки отдельных исторических персонажей и событий. Диктует отношение к прошлому не само прошлое, а современная среда. Прошлое само по себе никого не может обязать к тому или иному варианту отношения к себе, следовательно, не может помешать и наихудшему из них, грубо искажающему реальный образ прошлого в угоду настоящему. Научные аргументы воспрепятствовать этому не могут, следовательно, область решения этого вопроса - не историческая наука, а общество. Историческое познание в состоянии предложить более или менее адекватный образ прошлого, однако станет он элементом исторического сознания или нет - зависит от общества, состояния и расстановки в нем общественных сил, позиции власти и государства.
Функция исторической памяти налагает на историческую науку заботу об охране памятников истории. Недаром существуют понятия «историческое бескультурье» и «экология культуры». В исторической науке предусмотрена специальная отрасль - охрана культурно-исторического наследия. Известно всем, что культурно – исторические ценности это народное достояние. Важность сохранения исторических памятников осознана обществом довольно рано. В 457 году римский император Майориан издал эдикт об охране памятников архитектуры от охотников за хорошо отесанными камнями. В России Петр I своими указами 1718 и 1721 наметил специальную программу охраны российских древностей. Он же положил начало скупке произведений искусства, в том числе античных статуй за рубежом. В дальнейшем, государственные указы о сохранении исторических памятников продолжали издаваться. В 1966 году было образовано Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры. Многие историки активно в нем сотрудничали.
Формы исторической памяти народа:
1. Библиотека. Д.С. Лихачев библиотеки считал «самым главным в культуре любой страны», так как именно в библиотечных фондах сосредоточена историческая память народа. Книга, изначально является вещью публичной, рассчитанной на массовое производство, распространение и пользование. В это заключается ее выдающаяся роль в передаче и сохранении исторической памяти.
2. Музей, как и библиотека, призван транслировать историческую память. Музейный предмет - будь то произведение искусства или быта - может быть типичен или уникален, неповторим. Значительная часть музейных предметов обладает также свойством реликвийности по своему происхождению или принадлежности. Музейный предмет обладает способностью познавательного, зрительного и образного, эмоционального воздействия на человека.
3. Архив. Документ отличается от книги и музейного предмета достоверностью отражения исторической памяти. Документ обладает свойством юридической доказательности зафиксированного в нем факта, событий, явления, процесса и по этой причине подлежит обязательному хранению - вечному или в течении определенных сроков.
Библиотеки, музеи и архивы являются основными хранителями исторической памяти, но существуют так же и другие формы сохранения исторической памяти - 1) исторические песни (песни-славы, песни-плачи, песни-хроники, и т. д.), которые обладают конкретным историзмом. Сначала создается историческое событие, потом рождается жанр и предание, затем песенная форма; 2) исторические предания; 3) былины; 4) мифы; 5) баллады и т. д.
Памятники как тексты истории являются информационным и духовным ресурсом цивилизации, молчащим свидетелем перемен и противоречивых мнений.
Социальная память складывается в сознании народа исторически в виде исторических традиций, обычаев, преданий, исторических песен. Чаще всего в них находят свое отражение народная оценка исторических событий, явлений, личностей. Попытки искусственно создать новые традиции и обычаи, как правило не удается.
Историческая память является способом самопознания общества. Она сообщает обществу необходимые устойчивые знания. Например - если хотят подчеркнуть величие народа, то говорят, что его история уходит вглубь веков.
Историческая память нередко становится ареной идеологических конфликтов, душевных драм и трагедий. Переписывание истории, переоценка прошлого, свержение кумиров, ирония и насмешка разрывают хрупкую нить исторической памяти, изменяют энергетический потенциал культуры. Великие «отцы» становятся забытыми «дедами», новые памятники противоречат прежним ценностным ориентирам, мемориалы становятся бесхозными, книги оказываются не нужными. Примеров тому масса. Меняются экспозиции в музеях, восстанавливаются стертые цензурой имена на картинах и фотографиях, возрождаются старые памятники.
Память истории необходима каждой цивилизации. Потеря исторической памяти для народа равносильна потере памяти у человека. Человек утрачивая память перестает быть личностью.
История - коллективная память народа. Потеря исторической памяти разрушает общественное сознание, делает жизнь бессмысленной, варварской. Таковы бесы Ф.М. Достоевского с их четкой программой: «Надобно, чтобы такой народ, как наш, не имел истории, а то что имел под видом истории, должно быть с отвращением забыто». В этом случае речь идет о коллективной памяти народа, массовом историческом склерозе. Беспамятство лишает возможности должным образом ориентироваться в настоящем и способности понимать, что надо делать в будущем.
В цепи времен «прошлое-настоящее-будущее» первое звено является самым значимым и самым уязвимым. Разрушение связи времен, то есть исторической памяти или сознания, начинается с прошлого. Что значит разрушить историческую память? Это значит, прежде всего, разорвать связь времен. Опираться на историю можно только если она связана цепью времен. Чтобы разрушить историческую память, надо рассыпать историю, превратить ее в несвязные эпизоды, то есть устроить хаос в сознании, сделать его фрагментарным. В этом случае из отдельных кусочков нельзя будет составить целостную картину развития. Это означает разрыв диалога между поколениями, что приводит к трагедии беспамятства .
Разрушить историческую память - значит изъять, конфисковать какую то часть прошлого, сделать его как бы не существующим, объявить его ошибкой, заблуждением.
Следует отметить, что экологию истории и культуры очень легко нарушить различными способами: революционными потрясениями, распашкой земель, кладоискательством, техническими просчетами, халатностью и равнодушием. Например, забыты имена Петра Бекетова, основателя пяти сибирских городов, в том числе Якутска; Курбата Иванова, первооткрывателя Байкала, заброшена деревня на реке Чусовой, откуда начал свой путь Ермак.
Большинство людей сегодня знает и помнит события Великой Отечественной войны, так как сохранились крепкие традиции воздания почести всем ветеранам и погибшим участникам войны, а многие ее события мы хорошо знаем по книгам и фильмам. Хуже ситуация обстоит с более ранними историческими событиями, очевидцы которых давно ушли из жизни. Возьмем например, некоторые события Первой мировой войны или Крымской войны - многие соотечественники мало знают о них. Также стирается память о многих ученых и общественных деятелях прошлого, прославивших страну.
Необходимо помнить, что наша земля способна рождать самых достойных и талантливых людей. К сожалению, о многих из них мы забываем. К таким людям относился губернатор Якутской области Иван Иванович Крафт, имя которого до ни давнего времени было известно только в узких кругах, несмотря на то, что он много сделал для развития сельского хозяйства, животноводства, ветеринарного дела, пушного промысла в Якутии. Развивал торговлю, способствовал статистико-географическому обследованию области, под его началом были открыты приюты для слепых, глухих, умалишенных, строились больницы и фельдшерские пункты, а также занимался городским благоустройством и т. д.
Связь времен рвется в периоды острых общественных кризисов, социальных потрясений, переворотов, революций. Потрясения революционного характера, приносящие с собой изменения общественного строя, порождали и самые глубокие кризисы исторического сознания. Однако исторический опыт показывает, что связь времен в конечном итоге восстанавливалась. Общество, во все временна, испытывает потребность в восстановлении связей с прошлым, со своими корнями: любая эпоха порождена предшествующим ей этапом исторического развития и преодолеть эту связь, то есть начать развитие с нулевой отметки не возможно.
Завоеватели всегда оскверняли и уничтожали исторические памятники, так как убить память народа - значит убить сам народ. Примером этому может служить разрушения фашистов в годы Великой Отечественной войны. А. Гитлер утверждал, что «было бы разумнее установит в каждой деревне громкоговоритель, чтобы таким путем информировать людей о новостях и дать им пищу для разговоров. Это лучше, чем допустить их к самостоятельному изучению политических, научных, исторических и тому подобное, сведений. И пусть никому в голову не приходит передавать покоренным народам по радио сведения о их прежней истории».
Историческая память по природе своей не имеет таких очевидных доказательств своего практического применения в жизни общества. Этот факт является одной из причин предрассудков, ставящих под сомнение или совсем отвергающих социальное значение исторического познания в жизни людей. К примеру Гегель говорил - «Народы и правительства ничему не учатся - каждое время слишком индивидуально», Ницше - «Историческая память угрожает гибелью от «затопления» чужим прошлым - историей. Из этого следует, что изучение прошлого ничему не учит или даже приносит вред. Возникает вопрос: «Почему до сих пор ни одно поколение людей не прибывало в беспамятстве, но в той или иной форме сохраняло память о своем прошлом?» Сохранять историческую память, прежде всего, помогают профессиональные историки. Историки и писатели вносят вклад в возвращение исторической памяти в более полном объеме.
В наше время литературные произведения (биографические книги, мемуары, исторические альманахи, посвященные тем или иным эпохам), фильмы передают представления о трагических страницах российской истории, могут возродить интерес общества к истории, стимулировать после просмотра фильма, прочитать книги по истории той эпохи или биографии их героев. Немалое значение имеет устная история, закрепленная в воспоминаниях участников событий. Их достоверность создает особый эмоциональный канал сопричастности к прошлому. Без осмысления прошлого, трудно понять настоящее и построить будущее. Поэтому важно хранить историческую память, знать события прошлого, жизнь и деяния великих людей нашего народа.
Список литературы:
- Смоленский Н.И. Теория и методология истории. - М.: Издательский центр «Академия», 2007. - 272 с.
ПРЕДИСЛОВИЕ
В пособии представлена картина эволюции исторического знания, формирования последнего как научной дисциплины. Читатели могут ознакомиться с различными формами познания и восприятия прошлого в их историческом развитии, войти в курс современной полемики по поводу места истории в обществе, сконцентрировать внимание на углубленном изучении ключевых проблем истории исторической мысли, особенностей различных форм историописания, возникновения, распространения и смены исследовательских установок, становления и развития истории как академической науки.
Сегодня существенно изменились представления о предмете истории историографии, модель историко-историографического анализа и сам статус дисциплины. На второй план отходит так называемая проблемная историография, акцент переносится на изучение функционирования и трансформации исторического знания в социокультурном контексте. В пособии показано, как формы познания прошлого менялись в ходе развития общества, находясь во взаимосвязи с фундаментальными особенностями того или иного типа культурной и социальной организации общества.
Пособие состоит из девяти глав, каждая из которых посвящена отдельному периоду развития исторического знания – от истоков в культуре древних цивилизаций до настоящего времени (рубеж XX – XXI вв.). Особое внимание уделяется взаимоотношениям истории с другими областями знания, наиболее распространенным концептуальным моделям исторического развития, принципам анализа исторических источников, социальным функциям истории, специфическим чертам исторического знания.
ВВЕДЕНИЕ
В основу настоящего пособия положен учебный курс «История исторической науки», или – что точнее – «История исторического знания», содержание которого определяется современным пониманием природы и функций исторического познания.
Методологические основания курса определяются рядом идей, выдвинутых в ходе полемики о природе гуманитарного знания.
Во-первых, это констатация специфики исторического познания и относительности критериев истинности и достоверности в историческом исследовании. Относительность исторического знания предопределена рядом факторов, прежде всего исходной многозначностью трех основных компонентов исторического исследования: исторического факта, исторического источника и метода исторического исследования. Пытаясь выяснить «объективную правду» о прошлом, исследователь оказывается заложником как собственной субъективности, так и «субъективности» тех свидетельств, которые он подвергает процедуре рационального анализа. Пределы и возможности исторического знания очерчены и неполнотой сохранившихся свидетельств, и отсутствием гарантий того, что отразившаяся в этих свидетельствах реальность является достоверным образом изучаемой эпохи, и, наконец, интеллектуальным инструментарием исследователя. Историк всегда, вольно или невольно, оказывается субъективен в своем толковании прошлого и его воссоздании: исследователь интерпретирует его, опираясь на концептуальные и идеологические построения собственной эпохи, руководствуясь личными предпочтениями и субъективным выбором тех или иных интеллектуальных моделей. Так, историческое знание и предлагаемый им образ прошлого всегда субъективны, частичны в своей полноте и относительны в своей истинности. Признание собственной ограниченности вместе с тем не мешает историческому научному знанию быть рациональным, обладающим собственным методом, языком и социальной значимостью 1 .
Во-вторых, принципиальную важность имеет своеобразие предмета и методов исторического исследования, а значит, и исторического знания в целом. В процессе становления исторической науки понимание предмета и задач исследования претерпевало существенные изменения. Современная практика исторического исследования признает не только широту своего поля, но и возможность различных подходов к изучению явлений прошлого и их интерпретации. От эмпирической науки, главной целью которой было исследование событий, прежде всего политически значимых, фиксирующих вехи развития государственных образований и причинно-следственные связи между отдельными фактами, история эволюционировала в дисциплину, изучающую общество в его динамике. В поле зрения историка включен широкий круг явлений – от хозяйственной и политической жизни страны до проблем частного существования, от изменений климата до выявления представлений людей о мире. Предметом изучения оказываются события, модели поведения людей, системы их ценностных установок и мотиваций. Современная история – это история событий, процессов и структур, частной жизни человека. Подобная диверсификация исследовательского поля связана с тем, что, вне зависимости от предпочтений конкретных исследовательских направлений, объектом исторического знания является человек, природа и поведение которого разнообразны сами по себе и могут быть рассмотрены в разных ракурсах и взаимосвязях. История оказалась наиболее универсальной и емкой из всех гуманитарных дисциплин нового времени, ее развитие не просто сопровождалось становлением новых сфер научного знания – социологии, психологии, экономики и др., но было связано с заимствованием и адаптацией к собственным задачам их методов и проблематики. Широта исторического знания вполне оправданно вызывает сомнения исследователей в правомерности существования истории как самодостаточной научной дисциплины. История и содержательно, и по форме рождалась в интегральном взаимодействии с иными сферами изучения действительности (географией, описанием народов и пр.) и литературными жанрами; конституировавшись в качестве особой дисциплины, она вновь оказалась включена в систему междисциплинарного взаимодействия.
В-третьих, историческое знание не является ныне, и никогда не было ранее, с момента своего становления, феноменом чисто академическим или интеллектуальным 1 . Его функции отличаются широким социальным охватом, так или иначе, отражаются в важнейших сферах социального сознания и социальных практик. Историческое знание и интерес к прошлому всегда обусловлены актуальными для общества проблемами.
Именно поэтому образ прошлого не столько воссоздаётся, сколько создаётся потомками, которые, позитивно или негативно оценивая предшественников, обосновывают таким образом собственные решения и действия. Одной из крайних форм актуализации прошлого является анахроническое перенесение на предшествующие эпохи идеологических построений и схем, доминирующих в политической и социальной практике настоящего. Но не только прошлое становится жертвой идеологий и анахронизмов – настоящее в не меньшей степени зависит от демонстрируемого ему образа собственной истории. Историческая картина, предлагаемая обществу в качестве его «генеалогии» и значимого опыта, является мощным инструментом воздействия на социальное сознание. Отношение к собственному историческому прошлому, доминирующее в социуме, определяет его представление о себе и знание задач дальнейшего развития. Таким образом, история, или картина прошлого, является частью социального сознания, элементом политико-идеологических представлений и исходным материалом для определения стратегии социального развития. Без истории, говоря иными словами, невозможно формирование социальной идентичности и представления о своих перспективах ни для отдельного сообщества, ни для человечества в целом.
В-четвёртых, историческое знание представляет собой функционально важный элемент социальной памяти, которая в свою очередь является сложным многоуровневым и исторически изменчивым феноменом. В частности, помимо рациональной традиции сохранения знания о прошлом существуют коллективная социальная память, а также семейная и индивидуальная память, в значительной степени, основанные на субъективном и эмоциональном восприятии прошлого. Несмотря на различия, все типы памяти тесно связаны между собой, их границы – условны и проницаемы. Ученое знание влияет на становление коллективных представлений о прошлом и, в свою очередь, испытывает воздействие массовых стереотипов. Исторический опыт общества был и во многом остается результатом, как рационального осмысления прошлого, так и его интуитивного и эмоционального восприятия.
Дидактические и педагогические цели курса определяются рядом соображений.
Во-первых, необходимостью ввести в практику специализированного гуманитарного образования курс, который актуализирует изученный ранее материал. Эта актуализация материала не просто акцентирует важнейшие информационные блоки, но и вводит в систему знания его движущий механизм – метод исследования прошлого. Знакомство с техникой исторического познания дает практическую возможность понять и почувствовать важнейшую имманентную особенность исторического знания – парадоксальное сочетание в нем объективности и условности.
Во-вторых, этот курс, демонстрируя силу и слабость исторического знания, его многоуровневость и зависимость от культурного контекста, по сути, осуществляет десакрализацию «научной картины исторического прошлого». В нём отражены координаты, обозначающие границы исторического исследования, его социальные функции и возможности влияния на общественное сознание. Можно сказать, что главной педагогической целью данного курса является пробуждение здорового скептицизма и критического отношения ко многим, казалось бы, очевидным оценкам прошлого и определениям закономерностей социального развития.
Построение курса следует логике исторического развития объекта изучения – исторического знания – от архаической древности до наших дней, в контексте общества и культуры. В курсе рассматриваются основные формы и уровни исторического знания: миф, массовое восприятие прошлого, рациональное знание (философия истории), академический историзм, историческая социология, культурология, новейшие направления исторических исследований. Задачей курса является демонстрация факта разнообразия и изменчивости форм познания прошлого в исторической и цивилизационной перспективах. Восприятие и познание прошлого, равно как и оценка его значимости для настоящего, были разными у людей античного Рима, обитателей средневековой Европы и представителей индустриального общества. Не менее существенно историческое сознание различается в культурных традициях европейской и восточной цивилизаций. Значительная часть курса посвящена анализу формирования отечественного исторического знания и, прежде всего сопоставлению путей развития и механизмов взаимодействия российской и европейской традиций.
Помимо исторической, курс имеет структурную составляющую, акцентирует внимание на основных категориях и концепциях исторического знания, таких понятиях, как «история», «историческое время», «исторический источник», «историческая правда» и «историческая закономерность». В курсе показана сложная структура исторического знания, в частности дифференциация ученой рациональной традиции и массового иррационального восприятия прошлого, а также их взаимодействие. Одной из существенных является тема формирования исторических мифов и предрассудков, их укоренения в массовом сознании и влияния на политическую идеологию.
Глава 1. ЧТО ТАКОЕ ИСТОРИЯ
Доводы, до которых человек додумывается сам, обычно убеждают его больше, нежели те, которые пришли в голову другим.
Блез Паскаль
Термины и проблемы
Слово «история» имеет в большинстве европейских языков два основных значения: одно из них отсылает к прошлому человечества, другое – к литературно-повествовательному жанру, рассказу, нередко вымышленному, о неких событиях. В первом значении под историей подразумевается прошлое в самом широком смысле – как совокупность человеческих деяний. Кроме того, термин «история» указывает на знание о прошлом и обозначает совокупность социальных представлений о минувшем времени. Синонимами истории в этом случае выступают понятия «историческая память», «историческое сознание», «историческое знание» и «историческая наука».
Явления, обозначаемые этими понятиями, взаимосвязаны, и провести границу между ними нередко трудно, почти невозможно. Однако в целом два первых понятия в большей степени указывают на стихийно формирующийся образ прошлого, в то время как два последних подразумевают преимущественно целенаправленный и критический подход к его познанию и оценке.
Примечательно, что термин «история», подразумевающий знание о прошлом, сохраняет в значительной степени и свой литературный смысл. Познание прошлого и оформление этого знания в связном устном или письменном изложении всегда предполагают рассказ о неких событиях и явлениях, вскрывающий их становление, развитие, внутренний драматизм и значение. История как особая форма человеческого знания сформировалась в рамках литературного творчества и сохраняет с ним связь до сих пор.
Исторические источники разнообразны по своему характеру: это письменные памятники, устные предания, произведения материальной и художественной культуры. Для некоторых эпох эти свидетельства крайне малочисленны, для других – обильны и разнородны. Однако в любом случае они не воссоздают прошлое как таковое, а их информация не является прямой. Для потомков это лишь фрагменты утраченной навсегда картины минувшего. Чтобы воссоздать исторические события, информацию о прошлом нужно выявить, расшифровать, проанализировать и истолковать. Познание прошлого связано с процедурой его реконструкции. Ученый, равно как и любой интересующийся историей человек, не просто исследует какой-то объект, но, по существу, воссоздает его. В этом отличие предмета исторического знания от предмета точных наук, где любое явление воспринимается как безусловная реальность, даже если оно не изучено и не объяснено.
Историческое знание сформировалось в древности в процессе развития общества и социального сознания. Интерес сообщества людей к своему прошлому стал одним из проявлений тенденции к самопознанию и самоопределению. В основе его лежали два взаимосвязанных мотива – желание сохранить память о себе для потомков и стремление понять собственное настоящее путем обращения к опыту предков. Разные эпохи и разные цивилизации на протяжении всей истории человечества проявляли интерес к прошлому не только в разных формах, но и в разной Степени. Общим и справедливым суждением современной науки можно считать предположение о том, что только в европейской культуре, уходящей своими истоками в греко-римскую античность, познание прошлого приобрело исключительное социальное и политическое значение. Все эпохи становления так называемой западной цивилизации – античность, средневековье, новое время, – отмечены интересом общества, его отдельных групп и индивидов к прошлому. Способы сохранения прошлого, его изучения и повествования о нем менялись в процессе общественного развития, неизменным оставалась лишь традиция искать в прошлом ответы на насущные вопросы современности. Историческое знание было не просто элементом европейской культуры, но одним из важнейших источников ее формирования. Идеология, система ценностей, социальное поведение складывались в соответствии с тем, каким образом современники понимали и объясняли собственное прошлое.
С 60-х гг. XX в. историческая наука и историческое знание в целом переживают бурный период ломки традиций и стереотипов, сформировавшихся в новоевропейском обществе на протяжении XVIII–XIX вв. В течение последних десятилетий появились не только новые подходы к изучению истории, но и возникло представление о том, что прошлое можно бесконечно интерпретировать. Идея многослойности прошлого позволяет предположить, что единой истории не существует, есть лишь множество отдельных «историй». Исторический факт приобретает реальность лишь в той мере, в которой он становится частью человеческого сознания. Множественность «историй» порождается не только сложностью прошлого, но и спецификой исторического знания. Тезис о том, что историческое знание едино и располагает универсальным набором методов и инструментов познания, был отвергнут значительной частью научного сообщества. За историком признается право на личный выбор, как предмета исследования, так и интеллектуального инструментария.
Наиболее существенными для современных дискуссий о смысле истории как науки являются два вопроса. Существует ли единое прошлое, о котором историк должен говорить правду, или оно распадается на бесконечное множество «историй», подлежащих истолкованию и изучению? Имеет ли исследователь возможность постичь истинный смысл прошлого и поведать правду о нем? Оба вопроса касаются кардинальной проблемы социального предназначения истории и её «пользы» для общества. Размышления о том, как историческое исследование может быть использовано обществом в современном, сложно устроенном, меняющемся мире, заставляет учёных вновь и вновь возвращаться к анализу механизмов исторического сознания, искать ответ на вопрос: каким образом и с какой целью занимались познанием прошлого люди предшествующих поколений. Предмет данного курса – история как процесс познания прошлого.
Историческое сознание и историческая память
История как процесс познания прошлого, включающий отбор и сохранение информации о нём, – это одно из проявлений социальной памяти, способности людей хранить и осмысливать собственный опыт и опыт предшествующих поколений.
Память рассматривается как одно из важнейших качеств человека, отличающее его от животных; это осмысленное отношение к собственному прошлому, важнейший источник личного самосознания и самоопределения. Человек, лишенный памяти, утрачивает возможность понять себя самого, определить свое место среди других людей. Память аккумулирует знание человека о мире, различных ситуациях, в которых он может оказаться, его переживания и эмоциональные реакции, информацию о должном поведении в обыденных и чрезвычайных условиях. Память отличается от абстрактного знания: это знание, лично пережитое и прочувствованное человеком, его жизненный опыт. Историческое сознание – сохранение и осмысление исторического опыта общества – представляет собой его коллективную память.
Историческое сознание, или коллективная память общества, неоднородно, так же как и индивидуальная память человека. Для формирования исторической памяти важны три обстоятельства: забвение прошлого; различные способы истолкования одних и тех же фактов и событий; открытие в прошлом тех явлений, интерес к которым вызван актуальными проблемами текущей жизни.
Репина Лорина Петровна
доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент РАН, заместитель директора Института всеобщей истории РАН, 119334, г. Москва, Ленинский проспект, 32а, [email protected] .
Историческая память, как «короткая», охватывающая события непосредственного прошлого, так и «опосредованная», «долговременная», является неотъемлемой частью культуры любого человеческого общества. А историческое сознание любой эпохи, выступая как одна из важнейших характеристик культуры, определяет присущий ей способ организации накопленного исторического опыта. В статье рассматриваются различные трактовки феномена памяти в области философии, психологии, филологии, культурологии. Основное внимание уделяется концепции надындивидуальной памяти, понимаемой как непрерывный процесс, в котором социум формирует и поддерживает свою идентичность посредством разных механизмов меморизации событий в общественном сознании и реконструкции «общего прошлого», всякий раз исходя из потребностей настоящего в соответствующей актуальной перспективе. Выступая равным образом как против отождествления истории и памяти, так и против абсолютизации их различий, автор предлагает обратиться к комплексному анализу рациональной, ментальной и эмоциональной составляющих того или иного «образа прошлого» и их соотношения на разных уровнях его формирования.
84 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
Произошедшие на рубеже веков изменения в содержании и методологии социально-гуманитарного знания, развитие и углубление междисциплинарных связей привели к радикальной перестройке комплекса исследовательских полей, ориентированных на изучение человека и общества в историческом времени. В этом контексте на первый план выдвинулась социокультурная история с ее солидным корпусом работ, нацеленных на анализ исторических типов, форм, различных аспектов и казусов межкультурного взаимодействия, на изучение проблем индивидуальной и коллективной идентичности, соотношения времени, истории и памяти. Пожалуй, самое заметное место среди новых междисциплинарных направлений заняла «история памяти», которая вскоре обрела и более высокий статус «новой парадигмы» [Эксле, 2001] (2), а сама эпоха «ускорения истории» получила выразительные определения – «мемориальная эпоха», «мировое господство» и «всемирное торжество памяти» [Нора, 2005, с. 202–208].
Диалог с прошлым – постоянный и динамический фактор развития любой цивилизации, и историческая память, как «короткая», охватывающая события непосредственного прошлого, так и «опосредованная», «долговременная», является неотъемлемой частью культуры любого человеческого общества, хотя каждая эпоха отличается присущим ей способом и формами организации, структурирования и интерпретации накопленного исторического опыта, складывающимися в общественном сознании образами пришлого. Представления о прошлом варьируются в зависимости от исторического времени, от происходящих в обществе перемен, смены поколений, появления новых потребностей, практик и смыслов [Репина, 2014b]. Новые события, которыми беспрестанно «прирастает» прошлое, создают – в комбинации со старыми – его новые образы, и это «новое прошлое» (3), запечатленное в историческом сознании, присутствует в настоящем и активно на него воздействует.
Нельзя забывать также о том, что выбор индивида на пересечении идентичностей делается каждый раз в конкретной ситуации, а социальная память «вырастает» из разделяемых или оспариваемых смыслов и ценностей прошлого, которые «вплетаются» в понимание настоящего. Социокультурные факторы длительной временной протяженности и краткосрочные исторические ситуации образуют подвижный контекст, в котором образы уходящей реальности взаимодействуют со старыми мифологемами, способными актуализироваться в новых исторических обстоятельствах или, напротив, вытесняют их, подвергая забвению. Множественность идентичностей, наличие конкурентных версий исторической памяти, альтернативных воспоминаний даже об одних и тех же событиях и существование разных моделей
(2) Здесь можно вспомнить и о том, что Френсис Бэкон, согласно его классификации знания «по методу», назвал историю «наукой памяти». См.: [Бэкон, 1977–1978, т. 1, с. 149–150].
(3) Вальтер Беньямин уподоблял этот процесс трансформации социальной памяти литературному монтажу, приему сборки изъятых из контекста фрагментов текстов в новый рассказ о событии, герое или явлении. См.: .
85 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
интерпретации требуют самого пристального внимания исследователей. Особенно ярко противоречивые и даже конфликтующие «образы прошлого», вне зависимости от «привязки» отображаемых в них событий к хронологической шкале, проявляются в периоды крупных и стремительных социальных сдвигов, радикальных реформ, войн, революций (4). Крупные социальные сдвиги, политические катаклизмы дают мощный импульс к изменениям в восприятии образов и оценке значимости исторических лиц и исторических событий: идет процесс трансформации коллективной памяти, который захватывает не только «живую» социальную память, память о пережитом современников и участников событий, но и глубинные пласты культурной памяти общества, сохраняемой традицией и обращенной к отдаленному прошлому. При этом из бесконечного ряда событий «выбирается» только актуально значимое, то, что служит опорой идентичности.
Именно в такие «смутные времена» общественных трансформаций происходят сущностные изменения в привычном порядке сочленения прошлого, настоящего и будущего, того «режима историчности», который, как подчеркивает предложивший это понятие Франсуа Артог , фиксирует отношения того или иного общества со временем («разворачивание временнóго порядка» и помогает ответить на вопросы: «имеем ли мы дело с забытым прошлым или с прошлым, слишком часто актуализируемым; с будущим, которое почти исчезло с горизонта, или с будущим, скорее угрожающим нам своим неизбежным приближением; с настоящим, беспрестанно тонущим в сиюминутности или почти статичным и бесконечным, если не вечным?» [Артог, 2008].
В социологии, социальной и культурной антропологии, этнологии, социальной психологии представления о механизмах выработки общих значений и смыслов в процессе межличностной коммуникации, о социальной обусловленности индивидуального мышления и индивидуальной памяти, о влиянии когнитивных схем, принятых в данном обществе и воспринимаемых и усваиваемых человеком в процессе общения, имеют достаточно устойчивую традицию. Процесс интеграции индивидуальных воспоминаний в структуры коллективной памяти связывается с наличием ее предметного инструментария и с «живой» традицией, поддерживаемой актами коммеморации.
Согласно М. Хальбваксу, память является социальной конструкцией, которая исходит из настоящего и понимается не как сумма отдельных воспоминаний, а «как коллективное культурное произведение, которое саморазвивается под влиянием семьи, религии и социальной страты через структуры языка, обряды повседневной жизни и разграничение пространства. Она конституирует систему социальных конвенций, в рамках которой мы придаем форму нашим воспоминаниям» [Гири, 2005, с. 116; см. также: Lavabre, 2000]. Ян Ассман точно подметил близость понятия
(4) Подробнее об этом см.: [Репина, 2014a]. См. также: [Кризисы переломных эпох… 2011].
86 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
«социальных рамок», введенного Хальбваксом [Хальбвакс, 2007], и теории фреймов, организующих повседневный опыт [см.: Гофман, 2003]. Как и многие другие критики концепции коллективной памяти, Ассман выступил против признания коллектива субъектом памяти и употребления (пусть и метафорического) понятий «групповая память» и «память нации» [Ассман, 2004, с. 37]. Вместе с тем разработанная им на материале древних культур теория культурной памяти в целом построена на том же методологическом фундаменте. В этой теории коммуникативная память возникает в отношениях повседневной жизни между всеми членами данного сообщества, а культурная память, имеющая носителей, облеченных особым социальным статусом (5), предстает как особая символическая, сакрализованная форма передачи и актуализации культурных смыслов (6), выходящая за рамки опыта отдельных людей или групп, и понимается как непрерывный процесс, в котором социум формирует и поддерживает свою идентичность посредством реконструкции своего прошлого (7). Смена схем организации исторического опыта происходит тогда, когда социум сталкивается с действительностью, не укладывающейся в рамки привычных представлений, и, следовательно, требуется переосмысление прошлого опыта (реорганизация исторической памяти о событиях минувшего, пересоздание целостного образа прошлого). Важно отметить, что культурная память, по Ассману, имеет «реконструктивный характер», то есть имплицированные в ней ценностные идеи, равно как и все транслируемое ею «знание о прошлом», непосредственно связаны с актуальной для настоящего момента ситуацией в жизни группы (8).
Тема сложившихся стереотипов сознания и традиций (от семейных и устных до национально-государственных и историографических) занимает важное место в различных концепциях надындивидуальной (коллективной) памяти, в структуре которой каждое изменение стереотипа («образа прошлого») репрезентирует напряженность между старым и новым. Представления о прошлом неизменно определяются ценностными мерками настоящего, а лежащая в основании традиции память оказывается чувствительной к социальной ситуации и политическому моменту [Хаттон, 2004, c. 249, 255]. Обращение же к памяти, «вероятно, возникает только тогда, когда начинает ощущаться неадекватность объективно существующих опор данной традиции» [Мегилл, 2007, с. 149].
(5) Будь то шаманы, жрецы, барды, писатели или ученые – существенным моментом их статуса является специализация в сфере «производства», хранения и передачи культурной памяти.
(6) В культурной памяти прошлое «сворачивается в символические фигуры, к которым прикрепляется воспоминание» [Ассман, 2004, с. 54].
(7) См. также исследование Алейды Ассман о «рамках памяти» .
(8) Именно Я. Ассман обосновал задачи и возможности нового научного направления – «истории памяти» (Gedächtnisgeschichte), которая, в отличие от собственно истории, занимается не изучением прошлого как такового, а того прошлого, которое осталось в воспоминаниях – в традиции (историографической, литературной, иконографической и т. д.). И цель изучения «истории памяти» – не в том, чтобы вычленить из этой традиции «историческую правду», а в том, чтобы проанализировать саму традицию как феномен коллективной или культурной памяти. См.: [Эксле, 2001].
87 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
Коллективная память в трудах М. Хальбвакса, а позже в работах Пьера Нора и его единомышленников [Нора, 1999] (9), соотносится с пониманием публичной памяти – «социального продукта, возникшего в результате селекции, интерпретации и определенного искажения (погрешности) относительно фактов прошлого» [Брагина, 2007, c. 229], а также с официальной памятью как продуктом манипулирования власти. Поль Рикёр, исходя из возможности «связать явные злоупотребления памятью с последствиями искажения, имеющими место на феноменальном уровне идеологии», развивает эту посылку следующим образом: «На этом очевидном уровне навязанная память подкрепляется самой “дозволенной” историей – историей официальной, историей прирученной и публично восславленной. На деле практикуемая память – это, если иметь в виду институциональный план, память которой обучили; принудительное запоминание, таким образом, действует в интересах вспоминания событий общей истории, признанных основополагающими для общей идентичности (курсив мой. – Л.Р.)» [Рикёр, 2004, с. 125].
Рассматривая проблематику соотношения между индивидуальной и коллективной памятью в контексте трансцендентальной феноменологии Э. Гуссерля, П. Рикёр поставил вопрос: «позволяет ли распространение трансцендентального идеализма на сферу интерсубъективности открыть путь к феноменологии совместной памяти?» [Рикёр, 2004, с. 165]. И отвечал на этот вопрос целой серией вопросов: «чтобы прийти к понятию совместного опыта, надо ли начинать с идеи “собственного”, затем переходить к опыту другого и потом совершать третью операцию, названную коммунитаризацией субъективного опыта? Действительно ли эта цепочка необратима?.. У меня нет на это ответа... Существует такой момент, когда надо переходить от “я” к “мы”. Но не является ли этот момент изначальным, новой исходной точкой?» [Рикёр, 2004, с. 166–167]. П. Рикёр делает вывод о том, что, перенося на интерсубъективность всю тяжесть конституирования коллективных сущностей, важно только никогда не забывать, что лишь по аналогии с индивидуальным сознанием и памятью и по отношению к ним можно видеть в коллективной памяти средоточие следов, оставленных событиями (курсив мой. – Л.Р.), сказывающимися на ходе истории соответствующих групп, и что за этой памятью следует признать способность обращения к общим воспоминаниям в случае празднеств, ритуалов, публичных торжеств. Если признается законным перенос по аналогии, ничто не запрещает нам считать высшие интерсубъективные сообщества субъектом присущих им воспоминаний…» [Рикёр, 2004, с. 167–168].
Проанализировав вслед за этим широко обсуждаемую концепцию коллективной памяти М. Хальбвакса, Рикёр приходит к «негативному заключению»: «ни феноменология индивидуальной памяти, ни социология коллективной памяти не могут иметь под собой прочных оснований, если каждая из них соответственно считает справедливым только один из противоположных тезисов», и вполне резонно
(9) Об обсуждении в этой связи проблематики исторического события см.: [Чеканцева, 2014].
88 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
предлагает «исследовать возможности взаимодополнительности, содержащиеся в обоих антагонистических по отношению друг к другу подходах...» [Рикёр, 2004, с. 174]. В поисках такой сферы, где оба дискурса могли бы найти точки соприкосновения, он обращается к феноменологии социальной реальности, делая акцент «на формировании социальной связи в рамках отношений взаимодействия и идентичности, созданной на этой основе» [Рикёр, 2004, с. 183], и перенося дискуссию на границу между коллективной памятью и историей. По мнению философа, именно история может предложить «схемы опосредования между крайними полюсами индивидуальной и коллективной памяти» [Рикёр, 2004, с. 184]. Рикёр сделал также и чрезвычайно продуктивное предположение о существовании «между двумя полюсами – индивидуальной и коллективной памятью – промежуточного плана референции, где конкретно осуществляется взаимодействие между живой памятью индивидуальных личностей и публичной памятью сообществ, к которым мы принадлежим», а именно: план динамических отношений с близкими, располагающимися на разных дистанциях между «я» и другими. В этой коммуникации и обнаруживается соотношение индивидуальной и коллективной памяти.
Источники и каналы формирования исторической памяти разнообразны, они, разумеется, не ограничиваются межличностным общением, воздействием социальной среды и «культурным запасом». Она включает мощный пласт личностных восприятий, переживаний и представлений, индивидуальных интерпретаций опыта относительно недавнего прошлого (прежде всего на событийном уровне), составляя основу «живой памяти» индивида. При этом надо учитывать множественность индивидуальных историй: каждый отдельно взятый человек «в какой-то момент своей жизни со всей определенностью осознает, что он историчен, что его собственная история тесно связана с историей той группы, в которой он жил и живет» [Эксле, 2004, с. 88].
В российском социально-гуманитарном пространстве мемориально-исторические исследования также приобрели большую популярность (10). В целом, разнообразный материал сложившегося на сегодняшний день весьма представительного корпуса «мемориальных исследований» красноречиво свидетельствует о самой тесной связи восприятия исторических событий, самого образа прошлого и отношения к нему – с явлениями социальными (в широком смысле этого слова). Появилось немало интересных конкретных исследований в этой области, нацеленных главным образом на описание социально и культурно дифференцированных символических «образов прошлого», или комплексов обыденных (массовых) представлений о прошлом («картины» прошлого, по аналогии с ментальной «картиной мира» и в качестве одной из базовых составляющих последней). Между тем проблема соотношения мировоззренческого, ценностного, психологического и прагматического аспектов формирования, реорганизации и трансформации образов прошлого
(10) 0 Подробно об этом см.: [Леонтьева, 2015; Леонтьева, Репина, 2015].
89 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
является в этих исследованиях маргинальной или вовсе остается за кадром. В этом плане стоит обратить внимание на аргументы, приведенные А.А. Линченко в предпринятом им философско-историческом анализе исторического сознания [Линченко, 2014]. Рассматривая социальную память и историческое сознание как «динамичные системы, представляющие собой не только непосредственные знания о прошлом, но и постоянные процессы их реконфигурации, зависящие от контекста социальной среды и деятельности, полей и средств передачи памяти», автор напоминает о том, что «было бы ошибкой однозначно разводить социальную память и историческое сознание по линии “рациональное – иррациональное”», поскольку в них присутствуют, хотя и в разной мере, и то, и другое [Линченко, 2014, c. 199].
Как правило, задача комплексного анализа рациональной, ментальной и эмоциональной составляющих того или иного «образа прошлого» и их относительной роли в его формировании даже не ставится, хотя все эти компоненты «социального конструирования исторической преемственности» или, напротив, «исторического дисконтинуитета» требуют внимания не только философов и социологов, но и историков.
«Реконструкция» представлений об общем прошлом в любой данный момент предстает как отражение не столько имевших некогда место реальных событий, сколько нужд и потребностей общества в настоящем. Концептуализация прошлого в форме социальных стереотипов, складывающихся в результате коммуникаций между людьми, определяет и возможности манипуляции индивидуальными «воспоминаниями» со стороны властных институтов, даже с учетом того, что рядом с культурно-историческими символами и социальными стереотипами «коллективной памяти» могут существовать противоречащие им личные убеждения и конкурентные версии прошлого .
Сегодня историки особенно активно изучают различные аспекты «использования прошлого», а «историческая память» главным образом связывается с понятием «политика памяти», или «историческая политика», с анализом (в case studies разноуровневой локализации) роли политического заказа в формировании и закреплении конкретных знаний о прошлом для обеспечения определенных социально-политических задач. В этой связи Харальд Вельцер представил память как «арену политической борьбы» [Вельцер, 2005].
Гораздо меньше внимания уделяется другой ключевой проблеме. Речь идет о многоуровневом характере индивидуальной памяти, которая включает в себя персональный, социокультурный и исторический планы и наряду с собственным жизненным опытом индивида подразумевает приобщение к опыту социальному и его присвоение, в результате чего отдаленные в пространстве и времени «факты» – события истории включаются в индивидуальное сознание (11), а посредством
(11) Обращаясь к этой проблеме в несколько иной методологической перспективе, Ю.М. Лотман заметил:
90 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
фиксации, переработки, распространения и трансляции приобретенного социального опыта обеспечивается связь между поколениями, при том что в результате смены генераций изменяется содержание коллективной памяти. Особое значение имеет сопоставление воспоминаний о крупных исторических событиях: а) «первого поколения», пережившего события в сознательном возрасте; б) «второго поколения» («отцов» и «детей» в буквальном или фигуральном смысле) и в) «третьего поколения»; т.е. памяти смежных поколений, по-разному воспринимающих и оценивающих одни и те же события. При всей условности выражение «память поколения» имеет содержательную сторону, отражающую некую общность культурно-исторического опыта, организованную вокруг ключевого для этого поколения события [Нуркова, 2001, с. 22–23].
И все же важнейшим, на мой взгляд, остается вопрос о динамике памяти о социальном прошлом как содержательной стороне исторического сознания, поскольку исследователей интересует не только актуальное его содержание, но и сам процесс происходящих изменений (идет ли речь о механизмах формирования индивидуальной или коллективной памяти) (12).
С точки зрения семиотики, именно пространство культуры определяется как пространство общей (и притом внутренне разнообразной) памяти, единство которой обеспечивается, прежде всего, наличием некоторой совокупности константных текстов. О том или ином событии помнят только тогда, когда оно размещается в концептуальных структурах, определенных сообществом. Н.Г. Брагина в книге «Память в языке и культуре», представляя память как самоорганизующуюся и самонастраивающуюся систему функционирования фрагментов личного и социального прошлого [Брагина, 2007, с. 159], справедливо отметила, что «введение памяти в социальный контекст способствовало появлению нового метафорического значения слова». Переводя методологию и метаязык историков и философов на язык лингвистики, она провела аналогию исследования разных типов коллективной памяти с «лингвистическим анализом внутренней формы языковых единиц, их этимологии, процессов метафоризации, реконструкции образного основания фразеологизмов» [Брагина, 2007, с. 237]. Изучив формы и способы употребления концепта память в разных типах дискурса, Н.Г. Брагина выделила различия между личной и коллективной (как не являющейся личной) памятью, а также между коллективной (как относящейся к разным социальным группам) и общественной памятью (соотносимой с народной памятью и связанной в первую очередь с коммеморативными
«Подобно тому, как индивидуальное сознание обладает своими механизмами памяти, коллективное сознание, обнаруживая потребность фиксировать нечто общее для всего коллектива, создает механизмы коллективной памяти» [Лотман, 1996, с. 344–345].
(12) Ср.: «…сознание является одновременно историческим, потому что оно формируется за счет прошлого, и совершенно актуальным, ибо оно ежемоментно неотвратимо изменяется. Здесь нет прежних и еще более ранних слоев, так как память не носит характера резервуара, хранящего воспоминания в ненарушенном состоянии, но является активным элементом сознания, извлекающим опыт прошлого из самой что ни на есть актуальной перспективы и исключительно для текущих потребностей» [Вернер, 2007, с. 45].
91 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
практиками). Таким образом, понятие коллективной памяти употребляется в двух разных значениях.
В общем, прошлое как бы делится на два потока: уникальное прошлое Я (биографическое прошлое) и прошлое Мы (историческое прошлое группы). С другой стороны, современной гуманитарной науке свойственно внимание к культуре как к контексту, способу и результату человеческой жизнедеятельности (по принципу «нет человека вне культуры и культуры вне деятельности»). В оригинальной концепции В.В. Нурковой, системно представляющей взаимосвязь структурно-функциональных характеристик автобиографической памяти с закономерностями развития и регуляции культуры, особое внимание уделено репрезентации и актуализации социально-исторического прошлого в индивидуальных воспоминаниях о событиях [Нуркова, 2008; 2009]. В.В. Нуркова исследовала, как самосознание личности приобретает историческое измерение в соотношении с общезначимыми событиями, описала роль и функционирование исторического компонента в индивидуальной автобиографической памяти, которая укоренена в культурных формах поведения, разделяемых людьми и опосредованных специфическими символическими системами и практиками и представляет собой сплав социокультурных и индивидуально-личностных смыслов. Речь идет о наличии в автобиографической памяти присвоенного исторического опыта предшествующих поколений, а также о том, что «механизм перехода от обладания семантическим историческим знанием к активному формированию исторической памяти в статусе живого опыта заключается в создании условий для деятельностного присвоения исторического знания (курсив мой. – Л.Р.)» [Нуркова, 2009, с. 33].
Выдвинутая и проработанная В.В. Нурковой гипотеза о качественно различных психологических позициях субъекта – носителя исторической памяти по отношению к тому или иному историческому событию («Участник», «Очевидец», «Современник», «Наследник») [Нуркова, 2009, с. 32] способна обогатить исследовательский арсенал исторического исследования сразу в нескольких направлениях. Во-первых, с учетом выделенных моделей могут быть расширены возможности источниковедческого анализа разнообразных и зачастую фрагментарных автобиографических нарративов, жанровая типология которых не исчерпывается полномасштабными автобиографическими литературными памятниками. Во-вторых, выявленные автором различные механизмы включения исторически значимых событий в индивидуальную историческую память и их переживания как фактов личной биографии позволяют яснее представить возможные критерии достоверности исторических сведений и роль исторического контекста в используемых историками разноуровневых текстах автобиографического характера: от так называемых «модельных» (или «канонических») до вполне рядовых. Наконец, чрезвычайно важными для собственно историко-мемориальных и историографических исследований представляются проведенные эксперименты и развернутые наблюдения В.В. Нурковой относительно особенностей переживания исторических событий отдаленного и недавнего прошлого с позиции «Наследника», имеющие равную ценность как с точки зрения изучения индивидуальной, так и коллективной (социальной) исторической памяти.
92 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
Развернутое обоснование и теоретическую разработку синтетического подхода можно найти в работах А.И. Макарова, который специально исследовал феномен надындивидуальной (трансперсональной) памяти и историю его концептуализации [Макаров, 2009] . Термин «надындивидуальная память» обладает более широким объемом, чем понятие «культурная память» или «коллективная память»: в его содержании «объединяются социальный, культурный и историко-генетический аспекты внешнего контроля над сознанием индивида» [Макаров, 2009, с. 9]. Это понятие к тому же прямо указывает на дихотомию индивидуальное /надындивидуальное, которая является центральной для концептуализации проблемы памяти. Следуя концепциям М.М. Бахтина и Ю.М. Лотмана, А.И. Макаров утверждает, что «память личности человека шире его индивидуальной памяти»: «Сознание и память индивида не находятся в изоляции от знаний, которыми обладают или когда-то обладали другие люди. Благодаря общению между людьми и традиции как коммуникации между поколениями, знания способны накапливаться и храниться. Это – бесценный запас всеобщего опыта. Рождаясь, входя в общение с Другими, погружаясь в язык, человек становится проводником знания (образов, понятий, схематизмов мышления), накопленного его референтной группой… Если же допустить, что человеческие сообщества тоже способны вступать в обмен знаниями с другими группами, то групповая память вливается в некую общегрупповую надындивидуальную память» [Макаров, 2009, с. 10]. Речь идет о социальной обусловленности механизмов восприятия и осмысления действительности, что и придает сознанию и памяти надындивидуальное измерение. Сам же феномен социальности в контексте надындивидуальной памяти неразрывно связан, по Макарову, с коммуникативной функцией культуры [Макаров, 2009, с. 25], в символической среде которой происходит передача информации и, благодаря языку, возникает «поле единого, общепонятного и поэтому передаваемого от поколения к поколению опыта» [Макаров, 2009, с. 40]. Надындивидуальная память, выполняя социально-интегративную функцию, «выступает обязательным условием конституирования семиотической реальности… символами синхронных (между современниками) и диахронных (между предками и потомками) связей между людьми» [Макаров, 2009, с. 44] .
А.И. Макаров справедливо подчеркивает, что знание о надындивидуальном измерении памяти становится всё более и более значимым для человечества,
(13) А.И. Макаров рассматривает перипетии концептуализации феномена памяти в более широком интеллектуальном контексте: он подчеркивает, что сегодня благодаря психологическим теориям более известна идея о том, что память принадлежит индивиду, но обращает внимание на то, что эта идея появилась в европейской культуре только в XVII в., и лишь очень постепенно в науке монопольно утвердился индивидуалистический психофизиологический подход к изучению памяти.
(14) В свое время весьма образно представил эту диахронную символическую связь У. Уорнер: «В известном смысле человеческая культура есть символическая организация сохраняемых памятью переживаний мертвого прошлого, по-новому ощущаемых и понимаемых здравствующими членами коллектива. Присущая человеку личная смертность и относительное бессмертие нашего биологического вида превращают подавляющую часть нашей коммуникации и коллективной деятельности, в самом широком смысле, в грандиозный обмен между живыми и мертвыми» [Уорнер, 2000. С. 8].
93 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
вследствие увеличения искусственного слоя окружающей человека среды, что привело к тому, что память всё больше стала зависеть не от природы, а от информационной среды, от культуры социума. Ныне технический прогресс обеспечивает каждому члену общества память, которой никто никогда не был наделен лично [Макаров, 2010, с. 36; см. также Макаров, 2007].
Напомним, кстати, что, объясняя современный всплеск интереса к памяти, Я. Ассман выделял в качестве одного из важных факторов появление искусственной памяти – новых электронных средств внешнего хранения информации [Ассман, 2004, с. 11]. В когнитивистике «память» обозначает способность кодировать, хранить и воспроизводить информацию. Информационно-кибернетический подход поставил задачу создания новой эпистемологии, в которой все психические процессы отождествляются с обработкой разумом информационных потоков [Бейтсон, 2000, с. 259].
Сопоставив авторитетные социально- и культурно-ориентированные трактовки феномена памяти, получившие широкое освещение в научной литературе, с концептуальными разработками российских ученых в области философии, психологии, филологии, культурологии, можно сделать следующие выводы.
Конфликт между двумя основными типами концептуализации феномена надындивидуальной памяти (либо как пространства общего социального опыта, имеющего трансцендентную природу, либо как конструкта индивидуального сознания, порождаемого прагматическими потребностями той референтной группы, к которой принадлежит индивид) переводится в комбинацию двух комплементарных тенденций, отражающих диалектические моменты процесса социализации личности: «тенденции на интериоризацию коллективной памяти индивидуальным сознанием и тенденции на экстериоризацию индивидуальной памяти в обществе» [Макаров, 2009, с. 188].
К сожалению, как мне представляется, в «историографии памяти» пока не удалось выразительно показать развитие этих тенденций на конкретном материале, предметно раскрыть диалектику формирования и деконструкции образов прошлого в индивидуальной и культурной памяти, мифологизации и демифологизации событий, героев и явлений прошлого, причем не только в массовых представлениях, но и в профессиональном сознании, в исторической культуре той или иной общности, страны или эпохи. Также не удалось в полной мере реализовать эвристический потенциал установки на анализ «образов-воспоминаний», образов исторических событий, всего арсенала символов исторической памяти как особой формы познания прошлого. Речь идет, в частности, о двух уровнях «истории памяти»: с одной стороны, как познания объектов, а с другой – как рефлексии относительно условий этого познания (15).
(15) Эта «ипостась» культурной памяти была в свое время особо отмечена О.Г. Эксле в его анализе концепции Я. Ассмана: «Ведь “культурная память” не только предмет познания: и в науке и за ее пределами – “в жизни” – она одновременно еще и форма познания» [Эксле, 2001, с. 180].
94 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
Нельзя не согласиться с тем, что, память «черпает силу в тех чувствах, которые она пробуждает. История же требует доводов и доказательств» [Про, 2000, с. 319]. Однако социальная память не только обеспечивает набор категорий, посредством которых члены данной группы неосознанно ориентируются в своем окружении, она является также источником знания, дающим материал для сознательной рефлексии и интерпретации транслируемых образов прошлого в исторической мысли и профессиональном историческом знании. При этом, несмотря на целую цепь опосредований (прояснение концептов и аргументов, определение спорных положений, отбрасывание готовых решений и пр.) «память остается матрицей для истории, даже когда история превращает ее в один из своих объектов» [Рикёр, 2002, с. 41].
Рассматривая в прагматическом ключе механизмы сохранения и передачи исторической памяти, социальное бытование представлений о прошлом и «нарративов идентичности», нельзя забывать о когнитивной роли исторической памяти, что предполагает принципиальную исследовательскую установку на синтез прагматического и когнитивного подходов к ее изучению.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Артог Ф. Порядок времени, режимы историчности // Неприкосновенный запас. 2008. № 3(59). С. 19–38.
Ассман Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004. 368 с.
Бейтсон Г. Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии. М., 2000. 476 с.
Брагина Н.Г. Память в языке и культуре. М.: Языки славянских культур, 2007. 520 с.
Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук // Соч. в 2 т. М.: «Мысль», 1977–1978.
Вельцер Х. История, память и современность прошлого. Память как арена политической борьбы // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2005. № 2–3(40–41). С. 28–35.
Вернер В. Какое сознание имеет исторический характер // История и современность. 2007. № 2. С. 26–60.
Гири П. История в роли памяти? // Диалог со временем. 2005. Вып. 14. С. 106–120.
Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта / под ред. Г.С. Батыгина и Л.А. Козловой; вступ. ст. Г.С. Батыгина. М.: Институт социологии РАН, 2003. 752 c.
Кризисы переломных эпох в исторической памяти / под ред. Л.П. Репиной. М.: ИВИ РАН, 2011. 336 с.
Леонтьева О.Б. «Мемориальный поворот» в современной российской исторической науке // Диалог со временем. 2015. Вып. 50. С. 59–96.
Леонтьева О.Б., Репина Л.П. Образы прошлого, мемориальная парадигма и «историография памяти» в современной России // Электронный научно-
95 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
образовательный журнал «История». 2015. T. 6. Вып. 9(42). URL: http://history.jes.su/s207987840001259-3-1 (дата обращения: 11.01.2016).
Линченко А.А. Целостность исторического сознания: вопросы истории и методологии. Воронеж: Воронежский государственный педагогический университет, 2014. 248 с.
Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров: Человек – текст – семиосфера – история. М.: Языки русской культуры, 1996. 464 с.
Макаров А.И. Феномен надындивидуальной памяти (образы – концепты – рефлексия). Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2009. 216 с.
Макаров А.И. Феномен надындивидуальной памяти: стратегии концептуализации и онтологический статус: автореф. дис. … д. философ. н. СПб., 2010. 38 с.
Макаров А.И. Образ Другого как образ памяти (Методологические аспекты проблемы репрезентации прошлого) // Диалог со временем. 2007. Вып. 18. С. 6–18.
Мегилл А. Историческая эпистемология. М.: «Канон+», 2007. 480 с.
Нора П. Между памятью и историей. Проблематика мест памяти // Франция – память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок; пер. с фр. Д. Хапаевой. СПб: Изд-во С.-Петербург. ун-та, 1999. С. 17–51.
Нора П. Всемирное торжество памяти // Неприкосновенный запас. 2005. № 2–3(40–41). С. 202–208.
Нуркова В.В. Анализ феноменов автобиографической памяти с позиций культурно-исторического подхода // Культурно-историческая психология. 2008. № 1. С. 17–25.
Нуркова В.В. Историческое событие как факт автобиографической памяти // Воображаемое прошлое Америки. История как культурный конструкт. М., 2001. С. 20–34.
Нуркова В.В. Культурно-исторический подход к автобиографической памяти: автореф. дис. … д-ра психолог. наук. М.: МГУ, 2009. 50 с.
Про А. Двенадцать уроков по истории. М.: Изд-во РГГУ, 2000. 336 с.
Репина Л.П. Социальные кризисы и катаклизмы в исторической памяти: теория и практика исследований // Труды Отделения историко-филологических наук РАН. 2008–2013 год. М.: Наука, 2014. С. 206–231.
Репина Л.П. Темпоральные характеристики исторического сознания (о динамическом компоненте «истории памяти» // Диалог со временем. 2014. Вып. 49. С. 28–43.
Рикёр П. Историописание и репрезентация прошлого // «Анналы» на рубеже веков. Антология. М.: XXI век; Согласие, 2002. С. 23–41.
Рикёр П. Память, история, забвение. М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004. 728 с.
Рюзен Й. Кризис, травма и идентичность // Цепь времен: проблемы исторического сознания / отв. ред. Л.П. Репина. М.: ИВИ РАН, 2005. С. 38–62.
Уорнер У. Живые и мертвые. М.; СПб.: Университетская книга, 2000. 666 с.
Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М.: Новое издательство, 2007. 348 с.
Хаттон П. История как искусство памяти. СПб.: «Владимир Даль», 2004. 424 с.
Чеканцева З.А. Между Сфинксом и Фениксом: историческое событие в контексте рефлексивного поворота по-французски // Диалог со временем. 2014. Вып. 48. С. 16–30.
Эксле О.Г. Историческая наука в постоянно меняющемся мире // Диалог со временем. 2004. Вып. 11. С. 84–110.
96 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
Эксле О.Г. Культурная память под воздействием историзма // Одиссей. Человек в истории – 2001. М.: Наука, 2001. С. 176–198.
Benjamin W. Über den Begriff der Geschichte // Gesammelte Schriften. 7 Bände. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1974–1989.
Gedi N., Elam Y. Collective memory – What is it? // History and Memory. 1996. Vol. 8. No. 1. P. 30–50.
Hartog F. Régimes d’historicité. Présentisme et expériences du temps. P.: Seuil, 2003. 260 p.
Lavabre M.-C. Usages et mésusages de la notion de la mémoire // Critique Internationale. 2000. Vol. 7. P. 48–57.
Zerubavel E. Time Maps. Collective Memory and the Social Shape of the Past. Chicago: University of Chicago Press, 2003. 180 p.
REFERENCES
Hartog F. Poryadok vremeni, rezhimy istorichnosti , in Neprikosnovennyi zapas. 2008. № 3(59). P. 19–38. (in Russian).
Assman J. Kul’turnaya pamyat’. Pis’mo, pamyat’ o proshlom i politicheskaya identichnost’ v vysokikh kul’turakh drevnosti . Moscow: Yazyki slavyanskoi kul’tury, 2004. 368 p. (in Russian).
Bateson G. Ekologiya razuma. Izbrannye stat’i po antropologii, psikhiatrii i epistemologii . Moscow, 2000. 476 p. (in Russian).
Bragina N.G. Pamyat’ v yazyke i kul’ture . Moscow: Yazyki slavyanskikh kul’tur, 2007. 520 p. (in Russian).
Bacon F. O dostoinstve i priumnozhenii nauk , in Sochineniya v. 2 t. Moscow: “Mysl”, 1977–1978 (in Russian).
Welzer H. Istoriya, pamyat’ i sovremennost’ proshlogo. Pamyat’ kak arena politicheskoi bor’by , in Neprikosnovennyi zapas. Debaty o politike i kul’ture. 2005. № 2–3(40–41). P. 28–35 (in Russian).
Werner W. Kakoe soznanie imeet istoricheskii kharakter , in Istoriya i sovremennost". 2007. № 2. P. 26–60 (in Russian).
Geary P. Istoriya v roli pamyati? , in Dialog so vremenem. 2005. Vol. 14. P. 106–120 (in Russian).
Goffman E. Analiz freimov: esse ob organizatsii povsednevnogo opyta / pod red. G.S. Batygina i L.A. Kozlovoi; vstup. stat’ya G.S. Batygina. Moscow: Institut sotsiologii RAN, 2003. 752 p.
Krizisy perelomnykh epokh v istoricheskoi pamyati / pod red. L.P. Repinoi. Moscow: IVI RAN, 2011. 336 p.
97 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
Leont’eva O.B. “Memorial’nyi povorot” v sovremennoi rossiiskoi istoricheskoi nauke [“Memorial turn” in the contemporary Russian historical science], in Dialog so vremenem. 2015. Vol. 50. P. 59–96.
Leont’eva O.B., Repina L.P. Obrazy proshlogo, memorial’naya paradigma i “istoriografiya pamyati” v sovremennoi Rossii , in Elektronnyi nauchno-obrazovatel’nyi zhurnal «Istoriya». 2015. Vol. 6. Issue 9(42). Available at: http://history.jes.su/s207987840001259-3-1 (accessed 11 January 2016) (in Russian).
Linchenko A.A. Tselostnost’ istoricheskogo soznaniya: voprosy istorii i metodologii . Voronezh: Voronezhskii gosudarstvennyi pedagogicheskii universitet, 2014. 248 p. (in Russian).
Lotman Yu.M. Vnutri myslyashchikh mirov: Chelovek – tekst – semiosfera – istoriya . Moscow: Yazyki russkoi kul’tury, 1996. 464 p. (in Russian).
Makarov A.I. Fenomen nadyndividual’noi pamyati (obrazy – kontsepty – refleksiya) . Volgograd: Izd-vo VolGU, 2009. 216 p. (in Russian).
Makarov A.I. Fenomen nadyndividual"noi pamyati: strategii kontseptualizatsii i ontologicheskii status . Avtoref. diss. d. filosof. n. St-Petersburg, 2010. 38 p. (in Russian).
Makarov A.I. Obraz Drugogo kak obraz pamyati (Metodologicheskie aspekty problemy reprezentatsii proshlogo) , in Dialog so vremenem. 2007. Vol. 18. P. 6–18 (in Russian).
Megill A. Istoricheskaya epistemologiya Moscow: “Kanon+”, 2007. 480 p. (in Russian).
Nora P. Vsemirnoe torzhestvo pamyati , in Neprikosnovennyi zapas. 2005. № 2–3(40–41). P. 202–208 (in Russian).
Nora P. Mezhdu pamyat’yu i istoriei. Problematika mest pamyati , in Frantsiya – pamyat’ / P. Nora, M. Ozuf, Zh. de Pyuimezh, M. Vinok; per. s fr. D. Khapaevoi. St-Petersburg: Izd-vo S.-Peterburg. un-ta, 1999. P. 17–51 (in Russian).
Nurkova V.V. Analiz fenomenov avtobiograficheskoi pamyati s pozitsii kul’turno-istoricheskogo podkhoda , in Kul’turno-istoricheskaya psikhologiya. 2008. № 1. P. 17–25. (in Russian).
Nurkova V.V. Istoricheskoe sobytie kak fakt avtobiograficheskoi pamyati , in Voobrazhaemoe proshloe Ameriki. Istoriya kak kul’turnyi konstrukt. Moscow, 2001. P. 20–34 (in Russian).
Nurkova V.V. Kul’turno-istoricheskii podkhod k avtobiograficheskoi pamyati . Avtoref. diss. d. psikholog. n.). Moscow: MGU, 2009. 50 p. (in Russian).
Prost A. Dvenadtsat’ urokov po istorii . Moscow: Izd-vo RGGU, 2000. 336 p. (in Russian).
98 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
Repina L.P. Sotsial’nye krizisy i kataklizmy v istoricheskoi pamyati: teoriya i praktika issledovanii , in Trudy Otdeleniya istoriko-filologicheskikh nauk RAN. 2008–2013 god. Moscow: Nauka, 2014. P. 206–231 (in Russian).
Repina L.P. Temporal’nye kharakteristiki istoricheskogo soznaniya (o dinamicheskom komponente «istorii pamyati» , in Dialog so vremenem. 2014. Vol. 49. P. 28–43 (in Russian).
Ricœur P. Istoriopisanie i reprezentatsiya proshlogo , in “Annaly” na rubezhe vekov. Antologiya. Moscow: XXI vek; Soglasie, 2002. P. 23–41. (in Russian).
Ricœur P. Pamyat’, istoriya, zabvenie . Moscow: Izdatel"stvo gumanitarnoi literatury, 2004. 728 p. (in Russian).
Rüsen J. Krizis, travma i identichnost’ , in Tsep’ vremen: problemy istoricheskogo soznaniya / otv. red. L.P. Repina. Moscow: IVI RAN, 2005. P. 38–62 (in Russian).
Warner W. Zhivye i mertvye . Moscow; St-Petersburg: Universitetskaya kniga, 2000. 666 p. (in Russian).
Halbwachs M. Sotsial’nye ramki pamyati . Moscow: Novoe izdatel’stvo, 2007. 348 p. (in Russian).
Hutton P. Istoriya kak iskusstvo pamyati . St-Petersburg: “Vladimir Dal”, 2004. 424 s. (in Russian).
Chekantseva Z.A. Mezhdu Sfinksom i Feniksom: istoricheskoe sobytie v kontekste refleksivnogo povorota po-frantsuzski , in Dialog so vremenem. 2014. Vol. 48. P. 16–30 (in Russian).
Eksle O.G. Istoricheskaya nauka v postoyanno menyayushchemsya mire , in Dialog so vremenem. 2004. Vol. 11. P. 84–110 (in Russian).
Eksle O.G. Kul’turnaya pamyat’ pod vozdeistviem istorizma , in Odissei. Chelovek v istorii – 2001. Moscow: “Nauka”, 2001. P. 176–198 (in Russian).
Assman A. Erinnerungsräume: Formen und Wandlungen des kulturellen Gedächtnisses. München: C.H. Beck, 1999. 424 s.
Benjamin W. Über den Begriff der Geschichte, in Gesammelte Schriften. 7 Bände. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1974–1989.
Gedi N., Elam Y. Collective memory – What is it? in History and Memory. 1996. Vol. 8. No. 1. P. 30–50.
Halbwachs M. La mémoire collective. Paris: PUF, 1950. 204 p.
Hartog F. Régimes d’historicité. Présentisme et expériences du temps. Paris: Seuil, 2003. 260 p.
Lavabre M.-C. Usages et mésusages de la notion de la mémoire, in Critique Internationale. 2000. Vol. 7. P. 48–57.
Warburg A.M. Ausgewählte Schriften und Würdigungen. Baden-Baden: Verlag V. Koerner, 1980. 619 S.
99 НОВОЕ ПРОШЛОЕ THE NEW PAST №1 2016
Zerubavel E. Social Mindscapes: An Invitation to Cognitive Sociology. Cambridge (MA): Harvard University Press, 1997. 176 p.
Zerubavel E. Time Maps. Collective Memory and the Social Shape of the Past. Chicago: University of Chicago Press, 2003. 180 p.
