Фламандская живопись. О разных фламандских художниках Фламандские художники 15 века
Ф ламандская живопись - одна из классических школ в истории изобразительного искусства. У всех интересующихся классическим рисунком это словосочетание на слуху, но что стоит за таким благородным наименованием? Вы могли бы, не задумываясь, определить несколько черт этого стиля, назвать главные имена? Для того, чтобы увереннее ориентироваться в залах крупных музеев и чуть меньше стесняться далекого XVII века, эту школу необходимо знать.
История фламандской школы
XVII век начался с внутреннего раскола Нидерландов из-за религиозной и политической борьбы за внутреннюю свободу государства. Это повлекло за собой раскол и в культурной сфере. Страна распадается на две части, южную и северную, живопись которых начинает развиваться в разных направлениях. Южане, оставшиеся в католической вере под управлением Испании, становятся представителями фламандской школы , в то время как северные художники относятся искусствоведами к нидерландской школе .
Представители фламандской школы живописи продолжали традиции старших итальянских коллег-художников Возрождения: Рафаэля Санти, Микеланджело Буонарроти , уделявших большое внимание религиозной и мифологической тематике. Двигаясь по знакомой колее, дополненной неорганичными грубыми элементами реалистичности, нидерландские художники не могли создать выдающихся произведений искусства. Застой продолжался, пока за мольберт не встал Питер Пауль Рубенс (1577-1640). Что же такого удивительного смог принести в искусство этот голландец?
Знаменитый мастер
Талант Рубенса смог вдохнуть жизнь в не слишком примечательную до него живопись южан. Близко знакомый с наследием итальянских мастеров, художник продолжал традицию обращения к сюжетам религиозной тематики. Но, в отличие от коллег, Рубенс смог гармонично вплести в классические сюжеты черты собственного стиля, тяготеющего к насыщенности красок, изображению наполненной жизнью природы.
С картин художника, как из открытого окна, будто разливается солнечный свет («Страшный суд» , 1617). Непривычные решения построения композиции классических эпизодов из священного писания или языческой мифологии привлекали внимание к новому таланту среди его современников, и привлекают сейчас. Такое новаторство выглядело свежим, в сравнении с мрачными, приглушенными оттенками полотен современников-голландцев.
Характерной чертой стали и модели фламандского художника. Тучные светловолосые дамы, написанные с интересом без неуместных прикрас, часто становились центральными героинями картин Рубенса. Примеры можно найти на полотнах «Суд Париса» (1625), «Сусанна и старцы» (1608), «Венера перед зеркалом» (1615) и др.
Кроме того, Рубенс оказал влияние на формирование пейзажного жанра . Он начал развиваться в живописи фламандских художников до главного представителя школы, но именно творчество Рубенса задало основные черты национальной пейзажной живописи, отражающей местный колорит Нидерландов.
Последователи
Быстро прославившийся Рубенс вскоре оказался в окружении подражателей и учеников. Мастер научил их пользоваться народными особенностями местности, колорита, воспевать, может, непривычную человеческую красоту. Это привлекало зрителей и художников. Последователи пробовали себя в разных жанрах - от портретов (Гаспаре Де Кайне, Абрагам Янссенс ) до натюрмортов (Франс Снайдерс ) и пейзажей (Ян Вильденс ). Бытовая живопись фламандской школы оригинально исполнена Адрианом Браувером и Давидом Тенирсом Мл.
Одним из самых успешных и заметных учеников Рубенса стал Антонис Ван Дейк (1599 - 1641). Его авторская манера складывалась постепенно, сначала полностью подчиненная подражанию наставнику, однако со временем проявилась большая аккуратность с красками. Ученик испытывал склонность к нежным, приглушенным оттенкам в противовес учителю.
Картины Ван Дейка дают понять, что у него не было сильной склонности к построению сложных композиций, объемных пространств с тяжелыми фигурами, которыми отличались полотна учителя. Галерея работ художника наполнена портретами одиночными или парными, парадными или камерными, что говорит о жанровых приоритетах автора, отличных от Рубенса.
В XV веке самый значительный культурный центр Северной Европы - Нидерланды , маленькая, но богатая страна, включающая тер-риторию нынешних Бельгии и Голландии.
Нидерландские художники XV века преимущественно расписывали алтари, писали портреты и станковые картины по заказам богатых горо-жан. Они любили сюжеты Рождества и Поклонения младенцу Христу, не-редко перенося религиозные сцены в реальную жизненную обстановку. Наполняющие эту обстановку многочисленные предметы быта для челове-ка той эпохи заключали важный символический смысл. Так, например, умывальник и полотенце воспринимались как намек на чистоту, непорочность; туф-ли были символом верности, горящая свеча - супружества.
В отличие от своих итальянских собратьев, нидерландские худож-ники редко изображали людей с классически прекрасными лицами и фи-гурами. Они поэтизировали обычного, «среднего» человека, видя его ценность в скромности, благочестии и добропорядочности.
Во главе нидерландской школы живописи XV века стоит гениальный Ян ван Эйк (около 1390-1441). Его знаменитый «Гентский алтарь» откры-л новую эпоху в истории нидерландского искусства. Религиозная символика претворена в нем в достоверные образы реального мира.
Известно, что «Гентский алтарь» был начат старшим братом Яна ван Эйка, Губертом, но основная работа пришлась на долю Яна.
Створки алтаря расписаны внутри и снаружи. С внешней стороны он выглядит сдержанным и строгим: все изображения решены в единой сероватой гамме. Здесь запечатлены сцена Благовещения, фигуры святых и донаторов (заказчиков). В праздничные дни створки алтаря распахива-лись и перед прихожанами во всем великолепии красок возникали карти-ны, воплощающие идею искупления грехов и грядущего просветления.
С исключительным реализмом выполнены обнаженные фигуры Адама и Евы, самые ренессансные по духу изображения «Гентского алтаря». Великолепны пейзажные фоны - типичный нидерландский пейзаж в сцене Бла-говещения, залитый солнцем цветущий луг с разнообразной растительностью в сценах поклонения Агнцу.
С такой же удивительной наблюдательностью воссоздается окружающий мир и в других работах Яна ван Эйка. Среди самых ярких примеров - панорама средневекового города в «Мадонне канцлера Ролена».
Ян ван Эйк явился одним из первых в Европе выдающихся портретис-тов. В его творчестве жанр портрета приобрел самостоятельность. Поми-мо картин, являющих обычный тип портрета, кисти ван Эйка принадлежит уникальное произведение этого жанра, «Портрет четы Арнольфини». Это пер-вый парный портрет в европейской живописи. Супруги изображены в небольшой уютной комнате, где все вещи имеют символический смысл, намекая на святость брачного обета.
С именем Яна ван Эйка традиция связывает и усовершенствование техники масляной живописи. Он накладывал краску слой за слоем на белую покрытую грунтом поверхность доски, добиваясь особой прозрачности цвета. Изоб-ражение начинало как бы светиться изнутри.
В середине и во 2-й половине XV века в Нидерландах работали мас-тера исключительного дарования - Рогир ван дер Вейден и Гуго ван дер Гус , имена которых могут быть поставлены рядом с Яном ван Эйком.
Босх
На рубеже XV - XVI веков общественная жизнь Нидерландов была наполнена социальными противоречиями. В этих условиях родилось сложное ис-кусство Иеронима Босха (около I 450- I 5 I 6, настоящее имя Иероним ван Акен). Босху были чужды те основы мироощущения, на которые опиралась нидерландская школа, начиная с Яна ван Эйка. Он видит в мире борьбу двух начал, божественного и сатанинского, праведного и греховного, доброго и злого. Порождения зла проникают всюду: это недостойные мыс-ли и поступки, ересь и всевозможные грехи (тщеславие, греховная сек-суальность, лишенная света божественной любви, глупость, обжорство), козни дьявола, искушающего святых отшельников и так далее. Впервые сфера безобразного как объект художественного осмысления настолько увлекает живописца, что он использует ее гротескные формы. Свои кар-тины на темы народных пословиц, поговорок и притч («Искушение св. Ан-тония» , «Воз сена» , «Сад наслаждений» ) Босх населяет причудливо-фантастическими образами, одновременно жуткими, кошмарными, и комич-ными. Здесь на помощь художнику приходит многовековая традиция на-родной смеховой культуры, мотивы средневекового фольклора.
В фантастике Босха почти всегда присутствует элемент иносказа-ния, аллегорическое начало. Наиболее отчетливо эта особенность его искусства отражена в триптихах «Сад наслаждений», где показаны па-губные последствия чувственных удовольствий, и «Воз сена», сюжет ко-торого олицетворяет борьбу человечества за призрачные блага.
Демонология уживается у Босха не только с глубоким анализом человеческой натуры и народным юмором, но и с тонким чувством природы (в обширных пейзажных фонах).
Брейгель
Вершиной нидерландского Возрождения стало творчество Питера Брейгеля Старшего (около 1525/30-1569), наиболее близкое настроениям народных масс в эпоху наступавшей Нидерландской револю-ции. Брейгель в высшей степени обладал тем, что называется нацио-нальным своеобразием: все замечательные особенности его искусства выращены на почве самобытных нидерландских традиций (большое влия-ние, в частности, на него оказало творчество Босха).
За умение рисовать крестьянские типы художника называли Брейге-лем «Мужицким». Раздумьями о судьбах народа пронизано все его твор-чество. Брейгель запечатлевает, порой в иносказательной, гротескной форме, труд и быт народа, тяжелые народные бедствия («Триумф смер-ти») и неиссякаемое народное жизнелюбие («Крестьянская свадьба» , «Крестьянский танец» ). Характерно, что в картинах на евангельские темы («Перепись в Вифлееме» , «Избиение младенцев» , «Поклонение волх-вов в снегопаде» ) он представил библейский Вифлеем в виде обычной нидерландской деревни. С глубоким знанием народной жизни он показал облик и занятия крестьян, типичный нидерландский пейзаж, и даже ха-рактерную кладку домов. Не трудно увидеть современную, а не библей-скую историю в «Избиении младенцев»: пытки, казни, вооруженные напа-дения на беззащитных людей - все это было в годы небывалого испанско-го гнета в Нидерландах. Символическое значение имеют и другие карти-ны Брейгеля: «Страна лентяев» , «Сорока на виселице» , «Слепые» (стра-шная, трагическая аллегория: путь слепых, увлекаемых в пропасть - не есть ли это жизненный путь всего человечества?).
Жизнь народа в произведениях Брейгеля неотделима от жизни при-роды, в передаче которой художник проявил исключительное мастерст-во. Его «Охотники на снег»" - один из самых совершенных пейзажей во всей мировой живописи.
Культура Нидерландов XV века была религиозной, но религиозное чувство приобрело большую человечность и индивидуальность по сравнению со средневековьем. Священные изображения отныне призывали молящегося не только к поклонению, но и к пониманию, сопереживанию. Самыми распространёнными в искусстве стали сюжеты, связанные с земной жизнью Христа, Богоматери и Святых, с их хорошо знакомыми и понятными каждому человеку заботами, радостями и страданиями. Религии по-прежнему уделялось главное место, по законам церкви жило множество людей. Алтарные композиции, написанные для католических храмов, были очень распространены, потому что заказчиками являлась католическая церковь, которая занимала главенствующее положение в обществе, хотя затем и последовала эпоха Реформации, которая разделила Нидерланды на два враждующих лагеря: католиков и протестантов, вера всё же оставалась на первом месте, что существенно изменилось только в эпоху Просвещения.
Среди нидерландских горожан было немало людей искусства. Живописцы, скульптуры, резчики, ювелиры, изготовители витражей входили в различные цехи наряду с кузнецами, ткачами, гончарами, красильщиками, стеклодувами и аптекарями. Однако в те времена звание «мастер» считалось весьма почётным титулом, и художники носили его с не меньшим достоинством, чем представители других, более прозаических (на взгляд современного человека) профессий. Новое искусство зародилось в Нидерландах в конце XIV столетия. Это была эпоха странствующих художников, искавших учителей и заказчиков на чужбине. Нидерландских мастеров в первую очередь привлекала Франция, поддерживавшая с их отечеством давние культурные и политические связи. Долгое время нидерландские художники оставались лишь прилежными учениками своих французских собратьев. Основными центрами деятельности нидерландских мастеров в XIV веке были парижский королевский двор – в правление Карла V Мудрого (1364-1380гг.), но уже на рубеже столетий центрами стали дворы двух братьев этого короля: Жана Французского, герцога Беррийского, в Бурже и Филиппа Храброго, герцога Бургундского, в Дижоне, при дворах, которых долгое время работал Ян ван Эйк.
Художники нидерландского Возрождения не стремились к рационалистическому осознанию общих закономерностей бытия, были далеки от научно-теоретических интересов и увлечения античной культурой. Но они успешно овладели передачей глубины пространства, насыщенной светом атмосферы, тончайших особенностей структуры и поверхности предметов, наполняя каждую деталь глубокой поэтической одухотворённостью. Опираясь на традиции готики, они проявляли особый интерес к индивидуальному облику человека, к строю его духовного мира. Прогрессивное же развитие нидерландского искусства в конце XV и XVI вв. связано с обращением к реальному миру и народной жизни, развитием портрета, элементов бытового жанра, пейзажа, натюрморта, с усилением интереса к фольклору и народным образам облегчили непосредственный переход от собственно Возрождения к принципам искусства XVII века.
Именно на XIV и XV вв. приходится зарождение и развитие алтарных образов.
Первоначально, словом алтарь назывались употреблявшиеся греками и римлянами две покрытые воском и соединённые вместе дощечки для письма, которые служили записными книжками. Они были деревянные, костяные или металлические. Для записей предназначались внутренние стороны складня, внешние могли покрываться разного рода украшениями. Также алтарём называли жертвенник, священное место для жертвоприношений и вознесения молитв богам на открытом воздухе. В XIII веке во времена расцвета готического искусства алтарём назвали также всю восточную часть храма, отделённую алтарной преградой, а в православных храмах с XV века – иконостасом. Алтарь с подвижными створками являлся идейным центром храмового интерьера, что являлось новшеством готического искусства. Алтарные композиции чаще всего писались по библейским сюжетам, в то время как на иконостасах изображали иконы с ликами святых. Встречались такие алтарные композиции, как диптихи, триптихи и полиптихи. Диптих имел две, триптих - три, а полиптих - пять или более частей связанных общей темой и композиционным замыслом.
Робер Кампен (Robert Campin) – нидерландский живописец, известный также как Флемальский мастер и Мастер алтаря Мероде, согласно сохранившимся документам, Кампен, художник из Турнэ, был учителем знаменитого Рогира Ван дер Вейдена. Самыми известными сохранившимися произведениями Кампена являются четыре фрагмента алтарей, которые сейчас хранятся в Штеделевском художественном институте во Франкфурте-на-Майне. Три из них, как принято считать, происходят из Флемальского аббатства, по названию которого автор получил имя Флемальского мастера. Триптих, ранее принадлежавший графине Мероде и находившийся в Тонгерлоо в Бельгии, послужил причиной возникновения другого прозвания художника – Мастер алтаря Мероде. В настоящее время этот алтарь находится в музее Метрополитен (Нью-Йорк). Кисти Кампена принадлежат также «Рождество Христово» из музея в Дижоне, две створки так называемого Алтаря Верля, хранившиеся в Прадо, и ещё около 20 картин, некоторые из них – лишь фрагменты больших произведений или современные Мастеру копии давно утраченных работ.
Алтарь Мероде является произведением, имевшем особенно важное значение для развития реализма в нидерландской живописи и, в частности, для сложения стиля нидерландского портрета.
В этом триптихе перед глазами зрителя предстаёт современное художнику городское жилище во всей реальной достоверности. Центральная композиция, содержащая сцену Благовещенье, изображает главную жилую комнату дома. На левой створке виден огороженный каменной стеной дворик со ступенями крыльца и приоткрытой входной дверью, ведущей в дом. На правой створке представлена вторая комната, где помещается столярная мастерская хозяина. Здесь наглядно показан тот путь, по которому Мастер из Флемаля пошёл, претворяя впечатления реальной жизни в художественный образ; сознательно или интуитивно, эта задача стала главной целью предпринятого им творческого акта. Основной своей целью Мастер из Флемаля считал изображение сцены Благовещения и запечатление фигур благочестивых заказчиков, поклоняющихся Мадонне. Но в конечном итоге перевесило заложенное в картине конкретно-жизненное начало, донёсшее до наших дней в своей первозданной свежести образ живой человеческой действительности, некогда бывшей для людей определённой страны, определённой эпохи и определённого социального положения повседневностью их подлинного существования. Мастер из Флемаля исходил в этом произведении всецело из тех интересов и той психологии своих соотечественников и сограждан, которые, разделялись и им самим. Уделив как будто, основное внимание, бытовому окружению людей, сделав человека частью материального мира и поставив его почти на один уровень с сопутствующими его жизни предметам обихода, художник сумел охарактеризовать не только внешний, но и психологический облик своего героя.
Средством для этого ему, наряду с фиксацией конкретных явлений действительности, послужила и особая трактовка религиозного сюжета. В композиции на распространённые религиозные темы Мастер из Флемаля вводил такие детали и воплощал в них такое символическое содержание, которое уводило воображение зрителя прочь от апробированной церковью интерпретации традиционных легенд и направляло его к восприятию живой действительности. В некоторых картинах художник воспроизвёл сказания, заимствованные из религиозной апокрифической литературы, в которых давалось неортодоксальное толкование сюжетов, распространённое в демократических слоях нидерландского общества. Ярче всего это сказалось в алтаре Мероде. Отступлением от общепринятого обыкновения служит введение фигуры Иосифа в сцену Благовещенья. Не случайно этому персонажу художник уделил здесь такое большое внимание. В годы жизни Мастера из Флемаля чрезвычайно возрос культ Иосифа, который служил прославлению семейной морали. В этом герое евангельской легенды подчёркивалась домовитость, отмечалась его принадлежность миру в качестве ремесленника определённой профессии и мужа, являвшегося собой пример воздержания; возникал образ простого столяра, исполненный смирения и моральной чистоты, всецело созвучный бюргерским идеалом эпохи. В алтаре Мероде именно Иосифа художник сделал проводником скрытого смысла изображения.
В качестве носителей божественного начала выступали как сами люди, так и плоды их труда, воплощённые в предметах окружающей обстановки. Выраженный художником пантеизм был враждебен официальной церковной религиозности и лежал на пути к её отрицанию, предвосхищая некоторые элементы распространившегося в начале XVI века нового религиозного учения – кальвинизма с его признанием святости каждой жизненной профессии. Нетрудно заметить, что картины Мастера из Флемаля пронизаны духом «праведной повседневности», близким к тем идеалам учения «devotio moderna», о которых говорилось выше.
За всем этим вставал образ нового человека- бюргера, горожанина обладавшего вполне самобытным духовным складом, чётко выраженными вкусами и потребностями. Для характеристики этого человека художнику недостаточно было того, что он, придавая обликам своих героев большую долю индивидуальной выразительности, нежели это делали его предшественники миниатюристы. К активному участию в этом деле он привлекал сопутствующую человеку материальную среду. Герой Мастера из Флемаля был бы непонятен без всех этих сколоченных из дубовых досок столов, табуретов и скамеек, дверей с металлическими скобами и кольцами, медных кастрюль и глиняных кувшинов, окон с деревянными ставнями, массивных навесов над очагами. Важным в характеристике персонажей является то, что сквозь окна комнат видны улицы их родного города, а у порога дома растут пучки травы и скромные, наивные цветочки. Во всём этом как будто воплотилась частица души обитающего в изображённых домах человека. Люди и вещи живут общей жизнью и словно сделаны из одного материала; хозяева комнат также просты и «крепко сколочены», как и принадлежащие им вещи. Это - некрасивые мужчины и женщины, одетые в добротные суконные одежды, ниспадающие тяжелыми складками. У них спокойные, серьёзные, сосредоточенные лица. Таковы заказчики муж и жена, которые стоят на коленях перед дверью комнаты Благовещенья на алтаре Мероде. Они оставили свои склады, прилавки и мастерские и деловито пришли с тех самых улиц и из тех домов, которые видны за открытой калиткой дворика, чтобы отдать долг благочестия. Их внутренний мир целостен и невозмутим, помыслы сосредоточены на житейских делах, молитвы конкретны и трезвы. Картина славословит человеческие будни и человеческий труд, который в интерпретации Мастера из Флемаля окружен ореолом благости и нравственной чистоты.
Характерно, что художник счёл возможным приписать аналогичные признаки человеческого характера даже тем персонажам религиозных легенд, облик которых в наибольшей мере был обусловлен традиционными условностями. Мастер из Флемаля явился автором того типа «бюргерской мадонны», который надолго удержался в нидерландской живописи. Его мадонна живёт в обыденной комнате бюргерского дома, окруженная уютной и домовитой обстановкой. Она сидит на дубовой скамье возле камина или деревянного стола, её окружают всевозможные предметы домашнего обихода, которые подчёркивают простоту и человечность её облика. Лицо её спокойно и ясно, глаза опущены и смотрят либо в книгу, либо на лежащего у неё на коленях младенца; в этом образе не столько подчёркнута связь с областью спиритуалистических представлений, сколько его человеческая природа; он исполнен сосредоточенного и ясного благочестия, отвечавшего чувствам и психологии простого человека тех дней (Мадонна со сцены «Благовещенья» алтаря Мероде, «Мадонна в комнате», «Мадонна у камина»). Эти примеры показывают, что Мастер из Флемаля решительно отказался от передачи художественными средствами религиозных идей, требовавших изъятия образа благочестивого человека из сферы реальной жизни; в его произведениях не человек был перенесён с земли в воображаемые сферы, а религиозные персонажи спустились на землю и погрузились в гущу современной им человеческой повседневности во всей её подлинной неповторимости. Облик человеческой личности под кистью художника приобрёл своеобразную целостность; ослабели признаки его духовной расщеплённости. Этому во многом содействовала созвучность психологического состояния героев сюжетных картин окружающей их материальной среде, а также отсутствие разобщённости между выражениями лиц отдельных персонажей и характером их жестикуляций.
В ряде случаев Мастер из Флемаля располагал складки одежд своих героев по традиционной схеме, однако под его кистью изломы тканей принимали чисто декоративный характер; на них не возлагалось никакой смысловой нагрузки, связанной с эмоциональной характеристикой обладателей одежд, например, складки одежды Марии. Расположение складок облекающего фигуру св. Иакова широкого плаща всецело зависит от форм скрытого под ними человеческого тела и, прежде всего от положения левой руки, через которую перекинут край тяжелой ткани. Как сам человек, так и надетая на него одежда, по обыкновению, обладают ясно ощутимой материальной весомостью. Этому служит не только разработанная чисто реалистическими приёмами лепка пластических форм, но и по-новому решённое соотношение между человеческой фигурой и отведённым ей в картине пространством, которое определяется её положением в архитектурной нише. Поместив статую в нишу, обладающую ясно ощутимой, хотя и неправильно построенной глубиной, художник в тоже время сумел сделать человеческую фигуру не зависящей от архитектурных форм. Она зрительно отделена от ниши; глубина последней активно подчёркнута светотенью; освещённая сторона фигуры рельефно вырисовывается на фоне затенённой боковой стенки ниши, в то время как на светлую стенку, падает от неё тень. Благодаря всем этим приёмам изображенный на картине человек кажется себе довлеющим, материальным и целостным, в своём облике свободным от связи с умозрительными категориями.
Достижению той же цели послужило отличавшее Мастера из Флемаля новое понимание линий, утратившей в его произведениях былой орнаментально- отвлечённый характер и подчинившийся реальным природным законам построения пластических форм. Лицо св. Иакова хотя и лишено эмоциональной силы выразительности, свойственной чертам слютеровского пророка Моисея, в нём также обнаружились черты новых исканий; облик престарелого святого в достаточной степени индивидуализирован, но обладает не натуралистической иллюзорностью, а скорее, элементами обобщающей типизации.
Глядя на алтарь Мероде впервые, возникает ощущение, что мы находимся внутри пространственного мира картины, который обладает всеми основными свойствами повседневной действительности – безграничной глубиной, стабильностью, целостностью и завершенностью. Художники интернациональной готики даже в самых своих смелых работах не стремились достичь подобной логичности построения композиции, а потому изображенная ими действительность не отличалась достоверностью. В их произведениях было что-то от волшебной сказки: здесь масштаб и взаиморасположение предметов могли произвольно изменяться, а действительность и вымысел соединялись в гармоничное целое. В отличие от этих художников Флемальский мастер осмелился изображать в своих работах правду и только правду. Это давалось ему нелегко. Кажется, что в его произведениях предметы, трактованные с чрезмерным вниманием к передаче перспективы, теснятся в занимаемом пространстве. Однако художник с удивительной настойчивостью выписывает их мельчайшие детали, стремясь к максимальной конкретности: каждый предмет наделен только ему присущими формой, размером, цветом, материалом, фактурой, степенью упругости и способностью отражать свет. Художник даже передаёт различие между освещением, дающим мягкие тени, и прямо направленным светом, струящимся из двух круглых окон, в результате чего образуются две тени, резко очерченные в верхней центрального панно триптиха, и два отражения на медном сосуде и подсвечнике.
Мастеру из Флемаля удалось перенести мистические события из их символического окружения в повседневную обстановку, чтобы они не казались банальными и нелепыми с помощью метода, известного как «скрытый символизм». Суть его заключается в том, что почти любая деталь картины может обладать символическим значением. Так, например, цветы на левой створке и центральном панно триптиха ассоциируется с Девой Марией: розы указывают на её любовь, фиалки – на её смиренность, а лилии – на целомудрие. Начищенный котелок и полотенце – не просто предметы домашнего обихода, а символы, напоминающие о том, что Дева Мария – «чистейший сосуд» и «источник живой воды».
Покровители художника должны были хорошо понимать значение этих устоявшихся символов. В триптихе присутствует все богатство средневековой символики, но она оказалась настолько тесно вплетённой в мир повседневности, что нам порой бывает трудно определить, нуждается ли та или иная деталь в символическом толковании. Возможно, наиболее интересным символом такого рода является стоящая около вазы с лилиями свеча. Она только что погасла, о чем можно судить по светящемуся фитилю и вьющемуся дымку. Но почему же она была зажжена средь бела дня, и почему погасло пламя? Может быть, свет этой частицы материального мира не выдержал божественного сияния от присутствия Всевышнего? А может быть, именно пламя свечи представляет собой божественный свет, угасший, чтобы показать, что Бог превратился в человека, что в Христе «Слово стало плотию»? Также загадочны два предмета, похожие на маленькие коробочки – один на верстаке Иосифа, а другой – на карнизе за раскрытым окном. Считается, что это – мышеловки и предназначены они для передачи некоего теологического послания. Согласно Блаженному Августину, Богу пришлось появиться на Земле в человеческом обличье, чтобы обмануть сатану: «Крест Христов был мышеловкой для сатаны».
Погасшая свеча и мышеловка – необычные символы. В изобразительное искусство их ввёл Флемальский мастер. По всей вероятности, он либо был человеком необыкновенной эрудиции, либо общался с теологами и другими учеными, у которых почерпнул сведения о символике обыденных предметов. Он не просто продолжил символическую традицию средневекового искусства в рамках нового реалистического направления, но своим творчеством расширил и обогатил её.
Интересно знать, почему он одновременно преследовал в своих работах две совершенно противоположные, цели – реализм и символизм? Очевидно, они были для него взаимозависимы и не вступали в противоречие. Художник считал, что, изображая повседневную действительность, нужно максимально её «одухотворять». Это глубоко почтительное отношение к материальному миру, являвшемуся отображением божественных истин, облегчает нам понимание того, почему мельчайшим и почти неприметным деталям триптиха мастер уделил такое же пристальное внимание, как и главным персонажам; все здесь, по крайней мере, в скрытой форме, символично, а потому заслуживает самого тщательного изучения. Скрытый символизм в работах Флемальского мастера и его последователей не был лишь только внешним приемом, наложенным на новую реалистическую основу, а являлся неотъемлемой частью всего творческого процесса. Их итальянские современники хорошо это чувствовали, так как по достоинству оценивали и удивительный реализм, и «благочестие» фламандских мастеров.
Произведения Кампена более архаичны, чем работы его младшего современника Яна ван Эйка, но отличаются демократичностью и простотой подчас бытовой трактовкой религиозных сюжетов. Робер Кампен оказал сильное влияние на последующих нидерландских живописцев, в том числе на своего ученика Рогира ван дер Вейдена. Кампен также являлся одним из первых портретистов в европейской живописи.
Гентский алтарь.
Гент, бывшая столица Фландрии, сохраняет память о былой своей славе и могуществе. В Генте было создано немало выдающихся культурных памятников, но с давних пор привлекает к себе людей шедевр величайшего живописца Нидерландов Яна ван Эйка – Гентский алтарь. Более пятисот лет назад, в 1432 году этот складень был привезён в церковь св. Иоанна (ныне собор св. Бавона) и установлен в капелле Иоса Фейда. Иос Фейд, один из богатейших жителей Гента, а позднее его бургомистр, заказал алтарь для своей фамильной капеллы.
Искусствоведы потратили немало сил для выяснения, кто из двух братьев – Ян или Хуберт ван Эйк – сыграл главную роль в создании алтаря. Латинская надпись гласит, что Хуберт начал, а Ян ван Эйк его закончил. Однако до сих пор не установлено различие в живописном почерке братьев, и некоторые учёные даже отрицают существование Хуберта ван Эйка. Художественное единство и целостность алтаря не вызывает сомнения в принадлежности его кисти одного автора, которым может быть только Ян ван Эйк. Тем не менее, памятник неподалёку от собора изображает обоих художников. Две покрытые зелёной патиной бронзовые фигуры безмолвно наблюдают за окружающей суетой.
Гентский алтарь – большой полиптих, состоящий из двенадцати частей. Его высота – около 3,5 метров, ширина в открытом виде – около 5 метров. В истории искусства Гентский алтарь – одно из уникальных явлений, удивительный феномен творческого гения. Ни одно определение в чистом виде не приложимо к Гентскому алтарю. Ян ван Эйк сумел увидеть расцвет эпохи, чем-то напоминающей Флоренцию времён Лоренцо Великолепного. По замыслу автора, алтарь даёт всеобъемлющую картину представлений о мире, боге и человеке. Однако средневековый универсализм теряет символический характер и наполняется конкретным, земным содержанием. Живопись внешней стороны боковых створок, видимая в обычные, непраздничные дни, когда алтарь хранили в закрытом виде, особенно поражает своей жизненностью. Здесь помещены фигуры дарителей – реальных людей, современников художника. Эти фигуры являются первыми образцами портретного искусства в творчестве Яна ван Эйка. Сдержанные, почтительные позы, молитвенно сложенные руки придают фигурам некоторую скованность. И всё же это не мешает художнику достигнуть поразительной жизненной правды и целостности образов.
В нижнем ряду картин повседневного цикла изображен Иодокус Вейдт - солидный и степенный человек. На поясе его висит объёмистый кошелёк, говорящий о состоятельности владельца. Неповторимой характерностью отличается лицо Вейдта. Художник передаёт каждую морщинку, каждую жилку на щеках, редкие, коротко подстриженные волосы, вздувшиеся на висках вены, морщинистый лоб с бородавками, мясистый подбородок. Не осталось незамеченной даже индивидуальная форма ушей. Маленькие заплывшие глаза Вейдта смотрят недоверчиво и испытующе. В них читается большой жизненный опыт. Столь же выразительна фигура супруги заказчика. Длинное худое лицо с поджатыми губами выражает холодную строгость и чопорное благочестие.
Иодокус Вейдт и его супруга – типичные нидерландские бюргеры, сочетающие набожность с расчётливым практицизмом. Под маской строгости и благочестия, которую они носят, скрыты трезвое отношение к жизни и активный, деловой характер. Их принадлежность к бюргерскому сословию выражается столь остро, что эти портреты вносят в алтарь своеобразный аромат эпохи. Фигуры дарителей как бы связывают реальный мир, в котором находится стоящий перед картиной зритель, с миром, изображенным на алтаре. Лишь постепенно художник переводит нас из сферы земной в сферу небесную, постепенно развивает своё повествование. Коленопреклоненные дарители обращены к фигурам святых Иоаннов. Это не сами святые, а их изображения, изваянные людьми из камня.
Сцена Благовещенья является главной во внешней части алтаря, и извещает о рождении Христа и наступлении христианства. Ей подчинены все персонажи, изображенные на внешних створках: пророки и сивиллы, предсказавшие появление Мессии, оба Иоанна: один – крестивший Христа, другой – описавший его земную жизнь; смиренно и благоговейно молящиеся донаторы (портреты заказчиков алтаря). В самой сути совершаемого заложено сокровенное предчувствие события. Однако сцена Благовещения происходит в реальной комнате бюргерского дома, где вещи, благодаря открытым стенам и окнам, имеют цвет и тяжесть и как бы распространяют своё значение широко во вне. Мир становится сопричастным происходящему, и этот мир достаточно конкретен – за окнами видны дома типичного городка Фландрии. Персонажи внешних створок алтаря лишены живых жизненных красок. Мария и архангел Гавриил написаны почти монохромно.
Художник наделил цветом лишь сцены реальной жизни, те фигуры и предметы, которые связаны с грешной землёй. Сцена «Благовещения», разделённая рамами на четыре части, составляет, тем не менее, единое целое. Единство композиции обусловлено правильным перспективным построением интерьера, в котором происходит действие. Ян ван Эйк значительно превзошел Робера Кампена ясностью изображения пространства. Вместо нагромождения предметов и фигур, которое мы наблюдали в аналогичной сцене Кампена («Алтарь Мероде»), картина Яна ван Эйка покоряет строгой упорядоченностью пространства, чувством гармонии в распределении деталей. Художник не боится изображения пустого пространства, которое наполняется у него светом и воздухом, а фигуры теряют тяжеловесную неуклюжесть, обретая естественность движений и поз. Кажется, напиши Ян ван Эйк одни внешние створки, и он уже совершил бы чудо. Но это только прелюдия. За чудом будничным наступает праздничное чудо – распахиваются створки алтаря. Всё будничное – гомон и толчея туристов – отступает перед чудом Ян ван Эйка, перед распахнутым окном в Гент Золотого века. Раскрытый алтарь ослепляет, как полный драгоценностями ларец, освещенный солнечными лучами. Звенящие яркие цвета во всем своём многообразии выражают радостное утверждение ценности бытия. Солнце, которого никогда не знала Фландрия, льётся с алтаря. Ван Эйк создал то, чем обделила природа его родину. Даже Италия не видела подобного кипения красок, каждый цвет, каждый оттенок нашел здесь максимальную интенсивность.
В центре верхнего ряда возвышается на троне огромная фигура творца – вседержателя – бога Саваофа, облачённого в мантию пламенеющее – красного цвета. Прекрасен образ девы Марии, держащей в руках Священное писание. Читающая Богоматерь – поразительное явление в живописи. Фигура Иоанна Крестителя завершает композицию центральной группы верхнего яруса. Обрамляют центральную часть алтаря группа ангелов – справа, и поющие ангелы, играющие на музыкальных инструментах, - слева. Кажется, алтарь наполняется музыкой, можно расслышать голос каждого ангела, настолько ясно это видно по глазам и движениям их губ.
Как чужие входят в сияющий райскими соцветиями складень прародители Адам и Ева, нагие, некрасивые и уже немолодые, несущие на себе бремя божественного проклятия. Они как бы вторичны в иерархии ценностей. Изображение людей в непосредственной близости от высших персонажей христианской мифологии было по тем временам явлением смелым и неожиданным.
Сердце алтаря – средняя нижняя картина, именем которой назван весь складень- «Поклонение агнцу». Ничего печального нет в традиционной сцене. В центре на пурпурном алтаре - белый агнец, из груди которого струёй бьёт кровь в золотую чашу, - олицетворение Христа и его жертвы во имя спасения человечества. Надпись: Ecce agnus dei qvi tollit peccata mindi (Се агнец божий, который несёт грехи мира). Ниже – источник живой воды, символ христианской веры с надписью: Hic est fons aqve vite procedens de sede dei et agni (Это источник воды жизни, исходящий от престола Бога и Агнца) (Апокалипсис, 22, I).
Коленопреклонённые ангелы окружают алтарь, к которому со всех сторон приближаются святые, праведники и праведницы. Справа – апостолы во главе с Павлом и Варнавой. Правее – служители церкви: папы, епископы, аббаты, семь кардиналов и различные святые. Среди последних – св. Стефан с камнями, которыми он был побит, согласно легенде, и св. Ливин – потрон города Гента с вырванным языком.
Слева – группа персонажей Ветхого завета и язычников, прощеных церковью. Пророки с книгами в руках, философы, мудрецы – все, кто, согласно церковному учению, предсказал рождение Христа. Тут же античный поэт Вергилий и Данте. В глубине слева – шествие святых мучеников и святых жён (справа) с пальмовыми ветвями, символами мученичества. Во главе правого шествия – святые Агнесса, Варвара, Доротея и Урсула.
Город у горизонта – небесный Иерусалим. Однако многие его постройки имеют сходство с реально существовавшими зданиями: Кельнский собором, церковью св. Мартина в Маастрихте, сторожевой башней в Брюгге и другими. На боковых створках, примыкающих к сцене «Поклонение агнцу», справа – отшельники и пилигримы - старцы в длинных одеждах с посохами в руках. Отшельников возглавляют св. Антоний и св. Павел. За ними, в глубине, видны Мария Магдалина и Мария Египетская. Среди пилигримов выделяется мощная фигура св. Христофора. Рядом с ним, возможно, св. Иодокус с раковиной на шляпе.
Легенда Священного писания стала народной мистерией, разыгранной в праздничный день на фландрийской земле. Но Фландрия здесь нереальная – низкая и туманная страна. На картине полуденный свет, изумрудная зелень. В эту обетованную сочинённую землю перенесены церкви и башни фландрийских городов. Мир стекается в страну ван Эйка, неся в себе роскошь экзотических нарядов, блеск украшений, южное солнце и невиданную яркость красок.
Количество представленных видов растений необычайно многообразно. Художник обладал поистине энциклопедической образованностью, знанием самых разнообразных предметов и явлений. От готического собора до маленького цветка затерянного в море растений.
Все пять створок заняты изображением единого действия, растянутого в пространстве и тем самым – во времени. Мы видим не только поклоняющихся алтарю, но и многолюдные процессии – конные и пешие, собирающиеся к месту поклонения. Художник изобразил толпы разных времён и стран, но не растворяет в массе, и не обезличивает человеческую индивидуальность.
Биография Гентского алтаря драматическая. За своё более чем пятисотлетнее существование алтарь неоднократно подвергался реставрации и не раз вывозился из Гента. Так, в XVI веке его реставрировал известный утрехтский живописец Ян ван Скорель.
С момента окончания, с 1432 года, алтарь был помещён в церкви св. Иоанна Крестителя, впоследствии переименованной в собор св. Бавона в Генте. Он стоял в фамильной капелле Иодокуса Вейдта, которая первоначально находилась в крипте и имела очень низкий потолок. Капелла св. Иоанна Богослова, где сейчас выставлен алтарь, находится над криптой.
В XVI веке Гентский алтарь прятали от изуверского фанатизма иконоборцев. Крайние створки с изображением Адама и Евы были сняты в 1781 г. по приказу императора Иосифа II, которого смутила обнаженность фигур. Они были заменены копиями художника XVI века Михаила Кокси, одевшего прародителей в кожаные передники. В 1794 году французы, оккупировавшие Бельгию, вывезли в Париж четыре центральные картины. Остальные части алтаря, спрятанные в ратуше, оставались в Генте. После крушения наполеоновской империи, вывезенные картины вернулись на родину и в 1816 году были воссоединены. Но почти в то же время продали боковые створки, долго переходившие из одной коллекции в другую и, наконец, в 1821 году попавшие в Берлин. После первой мировой войны по Версальскому мирному договору все створки Гентского алтаря были возвращены в Гент.
В ночь на 11 апреля 1934 года в церкви св. Бавона произошла кража. Воры унесли створку, изображающую справедливых судей. Обнаружить пропавшую картину не удалось до наших дней, и сейчас она заменена хорошей копией.
Когда началась вторая мировая война, бельгийцы отправили алтарь на хранение в Южную Францию, откуда нацисты перевезли его в Германию. В 1945 году алтарь обнаружили в Австрии в соляных копях близ Зальцбурга и вновь перевезли в Гент.
Для проведения сложных реставрированных работ, которых требовало состояние алтаря, в 1950-1951 годах была создана специальная комиссия экспертов из крупнейших реставраторов и искусствоведов, под руководством которой проходили сложные исследования и реставрационные работы: с помощью микрохимического анализа изучен состав красок, ультрафиолетовыми, инфракрасными рентгеновскими лучами определены авторские переделки и чужие наслоения красок. Затем со многих частей алтаря удалены поздние записи, укреплён красочный слой, произведена расчистка загрязнённых участков, после чего алтарь вновь засиял всеми своими красками.
Великое художественное значение Гентского алтаря, его духовная ценность были поняты современниками ван Эйка и последующими поколениями.
Ян ван Эйк наряду с Робером Кампеном явился зачинателем искусства Возрождения, знаменовавшего отказ от средневекового аскетического мышления, обращение художников к реальности, открытие ими в природе и человеке истинных ценностей и красоты.
Произведения Яна ван Эйка отличает колористическая насыщенность, тщательная, почти ювелирная выписанность деталей, уверенная организация цельной композиции. С именем живописца традиция связывает и усовершенствование техники масляной живописи – многократное нанесение тонких, прозрачных слоёв краски, что позволяет добиваться большей интенсивности каждого цвета.
Преодолевая традиции искусства средневековья, Ян ван Эйк опирался на живое соблюдение действительности, стремился к объективному воспроизведению жизни. Особое значение придавал художник изображению человека, стремился передать неповторимый облик каждого из персонажей своих картин. Пристально изучал структуру предметного мира, улавливая особенности каждого предмета, пейзажной или интерьерной среды.
Алтарные композиции Иеронима Босха.
Шел к концу XV век. Наступали смутные времена. Новые правители Нидерландов Карл Смелый, а потом Максимилиан I огнём и мечом заставляли своих подданных повиноваться престолу. Непокорные деревни сжигали дотла, всюду появились виселицы и колёса, на которых четвертовали мятежников. Да и инквизиция не дремала – в пламени костров заживо сжигали еретиков, осмелившихся хоть в чём-то не согласиться с могущественной церковью. На рыночных, центральных площадях голландских городов шли публичные казни и пытки преступников и еретиков. Не случайно, что в народе появились разговоры о конце мира. Ученые богословы называли даже точную дату Страшного суда – 1505 год. Во Флоренции публику заводили исступлённые проповеди Савонаролы, предвещающего близость расплаты за человеческие грехи, а на севере Европы проповедники-ересиархи призывали вернуться к истокам христианства, иначе, уверяли они свою паству, людям грозят страшные мучения ада.
Эти настроения не могли не найти своё отражение в искусстве. И вот великий Дюрер создаёт серию гравюр на темы Апокалипсиса, а Боттичелли иллюстрирует Данте, рисуя безумный мир ада.
Вся Европа читает «Божественную комедию» Данте и «Откровение св. Иоанна» (Апокалипсис), а также появившуюся ещё в XII веке книгу «Видение Тундгала», написанную якобы ирландским королём Тундгалом, о его посмертном путешествии по преисподней. В 1484 году эта книга вышла и в Хертогенбосе. Конечно же, она попала и в дом Босха. Он читает и перечитывает этот мрачный средневековый опус, и постепенно образы ада, образы обитателей преисподней вытесняют из его сознания персонажей повседневной жизни, его глуповатых и жуликоватых земляков. Таким образом, Босх начал обращать к теме ада исключительно после прочтения этой книги.
Итак, ад, как утверждают писатели средневековья, разделён на несколько частей, в каждой, из которой подвергают наказанию за определённые грехи. Эти части ада отделены друг от друга ледяными реками или огненными стенами, а соединены – тонкими мостиками. Так представлял себе ад и Данте. А что касается обитателей ада, то представление у них складывается у Босха из изображений на старых фресках городских церквей и из масок чертей и оборотней, которые одевали жители его родного города во время праздников и карнавальных шествий.
Босх – настоящий философ, он мучительно размышляет о человеческой жизни, о её смысле. Каким может быть финал существования человека на земле, человека, столь глупого, грешного, низкого, не способного противостоять своим слабостям? Только ад! И если раньше на его полотнах картины преисподней были строго отделены от картин земного бытия и служили скорее напоминанием о неизбежности наказания за прегрешения, то теперь ад для Босха становится просто частью истории человека.
И он пишет «Воз сена»- свой знаменитый алтарь. Как и большинство средневековых алтарей, «Воз сена» состоит из двух частей. По будням створки алтаря были закрыты, и люди могли видеть только изображение на наружных створках: бредёт по дороге измученный, согнутый тяготами бытия человек. Голые холмы, почти никакой растительности, только два дерева изобразил художник, но под одним играет на волынке дурак, а под другим разбойник измывается над своей жертвой. И куча белых костей на переднем плане, и виселица, и колесо. Да, невесёлый пейзаж изобразил Босх. Но ведь ничего весёлого и не было в окружавшем его мире. По праздникам, во время торжественных служб створки алтаря открывались, и прихожане видели совсем иную картину: на левой части Босх написал рай, Эдем, сад, где поселил Бог первых людей Адама и Еву. Вся история грехопадения отображена на этой картине. И вот уже Ева повернулась в сторону земной жизни, где – в центральной части триптиха – мечутся люди, страдая и греша. В центре – огромный воз сена, вокруг которого идёт человеческая жизнь. Все в средневековых Нидерландах знали поговорку: «Мир – это воз сена, и каждый старается урвать с него столько, сколько может». Художник изображает здесь и отвратительного жирного монаха, и сиятельных аристократов, и шутов и пройдох, и глупых, ограниченных бюргеров - все втянуты в безумную погоню за материальными благами, все бегут, не подозревая, что бегут к своей неминуемой гибели.
Картина представляет собой размышление о царящем в мире безумии, в частности, о грехе скупости. Всё начинается с первородного греха (земной рай левой створки) и завершается наказанием (ад правой створки).
На центральной же части изображена необычная процессия. Вся композиция строится вокруг огромного воза с сеном, который тащит направо (к аду) группа монстров (символы грехов?), позади же следует кортёж во главе с сильными мира сего верхом на лошадях. А вокруг неистовствует людская толпа, в том числе священники и монашки, и все во что бы то ни стало, стремятся урвать немного сена. Тем временем сверху происходит что-то вроде любовного концерта в присутствии ангела, черта с чудовищным носом-трубой и разных других дьявольских отродий.
Но Босх осознавал, что мир не однозначен, он сложен и многосторонен; низкое и греховное соседствует с высоким и чистым. И на его картине появляется прекрасный пейзаж, на фоне которого вся эта свара мелких и бездушных людишек кажется явлением временным и преходящим, в то время как природа, прекрасная и совершенная,- вечна. Ещё он пишет мать, обмывающую ребенка, и костёр, на котором готовится пища, и двух женщин, одна из которых беременна, и они застыли, прислушиваясь к новой жизни.
А на правой створке триптиха Босх изобразил ад, как город. Здесь под чёрно-красным небом, лишённым Божьего благословления, кипит работа. Ад обустраивается в ожидании новой партии грешных душ. Бесы у Босха веселы и деятельны. Они напоминают ряженых чертей, персонажей уличных представлений, которые, волоча грешников в «пекло», забавляли публику прыжками гримасами. На картине черти – примерные труженики. Правда, пока одни башни возводятся ими с таким усердием, другие успевают сгореть.
Босх по-своему толкует слова писания об адском пламени. Художник представляет его как пожар. Обугленные здания, из окон и дверей которых вырывается огонь, становятся на картинах мастера символом грешных человеческих дум, выгорающих изнутри дотла.
В этой работе Босх философски обобщает всю историю человечества – от сотворения Адама и Евы, от Эдема и райского блаженства до расплаты за прегрешения в страшном царстве Дьявола. Эта концепция – философская и нравственная – лежит в основе и других его алтарей и полотен («Страшный суд», «Всемирный потоп»). Он пишет многофигурные композиции, и иногда в изображении ада его обитатели становятся похожи не на строителей величественных соборов, как на триптихе «Воз сена», а на гнусных старух, ведьм, с увлечённостью домашних хозяек готовящих свою отвратительную стряпню, при этом орудиями пыток им служат обычные предметы домашнего обихода – ножи, ложки, сковороды, поварёшки, котлы Именно благодаря этим картинам сложилось восприятие Босха как певца ада, кошмаров и пыток.
Босх, как человек своего времени, был убежден, что зло и добро не существуют одно без другого, и победить зло можно, лишь восстановив связь с добром, а добро – это Бог. Вот почему праведники Босха, окружённые исчадиями ада, часто читают священное писание или даже просто беседуют с Богом. Так они, в конце концов, находят в себе силы и с Божьей помощью побеждают зло.
Картины Босха – поистине грандиозный трактат о добре и зле. Средствами живописи художник излагает свои взгляды на причины зла, царящего в мире, говорит о том, как можно бороться со злом. До Босха ничего подобного в искусстве не было.
Начался новый, XVI век, а обещанный конец света так и не наступил. Земные заботы вытеснили терзания по поводу спасения души. Росли и укреплялись торговые и культурные связи между городами. В Нидерланды попали картины итальянских художников, и их голландские собратья, знакомясь с достижениями итальянских коллег, воспринимали идеалы Рафаэля и Микеланджело. Все вокруг менялось быстро и неотвратимо, но не для Босха. Он по-прежнему жил в Хертогенбосе, в своём любимом поместье, размышлял о жизни и писал только тогда, когда хотелось взять в руки кисти. Между тем его имя стало известным. В 1504 году сам герцог бургундский Филипп Красивый заказал ему алтарь с изображением Страшного суда, а наместница Нидерландов Маргарита в 1516 году приобрела его «Искушение св. Антония». Огромным успехом пользовались гравюры с его работ.
Среди последних работ художника наиболее заметны «Блудный сын» и «Сад радостей земных».
Большой алтарь «Сад радостей земных»- пожалуй, одно из самых фантастических и загадочных произведений в мировой живописи, в котором мастер размышляет о греховности человека.
Три картины изображают Райский сад, иллюзорный земной рай и Ад, повествуя тем самым об истоках греха и его последствиях. На наружных створках художник изобразил некую сферу, внутри которой в виде плоского диска – земная твердь. Сквозь мрачные тучи пробивают лучи солнца, освещающие земные горы, водоёмы и растительность. Но ни животных, ни человека здесь ещё нет – это ведь земля третьего дня творения. А на внутренних створках Босх представляет своё видение земной жизни, и как обычно, левая створка изображает сады Эдема. Босх волей своей кисти населяет райский сад всеми известными в его время животными: тут жираф и слон, утка и саламандра, северный медведь и египетский ибис. И всё это живёт на фоне экзотического парка, в котором растут пальмы, апельсины и другие деревья и кустарники. Казалось бы, полная гармония разлита в этом мире, но зло не дремлет, и вот уже кошка сжимает в зубах задушенную мышь, на заднем плане хищник терзает убитую лань, а в фонтане жизни засела коварная сова. Босх не показывает сцены грехопадения, он словно говорит, что зло родилось вместе с появлением своей жизни. Отступая от традиций, Босх на левой створке триптиха рассказывает не о грехопадении, а о сотворении Евы. Именно поэтому создаётся впечатление, что зло пришло в мир уже с этого момента, а вовсе не тогда, когда дьявол соблазнил первых людей плодами с древа познания. При появлении Евы в Раю, происходят зловещие изменения. Кошка душит мышь, лев набрасывается на лань – впервые невинные животные проявляют кровожадность. В самом сердце фонтана жизни показывается сова. А на горизонте громоздятся силуэты причудливых построек, напоминающих диковинные сооружения со средней части триптиха.
Центральная часть алтаря показывает, как зло, только зарождавшееся в Эдеме, пышно расцветает на Земле. Среди невиданных, фантастических растений, полумеханизмов, полуживотных сотни обнажённых, лишенных конкретных лиц людей вступают в какие-то ирреальные сношения с животными и друг с другом, прячутся в пустотелых скорлупах гигантских плодов, принимая какие-то безумные позы. И во всём движении этой живой, суетящейся массы – греховность, похоть и порок. Босх не изменил своё понимание человеческой природы и сути человеческого существования, но в отличие от других его более ранних работ здесь нет бытовых зарисовок, ничего не напоминает жанровые сценки его прежних полотен – просто чистая философия, абстрактное осмысление жизни и смерти. Босх, как гениальный режиссёр, строит мир, управляет огромной массой копошащихся людей, животных, механических и органических форм, организуя их в строгую систему. Все здесь связано и закономерно. Причудливые формы скал левой и центральной створок продолжаются формами горящих сооружений на заднем плане преисподней; фонтану жизни в раю противопоставляется прогнившее «древо познаний» в аду.
Этот триптих, несомненно, самое загадочное и сложное по своей символике произведение Босха, породившее самые разные толкования предположения относительно религиозной и сексуальной ориентации художника. Чаще всего эту картину интерпретируют как аллегорно - нравоучительное суждение похоти. Босх рисует картину ложного рая, буквально заполненного символами похоти, почерпнутыми в основном из традиционной символики, но отчасти и из алхимии – лжедоктрины, которая, равно как и плотский грех, преграждает человеку путь к спасению.
Этот алтарь поражает бессчетным количеством сцен и персонажей и удивительным нагромождением символов, за которыми встают новые скрытые смыслы, часто не поддающиеся расшифровке. Вероятно, это произведение предназначалось не для широкой публики, приходящей в церковь, а для образованных бюргеров и придворных, высоко ценивших ученые и запутанные аллегории нравоучительного содержания.
А сам Босх? Иероним Босх – мрачный фантаст, провозглашённый сюрреалистами XX века своим предшественником, духовным отцом и учителем, создатель тонких и лиричных пейзажей, глубокий знаток человеческой природы, сатирик, нравоописатель, философ и психолог, борец за чистоту религии и яростный критик церковных чинуш, которого многие считали еретиком,- этот поистине гениальный художник сумел и при жизни быть понятым, достичь уважения своих современников и намного опередить своё время.
В конце XIV века в небольшом голландском городке Хертогенбос поселился торговец пушниной и домовладелец Ян Ван Акен, прадед художника. Городок ему понравился, дела шли хорошо, и его потомкам и в голову не приходило уезжать куда-либо в поисках лучшей жизни. Они становились купцами, ремесленниками, художниками, строили и украшали Хертогенбос. В семействе Акенов было много художников – дед, отец, два дяди и два брата Иеронима. (Деду Яну Ван Акену приписывается авторство сохранившиеся до наших дней росписи в хертогенбосской церкви святого Иоанна).
Точная дата рождения Босха не известна, предполагают, что он появился на свет около 1450 года. Семья жила в достатке – Отец-художник имел много заказов, а мать, дочь местного портного, наверняка получила неплохое приданое. Впоследствии их сын Иероним Ван Акен, большой патриот родного города, стал называть себя Иеронимом Босхом, взяв в качестве псевдонима укороченное название Хертогенбоса. Он подписывался «Jheronimus Bosch», хотя его настоящее имя – Йероен (правильный латинский вариант – Hieronymus) Ван Акен, то есть из Аахена, откуда, по-видимому, были родом его предки.
Псевдоним «Босх» образован от названия города Хертогенбос (в переводе «герцогский лес»), небольшого голландского городка, расположенного неподалёку от бельгийской границы, а в те времена – одного из четырёх крупнейших центров герцогства Брабант, владения герцогов Бургундских. Там Иероним прожил всю свою жизнь. Иерониму Босху довелось жить в тревожную эпоху накануне больших перемен. Безраздельному владычеству католической церкви в Нидерландах, а с ним и всему прежнему жизненному приходит конец. В воздухе веяло предчувствием религиозных смут и связанных с ними потрясений. Между тем внешне всё выглядело благополучно. Процветали торговля и ремёсла. Живописцы в своих произведениях воспевали богатую и гордую страну, каждый уголок которой был превращён в земной рай упорным трудом.
И вот в небольшом городке на юге Нидерландов появился художник, заполняющий свои картины видениями ада. Все эти ужасы были так красочно и обстоятельно выписаны, словно их автор не раз заглядывал в преисподнюю.
Хертогенбос в XV веке был процветающим торговым городом, однако он стоял в стороне от больших центров искусства. К югу от него находились богатейшие города Фландрии и Брабанта – Гент, Брюгге, Брюссель, где в начале XV века сложились великие школы нидерландского «золотого века» живописи. Могущественные бургундские герцоги, объеденившие под своей властью голландские провинции, покровительствовали экономической и культурной жизни городов, где творили Ян Ван Эйк и Мастер из Флемаля. Во второй половине XV века в городах к северу от Хертогенбоса Дельфте, Гарлеме, Лейдене, Утрехте работали яркие мастера, и среди них гениальные Рогир Ван дер Вейден и Гуго Ван дер Гус, складывались новые, возрожденческие представления о мире и о месте человека в нём. Человек, утверждали философы нового времени,- венец творения, центр мироздания. Эти идеи блестяще воплощались в те годы в творчестве итальянских художников, великих современников Босха Боттичелли, Рафаэля, Леонардо да Винчи. Однако провинциальный Хертогенбос совсем не походил на Флоренцию, свободную и цветущую столицу Тосканы, и до некоторых пор его не касалась эта кардинальная ломка всех устоявшихся средневековых традиций и устоев. Так или иначе, Босх впитал в себя новые идеи, историки искусства предполагают, что он учился в Дельфте или в Гарлеме.
Жизнь Босха пришлась на переломный период в развитии Нидерландов, когда с бурным ростом промышленности, ремёсел всё большее значение приобретали науки, просвещение, и вместе с тем, как часто бывает, люди, даже самые образованные, искали прибежище и опору в тёмных средневековых суевериях, в астрологии, алхимии и магии. И Босх, свидетель этих кардинальных процессов перехода от тёмного средневековья к светлому Возрождению, блестяще отразил в своём творчестве противоречивость своего времени.
В 1478 году Босх женился на Алейд Ван Мерверме, семья, которой принадлежала к верхушке городской аристократии. Супруги Босх жили в небольшом поместье, принадлежавшем Алейд, недалеко от Хертогенбоса. В отличие от многих художников Босх был материально обеспечен (о том, что он далеко не бедствовал, свидетельствуют высокие суммы уплаченных им налогов, записи о которых сохранились в архивных документах) и мог делать только то, что хотел. Он не зависел от заказов и расположения заказчиков и давал себе волю в выборе сюжетов и стиля своих картин.
Кем же он был, Иероним Босх, этот, пожалуй, самый загадочный художник в мировом искусстве? Страдающий еретик или верующий человек, но с ироническим складом ума, цинично издевающийся над человеческими слабостями? Мистик или гуманист, мрачный мизантроп или весельчак, почитатель прошлого или мудрый провидец? А может, просто одинокий чудак, отображающий на холсте плоды своего безумного воображения? Существует и такая точка зрения: Босх принимал наркотики, и его картины результат наркотического транса
Так мало известно о его жизни, что совершенно невозможно составить представление о личности художника. И только его картины могут рассказать о том, каким человеком был их автор
Прежде всего, поражает обширность интересов и глубина знаний художника. Сюжеты его картин разыгрывается на фоне зданий как современной ему, так и античной архитектуры. В его пейзажах – вся известная тогда флора и фауна: среди тропических растений обитают животные северных лесов, а слоны и жирафы пасутся на голландских полях. В росписи одного алтаря он воспроизводит последовательность возведения башни по всем правилам инженерного искусства того времени, а в другом месте изображает достижение техники XV века: водяные и ветряные мельницы, плавильные печи, кузнечные горны, мосты, повозки, корабли. На картинах, изображающих ад, художник показывает оружие, предметы кухонной утвари, музыкальные инструменты, причем последние выписаны так точно и подробно, что эти рисунки могли бы служить иллюстрацией к учебнику по истории музыкальной культуры.
Босх прекрасно знал и достижения современной ему науки. Врачи, астрологи, алхимики, математики – частые герои его картин. Представления художника о мире загробном, о том, как выглядит преисподняя, основаны на глубоком знании богословских, теологических трактатов и житие святых. Но самое удивительное, что Босх имел понятие об учениях тайных еретических сект, об идеях средневековых еврейских учёных, книги которых в то время ещё не были переведены ни на один европейский язык! А, кроме того, фольклор, мир сказок и легенд своего народа, тоже нашёл отражение в его картинах. Несомненно, Босх был истинным человеком нового времени, человеком Возрождения, его волновало и интересовало всё, что происходило в мире. Творчество Босха условно состоит из четырёх уровней – буквального, сюжетного; иносказательного, аллегорического (выражавшегося в параллелях между событиями Ветхого и Нового Заветов); символического (с использованием символики средневековых, фольклорных представлений) и тайного, связанного, как полагают некоторые исследователи, с событиями его жизни или же с различными еретическими учениями. Играя символами и знаками, Босх сочиняет свои грандиозные живописные симфонии, в которых звучат то темы народной песенки, то величественные аккорды небесных сфер, то безумный грохот адской машины.
Символика Босха настолько разнообразна, что невозможно подобрать один общий ключ к его картинам. Символы меняют назначение в зависимости от контекста, да и происходить они могут из самых разных, порой далёких друг от друга источников – от мистических трактатов до практической магии, от фольклора до ритуальных представлений.
Среди самых загадочных источников была алхимия – деятельность, нацеленная на превращение неблагородных металлов в золото и серебро, а, кроме того, на создание жизни в лаборатории, чем явно граничила с ересью. У Босха алхимия наделяется негативными, демоническими свойствами и атрибуты её часто отожествляются с символами похоти: совокупление нередко изображается внутри стеклянной колбы или в воде – намёк на алхимические соединения. Цветовые переходы напоминают порой первые стадии превращения материи; зубчатые башни, полые внутри деревья, пожары – это одновременно символы ада и смерти и намёк на огонь алхимиков; герметичный же сосуд или плавильный горн – это ещё и эмблемы черной магии и дьявола. Из всех грехов у похоти, пожалуй, больше всего символических обозначений, начиная с вишни и других «сладострастных» плодов: винограда, граната, клубники, яблока. Легко узнать сексуальные символы: мужские – это все заострённые предметы: рог, стрела, волынка, часто намекающая на противоестественный грех; женские – все, что вбирает в себя: круг, пузырь, раковина моллюска, кувшин (обозначающий также дьявола, который выпрыгивает из него во время шабаша), полумесяц (намекающий ещё и на ислам, а значит, на ересь).
Присутствует тут и целый бестиарий «нечистых» животных, почерпнутый из Библии и средневековой символики: верблюд, заяц, свинья, лошадь, аист и множество других; нельзя не назвать также змею, хотя встречается она у Босха не так уж и часто. Сова – вестница дьявола и одновременно ересь или символ мудрости. Жаба, в алхимии обозначающая серу,- это символ дьявола и смерти, как и все сухое – деревья, скелеты животных.
Другие часто встречающиеся символы: это лестница, обозначающая путь к познанию в алхимии или символизирующая половой акт; перевёрнутая воронка – атрибут мошенничества или ложной мудрости; ключ (познание или половой орган), часто по форме не предназначенный для открывания; отрезанная нога, традиционно ассоциируется с увечьями или пытками, а у Босха связанная ещё и с ересью и магией. Что касается разного рода нечисти, то тут фантазия Босха не знает границ. На его картинах Люцифер принимает мириады обличий: это традиционные черти с рогами, крыльями и хвостом, насекомые, полулюди - полуживотные, существа с частью тела, превращенной в символический предмет, антропоморфные машины, уродцы без туловища с одной огромной головой на ножках, восходящие к античным гротескным образом. Часто демоны изображаются с музыкальными инструментами, в основном духовыми, которые порой становятся частью их анатомии, превращаясь в нос-флейту или нос-трубу. Наконец, зеркало, традиционно дьявольский атрибут, связанный с магическими ритуалами, у Босха становится орудием искушения в жизни и осмеяния после смерти.
Во времена Босха художники писали в основном картины на религиозные сюжеты. Но уже в самых ранних своих работах Босх бунтует против установленных правил – ему гораздо интереснее живые люди, люди его времени: бродячие фокусники, лекари, шуты, актёры, музыканты нищие. Путешествуя по городам Европы, они не только дурачили доверчивых простофиль, но и развлекали почтенных бюргеров и крестьян, рассказывали, что происходило в мире. Без них, этих бродяг, отважных и хитроумных, не обходилась ни одна ярмарка, ни один карнавал или церковный праздник. И Босх пишет этих людей, сохраняя для потомков аромат своего времени.
Представим себе маленький голландский городок с его узкими улочками, островерхими кирхами, черепичными крышами и непременной ратушей на рыночной площади. Конечно же, приезд фокусника – огромное событие в жизни простых бюргеров, у которых особенных развлечений, в общем-то, и нет – может, только праздничная служба в церкви да вечер с приятелями в ближайшем кабачке. Сцена представления такого заезжего фокусника оживает на картине Босха. Вот он, этот артист, разложив на столе предметы своего ремесла, с большим наслаждением дурачит честной народ. Мы видим, как почтенная дама, увлечённая манипуляциями фокусника, наклонилась над столом, чтобы лучше видеть то, что он делает, а в это время стоящий за её спиной человек вытаскивает у неё из кармана кошелёк. Наверняка фокусник и ловкий вор – одна компания, и у того, и у другого столько лицемерия и ханжества на лице. Казалось бы, Босх пишет абсолютно реалистическую сценку, но вдруг мы видим, что изо рта любопытной дамы лезет лягушка. Известно, что в средневековых сказках лягушка символизировала наивность и доверчивость, граничащую с откровенной глупостью.
Примерно в те же годы Босх создаёт грандиозное полотно «Семь смертных грехов». В центре картины помещён зрачок – «Божье Око». На нем надпись по латыни: «Берегись, берегись – Бог видит». Вокруг расположены сценки, представляющие человеческие грехи: прожорливость, лень, вожделение, тщеславие, гнев, зависть и скупость. Каждому из семи смертных грехов художник посвящает отдельную сценку, а в результате получается история человеческой жизни. Эта картина, написанная на доске, сначала служила поверхностью стола. Отсюда и необычная круговая композиция. Сценки грехов выглядят как милые шутки на тему моральной низости человека, художник скорее шутит, чем порицает и возмущается. Босх признает, что в нашей жизни процветает глупость и порок, но в этом человеческая природа, и ничего тут не поделаешь. Люди из всех сословий, из всех слоёв общества предстают на картине – аристократы, крестьяне, купечество, духовенство, бюргеры, судьи. По четырём сторонам этой большой композиции Босх изобразил «Смерть», «Страшный суд», «Рай» и «Ад»- то, что, как верили в его время, завершает жизнь каждого человека.
В 1494 году в Базеле вышла поэма Себастьяна Бранта «Корабль дураков» с иллюстрациями Дюрера. «В ночь и тьму мир погружен, отвергнут Богом – глупцы кишат по всем дорогам»,- писал Брант.
Точно не известно, читал ли Босх творения своего гениального современника, но на его картине «Корабль дураков» мы видим всех персонажей поэмы Бранта: пьянчужки-гуляки, бездельники, шарлатаны, шуты и сварливые жёны. Без руля и без ветрил плывёт корабль с дураками. Его пассажиры предаются грубым плотским утехам. Никто не знает, когда и где закончится плавание, к каким берегам суждено им пристать, да их это и не волнует – они живут настоящим, забыв о прошлом и не думая о будущем. Лучшие места занимают монах и монахиня, горланящие непристойные песни; мачта превратилась в дерево с пышной кроной, в которой злобно ухмыляется Смерть, и над всем этим безумием развевается флаг с изображением звезды и полумесяца, мусульманскими символами, означающими отход от истинной веры, от христианства.
В 1516 году, 9 августа, как сообщают архивы Хертогенбоса, «знаменитый художник» Иероним Босх скончался. Его имя приобрело известность не только в Голландии, но и в других странах Европы. Испанский король Филипп II собрал его лучшие произведения и даже поместил в своей спальне в Эскориале «Семь смертных грехов», а над рабочим столом – «Воз сена». На художественном рынке появилось огромное количество «шедевров» многочисленных последователей, копиистов, подражателей и просто мошенников, подделывавших произведения великого мастера. А в 1549 году в Антверпене молодой Питер Брейгель организовал «Мастерскую Иеронима Босха», где вместе со своими друзьями изготавливал гравюры в стиле Босха, и продавать их с большим успехом. Однако уже в конце XVI века жизнь людей поменялась столь кардинально, что символический язык художника стал непонятным. Издатели, печатая гравюры с его работ, вынуждены были сопровождать их пространными комментариями, при этом говоря лишь о нравоучительной стороне творчества художника. Алтари Босха исчезали из церквей, перекочевав в собрания высоколобых коллекционеров, которые с удовольствием упражнялись в их расшифровке. В XVII веке о Босхе практически забыли именно из-за того, что все его работы были переполнены символами.
Шли годы, и конечно же в галантном XVIII и практичном XIX веками Босх и вовсе оказался не нужен, более того, чужд. Горьковский герой Клим Самгин, разглядывая в старой мюнхенской пинакотеке картину Босха, поражён: «Странно, что эта раздражающая картина нашла место в одном из лучших музеев столицы немцев Этот Босх поступил с действительностью, как ребёнок с игрушкой,- изломал её, а потом склеил куски, как ему хотелось. Чепуха. Это годится для фельетона провинциальной газеты». Работы художника пылились в запасниках музее, а искусствоведы лишь мельком упоминали в своих трудах об этом странном средневековом живописце, рисовавшем какие-то фантасмагории.
Но вот наступил век XX, с его страшными войнами, перевернувшими все понимание человека о человеке, век, принесший ужас Холокоста, безумие непрерывно налаженной работы печей Освенцима, кошмар атомного гриба. А потом были американский апокалипсис 11 сентября 2001 года и московский «Норд-Ост» Творчество Иеронима Босха, художника тревожной, переломной эпохи, видевшего, как цивилизация, существовавшая много столетий, заканчивается, как церковь, которая до той поры была целостной, начинает разделяться, как прежние ценности развенчиваются и отбрасываются во имя каких-то новых и неизвестных, в наше время вновь стало поразительно современно и свежо. А его мучительные размышления и скорбные прозрения, итоги его дум об извечных проблемах добра и зла, человеческой природы, о жизни, смерти и вере, не оставляющей нас несмотря ни на что, становятся невероятно ценными и поистине необходимыми. Вот почему мы вновь и вновь вглядываемся в его гениальные, нестареющие полотна
Произведения Босха своей символикой напоминают работы Робера Кампена, но сравнение реализма Кампена и фантасмагорий Иеронима Босха не совсем уместно. В произведениях Кампена присутствует так называемый «скрытый символизм», символика Кампена является устоявшейся, более понятной, как будто прославление материального мира. Символика Босха является скорее насмешкой над окружающим миром, его пороками, а никак не прославление этого мира. Босх слишком вольно толковал библейские сюжеты.
Заключение.
Многие художники XV века прославились тем, что в своих произведениях восхваляли религию, материальный мир. Большинство из них использовали для этого символику, скрытый смысл в изображении повседневных предметов. Символика Кампена являлась какой-то обыденной, но, несмотря на это не всегда можно было понять, скрыт ли в изображении какого-либо предмета тайный символизм или же предмет является всего лишь частью интерьера.
В работах Яна ван Эйка присутствовала религиозная символика, но она уходила на второй план, в своих работах Ян ван Эйк изображал элементарные сцены из Библии, а смысл и сюжеты этих сцен был понятен всем.
Босх насмехался над окружающим миром, по-своему использовал символику и трактовал окружающие события и поступки людей. Несмотря на крайний интерес его работы, очень скоро забыли и находились они в основном в частных коллекциях. Интерес к нему возродился только в начале XX века.
Нидерландская культура достигла высочайшего расцвета в 60-х гг. XVI века. Но в тот же период произошли события, из-за которых старые Нидерланды прекратили своё существование: кровавое правление Альбы, стоившее стране многих тысяч человеческих жизней, привело к войне, начисто разорившей Фландрию и Брабант – главные культурные области страны. Жители северных провинций, выступив в 1568 году против испанского короля, не опускали оружия до самой победы в 1579 году, когда было провозглашено создание нового государства – Соединенных провинций. В него вошли северные области страны во главе с Голландией. Южные Нидерланды ещё почти столетие оставались под властью Испании.
Важнейшей же причиной гибели этой культуры была Реформация, навсегда разделившая нидерландский народ на католиков и протестантов. В то самое время, когда имя Христа было на устах у обеих враждующих партий, изобразительное искусство перестало быть христианским.
В католических областях писать картины на религиозные сюжеты стало опасным делом: и следование наивным красочным средневековым идеалам, и идущая от Босха традиция вольного истолкования библейских тем равно могли навлечь на художников подозрение в ереси.
В северных провинциях, где к концу века восторжествовал протестантизм, живопись и скульптуру «изгнали» из церквей. Протестантские проповедники яростно обличали церковное искусство как идолопоклонство. Две разрушительные волны иконоборчества – 1566 и 1581 гг. – уничтожили немало замечательных произведений искусства.
На заре Нового времени нарушилась средневековая гармония между земным и небесным мирами. В жизни человека конца XVI столетия чувство ответственности за свои поступки перед лицом Бога уступило место следованию нормам общественной морали. Идеал святости подменялся идеалом бюргерской добропорядочности. Художники изображали мир, который их окружал, всё чаще забывая о его Творце. На смену символическому реализму северного Возрождения пришёл новый, мирской реализм.
Сегодня алтари великих мастеров поддаются реставрации, именно потому, что такие шедевры живописи достойны того, чтобы их сохранили на века.
Хотя до нас дошло значительное число выдающихся памятников нидерландского искусства 15 и 16 веков, необходимо при рассмотрении его развития считаться с тем, что многое погибло как во время иконоборческого движения, проявлявшегося в ряде мест во время революции 16 века, так и позже, в частности в связи с малым вниманием, которое уделялось им в позднейшее время, вплоть до начала 19 века.
Отсутствие в большинстве случаев подписей художников на картинах и скудость документальных данных потребовали значительных усилий многих исследователей для того, чтобы путем тщательного стилистического анализа восстановить наследие отдельных художников. Основным письменным источником служит изданная в 1604 году «Книга о художниках» (русский перевод 1940 г.) живописца Кареля ван Мандера (1548-1606). Составленные по образцу «Жизнеописаний» Вазари, биографии нидерландских художников 15-16 веков Мандера содержат обширный и ценный материал, особое значение которого заключается в сведениях о памятниках, непосредственно знакомых автору.
В первой четверти 15 века совершается коренной переворот в развитии западноевропейской живописи - появляется станковая картина. Историческая традиция связывает этот переворот с деятельностью братьев ван Эйков - основателей нидерландской школы живописи. Творчество ван Эйков было во многом подготовлено реалистическими завоеваниями мастеров предшествующего поколения - развитием позднеготической скульптуры и особенно деятельностью целой плеяды работавших во Франции фламандских мастеров книжной миниатюры. Однако в утонченном, изысканном искусстве этих мастеров, в частности братьев Лимбург, реализм деталей сочетается с условным изображением пространства и человеческой фигуры. Их творчество завершает собой развитие готики и принадлежит к другому этапу исторического развития. Деятельность этих художников почти целиком протекала во Франции, за исключением Брудерлама. Искусство же, созданное на территории самих Нидерландов в конце 14 и начале 15 века, носило второстепенный, провинциальный характер. Вслед за разгромом Франции при Азенкуре в 1415 году и переездом Филиппа Доброго из Дижона во Фландрию прекращается эмиграция художников. Художники находят многочисленных заказчиков, кроме бургундского двора и церкви, среди зажиточных горожан. Наряду с созданием картин они раскрашивают статуи и рельефы, расписывают знамена, выполняют различные декоративные работы, оформляют празднества. За единичными исключениями (Ян ван Эйк), художники, подобно ремесленникам, были объединены в цеха. Деятельность их, ограниченная пределами города, способствовала образованию местных художественных школ, менее, впрочем, обособленных вследствие малых расстояний, чем в Италии.
Гентский алтарь. Самое знаменитое и крупное произведение братьев ван Эйков «Поклонение агнцу» (Гент, церковь св. Бавона) принадлежит к великим шедеврам мирового искусства. Это большой двухъярусный створчатый алтарный образ, состоящий из 24 отдельных картин, 4 из которых размещены на неподвижной средней части, а остальные на внутренних и наружных створках). Нижний ярус внутренней стороны составляет единую композицию, хотя и разделенную рамами створок на 5 частей. В центре, на лугу, поросшем цветами, возвышается на холме престол с агнцем, кровь из раны которого стекает в чашу, символизируя искупительную жертву Христа; несколько ниже бьет фонтан «источника живой воды» (т.е. христианской веры). На поклонение агнцу собрались толпы людей - справа коленопреклоненные апостолы, за ними - представители церкви, слева - пророки, а на заднем плане - выходящие из рощ святые мученики. Сюда же направляются изображенные на правых боковых створках отшельники и пилигримы, во главе с великаном Христофором. На левых створках помещены всадники - защитники христианской веры, обозначенные надписями как «Христовы воины» и «Праведные судьи». Сложное содержание основной композиции почерпнуто из Апокалипсиса и других библейских и евангельских текстов и связано с церковным праздником всех святых. Хотя отдельные элементы восходят к средневековой иконографии этой темы, они не только значительно осложнены и расширены включением не предусмотренных традицией изображений на створках, но и претворены художником в совершенно новые, конкретные и живые образы. Особого внимания заслуживает, в частности, пейзаж, среди которого развертывается зрелище; с поразительной точностью переданы многочисленные породы деревьев и кустарников, цветы, покрытые трещинами скалы и раскрывающаяся на заднем плане панорама дали. Перед острым взором художника как бы впервые раскрылось восхитительное богатство форм природы, которое он передал с благоговейным вниманием. Интерес к многообразию аспектов ярко выражен в богатом разнообразии человеческих лиц. С изумительной тонкостью переданы украшенные камнями митры епископов, богатая сбруя коней, сверкающие доспехи. В «воинах» и «судьях» оживает пышное великолепие бургундского двора и рыцарства. Единой композиции нижнего яруса противостоят помещенные в нишах крупные фигуры верхнего яруса. Строгая торжественность отличает три центральные фигуры - Бога-отца, девы Марии и Иоанна Крестителя. Резкий контраст к этим величавым образам представляют отделенные от них изображениями поющих и музицирующих ангелов нагие фигуры Адама и Евы. При всей архаичности их облика бросается в глаза понимание художниками строения тела. Эти фигуры привлекали внимание художников и в 16 веке, например Дюрера. Угловатые формы Адама противопоставлены округлости женского тела. С пристальным вниманием переданы поверхность тела, покрывающие его волоски. Однако движения фигур скованы, позы неустойчивы.
Особого внимания заслуживает ясное понимание изменений, вытекающих из перемены точки зрения (низкой для прародителей и высокой для других фигур).
Монохромность наружных створок призвана оттенить богатство красок и праздничность раскрытых створок. Алтарь открывался только в праздничные дни. В нижнем ярусе помещены статуи Иоанна Крестителя (которому была первоначально посвящена церковь) и Иоанна евангелиста, имитирующие каменную пластику, и рельефно выделяющиеся в затененных нишах коленопреклоненные фигуры жертвователей Иодокуса Фейта и его жены. Появление подобных живописных изображений было подготовлено развитием портретной скульптуры. Такой же статуарной пластичностью отличаются фигуры архангела и Марии в сцене Благовещения, развертывающейся в едином, хотя и разделенном рамами створок, интерьере. Привлекает внимание любовная передача предметов обстановки бюргерского жилья и открывающийся в окно вид на городскую улицу.
Помещенная на алтаре надпись в стихах сообщает, что он был начат Губертом ван Эйком, «величайшим из всех», закончен его братом «вторым в искусстве» по поручению Иодокуса Фейта и освящен 6 мая 1432 года. Указание на участие двух художников, естественно, повлекло за собой многочисленные попытки разграничить долю участия каждого из них. Однако сделать это чрезвычайно трудно, так как живописное исполнение алтаря - единообразно во всех частях. Сложность задачи усугубляется тем, что, в то время как мы располагаем надежными биографическими сведениями о Яне, а главное, имеем ряд бесспорных его произведений, мы почти ничего не знаем о Губерте и не обладаем ни одной документированной его работой. Попытки доказать подложность надписи и объявить Губерта «легендарной личностью» следует считать бездоказательными. Наиболее обоснованной представляется гипотеза, согласно которой Ян использовал и доработал начатые Губертом части алтаря, а именно - «Поклонение агнцу», и первоначально не составлявшие с ним единого целого фигуры верхнего яруса, за исключением выполненных целиком Яном Адама и Евы; принадлежность последнему целиком внешних створок никогда не вызывала дискуссий.
Губерт ван Эйк. Авторство Губерта (?-1426) в отношении других произведений, приписываемых ему рядом исследователей, остается спорным. Лишь одна картина «Три Марии у гроба Христа» (Роттердам) может быть оставлена за ним без особых колебаний. Пейзаж и женские фигуры в этой картине чрезвычайно близки к наиболее архаичной части Гентского алтаря (нижней половине средней картины нижнего яруса), а своеобразная перспектива саркофага аналогична перспективному изображению фонтана в «Поклонении агнцу». Несомненно, однако, что в выполнении картины принимал участие и Ян, которому следует приписать остальные фигуры. Наибольшей выразительностью среди них выделяется спящий воин. Губерт, в сопоставлении с Яном, выступает как художник, творчество которого еще связано с предшествующим этапом развития.
Ян ван Эйк (ок. 1390-1441). Ян ван Эйк начал свою деятельность в Гааге, при дворе голландских графов, а с 1425 года состоял художником и придворным Филиппа Доброго, по поручению которого он был отправлен в составе посольства в 1426 году в Португалию и в 1428 году в Испанию; с 1430 года поселился в Брюгге. Художник пользовался особым вниманием герцога, называющего его в одном из документов «не имеющим себе равных по искусству и познаниям». О высокой культуре художника ярко говорят его произведения.
Вазари, вероятно основываясь на более ранней традиции, подробно рассказывает об изобретении «изощренным в алхимии» Яном ван Эйком масляной живописи. Мы знаем, однако, что льняное и другие высыхающие масла были известны в качестве связующего уже в раннем средневековье (трактаты Гераклия и Феофила, 10 в.) и довольно широко применялись, по данным письменных источников, в 14 веке. Тем не менее применение их ограничивалось декоративными работами, где к ним прибегали ради большей стойкости подобных красок сравнительно с темперой, а не из-за их оптических свойств. Так, М. Брудерлам, Дижонский алтарь которого был написан темперой, пользовался маслом при росписи знамен. Картины ван Эйков и примыкающих к ним нидерландских художников 15 века заметно отличаются от картин, выполненных в традиционной темперной технике, особым эмалевидным сверканием красок и глубиной тонов. Техника ван Эйков основывалась на последовательном использовании оптических свойств масляных красок, накладываемых прозрачными слоями на просвечивающий сквозь них подмалевок и сильно отражающий меловой грунт, на введении в верхние слои смол, растворенных в эфирных маслах, а также на использовании пигментов высокого качества. Новая техника, возникшая в непосредственной связи с разработкой новых реалистических способов изображения, значительно расширила возможности правдивой живописной передачи зрительных впечатлений.
В начале 20 века в рукописи, известной под названием «Туринско-Милан-ский Часослов», был обнаружен ряд миниатюр, стилистически близких к Гент-скому алтарю, 7 из которых выделяются своим исключительно высоким качеством. Особенно замечателен в этих миниатюрах пейзаж, переданный с удивительно тонким пониманием световых и цветовых отношений. В миниатюре «Молитва на морском берегу», изображающей окруженного свитой всадника на белом коне (почти тождественном с конями левых створок Гентского алтаря), возносящего благодарение за благополучную переправу, изумительно переданы бурное море и облачное небо. Не менее поразителен своей свежестью речной пейзаж с замком, озаренный вечерним солнцем («Св. Юлиан и Марта»). С удивительной убедительностью передан интерьер бюргерской комнаты в композиции «Рождество Иоанна Крестителя» и готической церкви в «Заупокойной мессе». Если достижения художника-новатора в области пейзажа не находят себе параллелей вплоть до 17 века, то тонкие, легкие фигуры еще всецело связаны со старой готической традицией. Миниатюры эти датируются примерно 1416-1417 годами и таким образом характеризуют начальный этап творчества Яна ван Эйка.
Значительная близость к последней из упомянутых миниатюр дает основание считать одной из наиболее ранних картин Яна ван Эйка «Мадонну в церкви» (Берлин), в которой удивительно передан струящийся из верхних окон свет. В написанном несколько позже миниатюрном триптихе, с изображением Мадонны в центре, св. Михаила с заказчиком и св. Екатерины на внутренних створках (Дрезден), впечатление уходящего вглубь пространства церковного нефа доходит почти до полной иллюзии. Стремление придать изображению осязаемый характер реального предмета, особенно отчетливо выступает в фигурах архангела и Марии на наружных створках, имитирующих статуэтки из резной кости. Все детали в картине написаны с такой тщательностью, что напоминают ювелирные изделия. Это впечатление еще больше усиливается сверканием красок, мерцающих наподобие драгоценных камней.
Легкому изяществу Дрезденского триптиха противостоит тяжелое великолепие «Мадонны каноника ван дер Пале». (1436, Брюгге), с крупными фигурами, вдвинутыми в тесное пространство низкой романской абсиды. Глаз не устает любоваться изумительно написанной синей с золотом епископской ризой св. Донатиана, драгоценным доспехом и особенно кольчугой св. Михаила, великолепным восточным ковром. Так же внимательно, как и мельчайшие звенья кольчуги, художник передает складки и морщины обрюзгшего и усталого лица умного и добродушного старика-заказчика - каноника ван дер Пале.
Одна из особенностей искусства ван Эйка состоит в том, что эта детализация не заслоняет целого.
В другом шедевре, созданном немного ранее, - «Мадонне канцлера Ролена» (Париж, Лувр), особое значение придано пейзажу, вид на который открывается с высокой лоджии. Город на берегах реки открывается нам во всем многообразии его архитектуры, с фигурками людей на улицах и площадях, как бы увиденных в подзорную трубу. Эта четкость заметно изменяется по мере удаления, краски бледнеют - художник обладает пониманием воздушной перспективы. С характерной для него объективностью переданы черты лица и внимательный взгляд канцлера Ролена, холодного, расчетливого и корыстного государственного деятеля, руководившего политикой бургундского государства.
Особое место среди произведений Яна ван Эйка принадлежит крохотной картине «Св. Варвара» (1437, Антверпен), вернее рисунку, выполненному тончайшей кистью на загрунтованной доске. Святая изображена сидящей у подножия строящейся соборной башни. Согласно легенде, св. Варвара была заключена в башню, которая стала ее атрибутом. Ван Эйк, сохраняя символическое значение башни, придал ей реальный характер, сделав основным элементом архитектурного пейзажа. Подобных примеров переплетения символического и реального, столь характерного для периода перехода от теолого-схоластического мировоззрения к реалистическому мышлению, в творчестве не только Яна ван Эйка, но и других художников начала века можно было бы привести немало; многочисленные детали-изображения на капителях колонн, украшениях мебели, различные предметы быта во многих случаях имеют символическое значение (так, в сцене Благовещения рукомойник и полотенце служат символом девственной чистоты Марии).
Ян ван Эйк был одним из великих мастеров портрета. Не только его предшественники, но и современные ему итальянцы придерживались неизменной схемы профильного изображения. Ян ван Эйк поворачивает лицо в ¾ и сильно его освещает; в моделировке лица он пользуется в меньшей степени светотенью, чем тональными отношениями. Один из самых замечательных его портретов изображает молодого человека с некрасивым, но привлекательным своей скромностью и одухотворенностью лицом, в красной одежде и зеленом головном уборе. Греческое имя «Тимофей» (вероятно, имеется в виду имя прославленного греческого музыканта), обозначенное на каменной балюстраде вместе с подписью и датой 1432, служит эпитетом к имени изображенного, по-видимому, одного из крупных музыкантов, состоявших на службе у бургундского герцога.
Тончайшим живописным исполнением и острой выразительностью выделяется «Портрет неизвестного в красном тюрбане» (1433, Лондон). Впервые в истории мирового искусства взгляд изображенного пристально устремлен на зрителя, как бы входя в непосредственное с ним общение. Весьма правдоподобно предположение, что это автопортрет художника.
К «Портрету кардинала Альбергати» (Вена) сохранился замечательный подготовительный рисунок серебряным карандашом (Дрезден), с записями о цвете, очевидно, сделанный в 1431 году во время краткого пребывания этого крупного дипломата в Брюгге. Живописный портрет, видимо, написанный значительно позже, в отсутствие модели, отличается меньшей остротой характеристики, но более подчеркнутой значительностью персонажа.
Последней по времени портретной работой художника является единственный в его наследии женский портрет - «Портрет жены» (1439, Брюгге).
Особое место не только в творчестве Яна ван Эйка, но и во всем нидерландском искусстве 15-16 веков принадлежит «Портрету Джованни Арнольфини и его жены» (1434, Лондон. Арнольфини - видный представитель итальянской торговой колонии в Брюгге). Изображенные представлены в интимной обстановке уютного бюргерского интерьера, однако строгая симметрия композиции и жесты (поднятая вверх, как при клятве, рука мужчины и соединенные руки пары) придают сцене подчеркнуто торжественный характер. Художник раздвигает рамки чисто портретного изображения, превращая его в сцену бракосочетания, в некий апофеоз супружеской верности, символом которой служит изображенная у ног четы собака. Подобного двойного портрета в интерьере мы не найдем в европейском искусстве вплоть до написанных столетием позже «Посланников» Гольбейна.
Искусство Яна ван Эйка заложило основы, на которых развивалось в дальнейшем нидерландское искусство. В нем впервые нашло свое яркое выражение новое отношение к действительности. Оно было самым передовым явлением художественной жизни своего времени.
Флемалъский мастер. Основы нового реалистического искусства были заложены, однако, не одним лишь Яном ван Эйком. Одновременно с ним работал так называемый Флемальский мастер, творчество которого не только сложилось независимо от искусства ван Эйка, но, по-видимому, и оказало известное влияние на раннее творчество Яна ван Эйка. Большинство исследователей отождествляют этого художника (названного по трем картинам Франкфуртского музея, происходящим из селения Флемаль близ Льежа, к которым присоединен по стилистическим признакам ряд других анонимных произведений) с упоминаемым в нескольких документах города Турне мастером Робером Кампеном (ок. 1378-1444).
В раннем произведении художника - «Рождестве» (ок. 1420-1425, Дижон) отчетливо обнаруживаются тесные связи с миниатюрами Жакмара из Эсдена (в композиции, общем характере пейзажа, светлом, серебристом колорите). Архаические черты - ленты с надписями в руках ангелов и женщин, своеобразная «косая» перспектива навеса, характерная для искусства 14 века, сочетаются здесь со свежими наблюдениями (яркие народные типы пастухов).
В триптихе «Благовещенье» (Нью-Йорк) традиционная религиозная тема развертывается в подробно и любовно охарактеризованном бюргерском интерьере. На правой створке - соседняя комната, где старый плотник Иосиф мастерит мышеловки; сквозь решетчатое окно открывается вид на городскую площадь. Слева у двери, ведущей в комнату, коленопреклоненные фигуры заказчиков - супругов Ингельбрехтс. Тесное пространство почти сплошь заполнено фигурами и предметами, изображенными в резком перспективном сокращении, как бы с очень высокой и близкой точки зрения. Это придает композиции плоскостно-декоративный характер, несмотря на объемность фигур и предметов.
Знакомство с этим произведением Флемальского мастера оказало влияние на Яна ван Эйка, когда он создавал «Благовещенье» Гентского алтаря. Сопоставление этих двух картин отчетливо характеризует особенности более раннего и последующего этапов становления нового реалистического искусства. В творчестве Яна ван Эйка, тесно связанного с бургундским двором, подобная, чисто бюргерская интерпретация религиозного сюжета не получает дальнейшего развития; у Флемальского же мастера мы встречаемся с ней неоднократно. «Мадонна у камина» (ок. 1435, Санкт-Петербург, Эрмитаж) воспринимается как чисто бытовая картина; заботливая мать греет у камина руку, прежде чем прикоснуться к обнаженному детскому тельцу. Подобно «Благовещенью», картина освещена ровным, сильным светом и выдержана в холодном колорите.
Наши представления о творчестве этого мастера были бы, однако, далеко не полны, если бы до нас не дошли фрагменты двух больших его произведений. От триптиха «Снятие с креста» (композиция его известна по старинной копии в Ливерпуле) сохранилась верхняя часть правой створки с фигурой разбойника, привязанного к кресту, у которого стоят два римлянина (Франкфурт). В этом монументальном образе художник сохранил традиционный золотой фон. Выделяющееся на нем обнаженное тело передано в манере, резко отличной от той, в которой написан Адам Гентского алтаря. Таким же статуарным характером отличаются фигуры «Мадонны» и «Св. Вероники» (Франкфурт) - фрагменты другого большого алтаря. Пластическая передача форм, как бы подчеркивающая их материальность, сочетается здесь с тонкой выразительностью лиц и жестов.
Единственное датированное произведение художника - створки, с изображением на левой Генриха Верля, профессора Кельнского университета и Иоанна Крестителя, а на правой - св. Варвары, сидящей на скамье у камина и погруженной в чтение (1438, Мадрид), относится к позднему периоду его творчества. Комната св. Варвары очень напоминает по ряду деталей уже знакомые нам интерьеры художника и вместе с тем отличается от них значительно более убедительной передачей пространства. Круглое зеркало с отражающимися в нем фигурами на левой створке заимствовано у Яна ван Эйка. Более отчетливо, однако, и в этом произведении, и в Франкфуртских створках видны черты близости к другому великому мастеру нидерландской школы Роже ван дер Вейдену, который был учеником Кампена. Эта близость привела некоторых исследователей, возражающих против отождествления Флемальского мастера с Кам-пеном, к утверждению, что произведения, приписанные ему, на самом деле являются работами раннего периода Роже. Точка зрения эта не представляется, однако, убедительной, и подчеркиваемые черты близости вполне объяснимы влиянием особо одаренного ученика на своего учителя.
Роже ван дер Вейден. Это крупнейший, после Яна ван Эйка, художник нидерландской школы (1399-1464). Архивные документы содержат указания на пребывание его в 1427-1432 годах в мастерской Р. Кампена в Турне. С 1435 года Роже работал в Брюсселе, где занимал должность городского живописца.
Наиболее знаменитое его произведение, созданное еще в молодые годы, - «Снятие с креста» (ок. 1435, Мадрид). Десять фигур размещены на золотом фоне, на узком пространстве переднего плана, наподобие полихромного рельефа. Несмотря на сложный рисунок, композиция отличается предельной ясностью; все фигуры, составляющие три группы, объединены в одно неразрывное целое; единство этих групп построено на ритмических повторениях и равновесии отдельных частей. Изгиб тела Марии повторяет изгиб тела Христа; такой же строгий параллелизм отличает фигуры Никодима и женщины, поддерживающей Марию, а также замыкающие с двух сторон композицию фигуры Иоанна и Марии Магдалины. Эти формальные моменты служат основной задаче - наиболее яркому раскрытию основного драматического момента и, прежде всего, его эмоционального содержания.
Мандер говорит о Роже, что он обогатил искусство Нидерландов передачей движений и «особенно чувств, таких, как горе, гнев или радость, в соответствии с сюжетом». Делая отдельных участников драматического события носителями различных оттенков чувств скорби, художник воздерживается от индивидуализации образов, точно так же, как он отказывается от переноса сцены в реальную конкретную обстановку. Искание выразительности преобладает в его творчестве над объективным наблюдением.
Выступая как художник, резко отличный по своим творческим устремлениям от Яна ван Эйка, Роже испытал, однако, непосредственное воздействие последнего. Об этом красноречиво говорят некоторые ранние картины мастера, в частности «Благовещенье» (Париж, Лувр) и «Евангелист Лука, рисующий Мадонну» (Бостон; повторения - Санкт-Петербург, Эрмитаж и Мюнхен). Во второй из этих картин композиция повторяет с небольшими изменениями композицию «Мадонны канцлера Ролена» Яна ван Эйка. Сложившаяся в 4 веке христианская легенда рассматривала Луку как первого иконописца, запечатлевшего лик богоматери (ему приписывался ряд «чудотворных» икон); в 13-14 века он был признан покровителем возникших в это время в ряде западноевропейских стран цехов живописцев. В соответствии с реалистической направленностью нидерландского искусства Роже ван дер Вейден изобразил евангелиста в виде современного ему художника, делающего с натуры портретную зарисовку. Однако в трактовке фигур отчетливо выступают характерные для этого мастера черты - коленопреклоненный живописец преисполнен благоговения, складки одежды отличаются готической орнаментальностью. Написанная в качестве алтарного образа часовни живописцев, картина пользовалась большой популярностью, о чем свидетельствует наличие нескольких повторений.
Готическая струя в творчестве Роже особенно отчетливо выступает в двух небольших триптихах - так называемом «Алтаре Марии» («Оплакивание», слева - «св. Семейство», справа - «Явление Христа Марии») и более позднем - «Алтаре св. Иоанна» («Крещение», слева - «Рождение Иоанна Крестителя» справа - «Казнь Иоанна Крестителя», Берлин). Каждая из трех створок обрамлена готическим порталом, представляющим собой живописное воспроизведение скульптурной рамы. Эта рама органически связана с изображенным здесь архитектурным пространством. Помещенные на портале скульптуры сюжетно дополняют главные сцены, развертывающиеся на фоне пейзажа и в интерьере. В то время как в передаче пространства Роже развивает завоевания Яна ван Эйка, в трактовке фигур с их изящными, удлиненными пропорциями, сложными поворотами и изгибами он примыкает к традициям позднеготической скульптуры.
Творчество Роже в гораздо большей степени, чем творчество Яна ван Эйка, связано с традициями средневекового искусства и проникнуто духом строгого церковного учения. Реализму ван Эйка с его почти пантеистическим обожествлением мироздания он противопоставил искусство, способное воплотить в четких, строгих и обобщенных формах канонические образы христианской религии. Наиболее показателен в этом отношении «Страшный суд» - полиптих (или, вернее, триптих, в котором неподвижная центральная часть имеет три, а створки в свою очередь два подразделения), написанный в 1443-1454 годах по заказу канцлера Ролена для основанного им госпиталя в городе Бон (находится там же). Это самое крупное по масштабам (высота центральной части около 3 м, общая ширина 5,52 м) произведение художника. Единая для всего триптиха композиция состоит из двух ярусов - «небесной» сферы, где иератическая фигура Христа и ряды апостолов и святых размещены на золотом фоне, и «земной» - с воскресением мертвых. В композиционном построении картины, в плоскостности трактовки фигур еще много средневекового. Однако многообразные движения обнаженных фигур воскресших переданы с такой ясностью и убедительностью, которые говорят о внимательном изучении натуры.
В 1450 году Роже ван дер Вейден совершил поездку в Рим и был во Флоренции. Там по заказу Медичи он создал две картины: «Положение во гроб» (Уффици) и «Мадонна со св. Петром, Иоанном Крестителем, Космой и Дамианом» (Франкфурт). В иконографии и композиции они носят следы знакомства с произведениями Фра Анджелико и Доменико Венециано. Впрочем, это знакомство ни в какой мере не отразилось на общем характере творчества художника.
В созданном непосредственно после возращения из Италии триптихе с полуфигурными изображениями, в центральной части - Христа, Марии и Иоанна, а на створках - Магдалины и Иоанна Крестителя (Париж, Лувр), нет следов итальянского влияния. Композиция носит архаический симметричный характер; центральная часть, построенная по типу деисуса, отличается почти иконной строгостью. Пейзаж трактован лишь как фон для фигур. Это произведение художника отличается от более ранних интенсивностью колорита и тонкостью красочных сочетаний.
Новые черты в творчестве художника отчетливо выступают в «Алтаре Бладе-лина» (Берлин, Далем) - триптихе с изображением в центральной части «Рождества», написанном по заказу П. Бладелина, руководителя финансов Бургундского государства, для церкви основанного им города Миддельбурга. В отличие от характерного для раннего периода рельефного построения композиции, здесь действие разворачивается в пространстве. Сцена Рождества проникнута нежным, лирическим настроением.
Наиболее значительное произведение позднего периода - триптих «Поклонение волхвов» (Мюнхен), с изображением на створках «Благовещения» и «Сретения». Здесь продолжают развитие тенденции, наметившиеся в алтаре Бладелина. Действие развертывается в глубине картины, но композиция параллельна к картинной плоскости; симметрия гармонически сочетается с асимметрией. Движения фигур приобрели большую свободу - особенно привлекают в этом отношении внимание изящная фигура элегантного молодого волхва с чертами лица Карла Смелого в левом углу и ангел, чуть касающийся пола в «Благовещенье». В одеждах полностью отсутствуют характерная для Яна ван Эйка материальность - они только подчеркивают форму и движение. Однако, подобно Эйку, Роже внимательно воспроизводит обстановку, в которой развертывается действие, и наполняет светотенью интерьеры, отказываясь от свойственного его раннему периоду резкого и равномерного освещения.
Роже ван дер Вейден был выдающимся портретистом. Его портреты отличаются от портретных работ Эйка. Он выделяет особо выдающиеся в физиономическом и психологическом отношении черты, подчеркивая и усиливая их. Для этого он пользуется рисунком. С помощью линий он обрисовывает форму носа, подбородка, губ и т. д., уделяя малое место моделировке. Погрудное изображение в 3/4 выделяется на цветном - синем, зеленоватом или почти белом фоне. При всем различии индивидуальных особенностей моделей портретам Роже присущи некоторые общие черты. Это в значительной степени обусловлено тем, что почти все они изображают представителей высшей бургундской знати, на облик и манеру держаться которых наложили яркий отпечаток среда, традиции и воспитание. Таковы, в частности, «Карл Смелый» (Берлин, Далем), воинственный «Антон Бургундский» (Брюссель), «Неизвестный» (Лугано, собрание Тиссен), «Франческо д"Эсте» (Нью-Йорк), «Портрет молодой женщины» (Вашингтон). Несколько подобных портретов, в частности «Лоран Фруамон» (Брюссель), «Филипп де Круа» (Антверпен), на которых изображенный представлен с молитвенно сложенными руками, составляли первоначально правую створку разрозненных впоследствии диптихов, на левой створке которых находилось обычно погрудное изображение Мадонны с младенцем. Особое место принадлежит «Портрету неизвестной» (Берлин, Далем) - миловидной женщины, смотрящей на зрителя, написанному около 1435 года, в котором отчетливо выступает зависимость от портретных работ Яна ван Эйка.
Роже ван дер Вейден оказал чрезвычайно большое влияние на развитие нидерландского искусства второй половины 15 века. Творчество художника с его тенденцией к созданию типических образов и разработке законченных, отличающихся строгой логикой построения композиций в значительно большей степени, чем творчество Яна ван Эйка, могло служить источником заимствований. Оно способствовало дальнейшему творческому развитию и в то же время отчасти задерживало его, способствуя выработке повторяющихся типов и композиционных схем.
Петрус Кристус. В отличие от Роже, возглавлявшего в Брюсселе крупную мастерскую, Ян ван Эйк имел лишь одного прямого последователя в лице Петруса Кристуса (ок. 1410-1472/3). Хотя этот художник стал бюргером города Брюгге лишь в 1444 году, он, несомненно, ранее этого времени работал в тесном общении с Эйком. Такие его произведения, как «Мадонна со св. Варварой и Елизаветой и монахом заказчиком» (собрание Ротшильд, Париж) и «Иероним в келье» (Детройт), возможно, как полагают ряд исследователей, начаты Яном ван Эйком, а закончены Кристусом. Наиболее интересное его произведение - «Св. Элигий» (1449, собрание Ф. Леман, Нью-Йорк), по-видимому, написанное для цеха ювелиров, покровителем которых считался этот святой. Эта небольшая картина, изображающая молодую пару, выбирающую кольца в лавке ювелира (нимб вокруг его головы почти незаметен), - одна из первых бытовых картин в нидерландской живописи. Значение этого произведения усиливается еще тем обстоятельством, что до нас не дошла ни одна из картин на бытовые сюжеты Яна ван Эйка, о которых упоминают литературные источники.
Значительный интерес представляют его портретные работы, в которых полуфигурное изображение помещено в реальное архитектурное пространство. Особенно примечателен в этом отношении «Портрет сэра Эдуарда Граймстона» (1446, собрание Верулам, Англия).
Дирик Боутс. Проблема передачи пространства, в частности пейзажа, занимает особенно большое место в творчестве другого, значительно более крупного художника того же поколения - Дирика Боутса (ок. 1410/20-1475). Уроженец Гарлема, он еще в конце сороковых годов, обосновался в Лувене, где протекала его дальнейшая художестванная деятельность. Мы не знаем, кто был его учителем; наиболее ранние из дошедших до нас картин отмечены сильным влиянием Роже ван дер Вейдена.
Самое известное его произведение - «Алтарь таинства причащения», написанный в 1464-1467 годах для одной из часовен церкви св. Петра в Лувене (находится там же). Это полиптих, центральная часть которого изображает «Тайную вечерю», по сторонам же на боковых створках расположены четыре библейские сцены, сюжеты которых истолковывались как прообразы таинства причащения. Согласно дошедшему до нас контракту тематика этого произведения была разработана двумя профессорами Лувенского университета. Иконография «Тайной вечери» отлична от распространенной в 15-16 веках трактовки этой темы. Вместо драматического рассказа о предсказании Христом предательства Иуды изображено учреждение церковного таинства. Композиция с ее строгой симметрией выделяет центральный момент и подчеркивает торжественность сцены. С полной убедительностью передана глубина пространства готического зала; этой цели служит не только перспектива, но и продуманная передача освещения. Никому из нидерландских мастеров 15 века не удалось достичь той органической связи между фигурами и пространством, как Боутсу в этой замечательной картине. Три из четырех сцен на боковых створках развертываются среди пейзажа. Несмотря на относительно крупный масштаб фигур, пейзаж здесь не просто фон, а основной элемент композиции. Стремясь достичь большего единства, Боутс отказывается от богатства деталей эйковских пейзажей. В «Илье в пустыне» и «Сборе небесной манны» посредством извивающейся дороги и кулисного расположения холмиков и скал ему впервые удается связать между собой традиционные три плана - передний, средний и задний. Самое замечательное, однако, в этих пейзажах, это эффекты освещения и колорит. В «Сборе манны» восходящее солнце освещает передний план, оставляя средний в тени. В «Илье в пустыне» передана холодная ясность прозрачного летнего утра.
Еще изумительнее в этом отношении прелестные пейзажи створок небольшого триптиха, где изображено «Поклонение волхвов» (Мюнхен). Это одно из наиболее поздних произведений мастера. Внимание художника в этих небольших картинах целиком отдано передаче ландшафта, а фигуры Иоанна Крестителя и св. Христофора имеют второстепенное значение. В особенности привлекает внимание передача мягкого вечернего освещения с отражающимися от водной поверхности, чуть подернутой рябью, солнечными лучами в пейзаже со св. Христофором.
Боутсу чужда строгая объективность Яна ван Эйка; его пейзажи проникнуты настроением, созвучным сюжету. Склонность к элегии и лирике, отсутствие драматизма, известная статичность и застылость поз - характерные черты художника, столь отличного в этом отношении от Роже ван дер Вейдена. Особенно ярко выступают они в таких его произведениях, сюжет которых полон драматизма. В «Мучении св. Эразма» (Лувен, церковь св. Петра) святой со стоическим мужеством переносит мучительные страдания. Полна спокойствия и группа присутствующих при этом людей.
В 1468 году Боутсу, назначенному городским художником, были заказаны пять картин для убранства только что законченного великолепного здания ратуши. Сохранились две большие композиции, изображающие легендарные эпизоды из истории императора Оттона III (Брюссель). На одной представлена казнь графа, оклеветанного императрицей, не добившейся его любви; на второй - испытание огнем перед судом императора вдовы графа, доказывающей невинность мужа, и на заднем плане казнь императрицы. Такие «сцены правосудия» помещались в залах, где заседал городской суд. Подобного характера картины со сценами из истории Траяна были исполнены Роже ван дер Вейденом для Брюссельской ратуши (не сохранились).
Вторая из «сцен правосудия» Боутса (первая выполнена при значительном участии учеников) является одним из шедевров по мастерству, с которым решена композиция, и красоте колорита. Несмотря на предельную скупость жестов и неподвижность поз, с большой убедительностью передана напряженность чувств. Привлекают внимание превосходные портретные изображения свиты. До нас дошел один из таких портретов, бесспорно принадлежащий кисти художника; этот «Мужской портрет» (1462, Лондон) можно назвать первым интимным портретом в истории европейской живописи. Тонко охарактеризовано усталое, озабоченное и полное доброты лицо; сквозь окно открывается вид на сельскую местность.
Гуго ван дер Гус. В середине и второй половине века в Нидерландах работает значительное число учеников и последователей Вейдена и Боутса, творчество которых носит эпигонский характер. На этом фоне выделяется мощная фигура Гуго ван дер Гуса (ок. 1435-1482). Имя этого художника может быть поставлено рядом с Яном ван Эйком и Роже ван дер Вейденом. Принятый в 1467 году в цех живописцев города Гента, он скоро достиг большой известности, принимая ближайшее, а в ряде случаев и руководящее участие в больших декоративных работах по праздничному убранству Брюгге и Гента по случаю приема Карла Смелого. Среди его ранних станковых картин небольшого размера наиболее значителен диптих «Грехопадение» и «Оплакивание Христа» (Вена). Фигуры Адама и Евы, изображенные среди роскошного южного пейзажа, проработкой пластической формы напоминают фигуры прародителей Гентского алтаря. «Оплакивание», родственное своей патетикой Роже ван дер Вейдену, отличается смелой, оригинальной композицией. Видимо, несколько позже написан алтарный триптих с изображением «Поклонения волхвов» (Санкт-Петербург, Эрмитаж).
В начале семидесятых годов представитель Медичи в Брюгге Томмазо Пор-тинари заказал Гусу триптих с изображением рождества. Этот триптих в течение почти четырех столетий находился в одной из часовен церкви Сайта Мария Новелла во Флоренции. Триптих «Алтарь Портинари» (Флоренция, Уффици) - шедевр художника и один из главнейших памятников нидерландской живописи.
Перед художником была поставлена необычная для нидерландской живописи задача - создать большое, монументальное произведение с крупными по масштабу фигурами (размер средней части 3×2,5 м). Сохраняя основные элементы иконографической традиции, Гус создал совершенно новую композицию, значительно углубив пространство картины и расположив фигуры по пересекающим ее диагоналям. Увеличив масштаб фигур до размера натуры, художник наделил их мощными, тяжелыми формами. В торжественную тишину врываются справа из глубины пастухи. Их простые, грубые лица озарены наивной радостью и верой. Эти изображенные с изумительным реализмом люди из народа имеют равное с другими фигурами значение. Мария и Иосиф также наделены чертами простых людей. В этом произведении выражено новое представление о человеке, новое понимание человеческого достоинства. Таким же новатором выступает Гус в передаче освещения и в колорите. Последовательность, с которой передано освещение и, в частности, тени от фигур, говорит о внимательном наблюдении природы. Картина выдержана в холодной, насыщенной цветовой гамме. Боковые створки, более темные, чем средняя часть, удачно замыкают центральную композицию. Помещенные на них портреты членов семьи Портинари, за которыми возвышаются фигуры святых, отличаются большой жизненностью и одухотворенностью. Замечателен пейзаж левой створки, передающий холодную атмосферу раннего зимнего утра.
Вероятно, несколько ранее было исполнено «Поклонение волхвов» (Берлин, Далем). Как и в алтаре Портинари, архитектура срезана рамой, чем достигается более правильное соотношение между ней и фигурами и усилен монументальный характер торжественного и пышного зрелища. Существенно иной характер носит «Поклонение пастухов» Берлин, Далем), написанное позже алтаря Портинари. Вытянутая в длину композиция замыкается с двух сторон полуфигурами пророков, раздвигающих занавес, за которым развертывается сцена поклонения. Порывистый бег врывающихся слева пастухов, с их возбужденными лицами и охваченные душевным волнением пророки придают картине беспокойный, напряженный характер. Известно, что в 1475 году художник вступил в монастырь, где он, однако, находился на особом положении, поддерживая тесное общение с миром и продолжая заниматься живописью. Автор монастырской хроники рассказывает о тяжелом душевном состоянии художника, не удовлетворенного своим творчеством, пытавшегося в припадках меланхолии покончить с собой. В этом рассказе перед нами выступает новый тип художника, резко отличный от средневекового цехового ремесленника. Подавленное духовное состояние Гуса нашло отражение в проникнутой тревожным настроением картине «Смерть Марии» (Брюгге), в которой с огромной силой переданы охватившие апостолов чувства скорби, отчаяния и растерянности.
Мемлинг. К концу века наблюдается ослабление творческой активности, темп развития замедляется, новаторство уступает место эпигонству и консерватизму. Черты эти отчетливо выражены в творчестве одного из наиболее значительных художников этого времени - Ганса Мемлинга (ок. 1433-1494). Уроженец небольшого немецкого городка на Майне, он работал в конце пятидесятых годов в мастерской Роже ван дер Вейдена, а после смерти последнего поселился в Брюгге, где возглавил местную школу живописи. Мемлинг многое заимствует у Роже ван дер Вейдена, неоднократно используя его композиции, но эти заимствования носят внешний характер. Драматизация и патетика учителя ему далеки. У него можно встретить черты, заимствованные у Яна ван Эйка (подробная передача орнаментов восточных ковров, парчовых тканей). Но основы эйковского реализма ему чужды. Не обогащая искусство новыми наблюдениями, Мемлинг тем не менее вводит в нидерландскую живопись новые качества. В его произведениях мы найдем утонченное изящество поз и движений, привлекательную миловидность лиц, нежность чувств, ясность, упорядоченность и нарядную декоративность композиции. Эти черты особенно отчетливо выражены в триптихе «Обручение св. Екатерины» (1479, Брюгге, Госпиталь св. Иоанна). Композиция центральной части отличается строгой симметричностью, оживленной разнообразием поз. По сторонам Мадонны расположены образующие полукруг фигуры св. Екатерины и Варвары и двух апостолов; трон Мадонны фланкируют фигуры стоящих на фоне колонн Иоанна Крестителя и Иоанна Евангелиста. Изящные, почти бестелесные силуэты усиливают декоративную выразительность триптиха. Этот тип композиции, повторяющий с некоторыми изменениями композицию более раннего произведения художника - триптиха с Мадонной, святыми и заказчиками (1468, Англия, собрание герцога Девонширского), будет неоднократно повторяться и варьироваться художником. В некоторых случаях художник вводил в декоративный ансамбль отдельные элементы, заимствованные из искусства Италии, например обнаженных путти, держащих гирлянды, однако влияние итальянского искусства не распространялось на изображение человеческой фигуры.
Фронтальность и статичность отличают и «Поклонение волхвов» (1479, Брюгге, Госпиталь св. Иоанна), восходящее к аналогичной композиции Роже ван дер Вейдена, но подвергнутой упрощению и схематизации. В еще большей степени переработана композиция «Страшного суда» Роже в триптихе Мемлинга «Страшный суд» (1473, Гданьск), написанном по заказу представителя Медичи в Брюгге - Анжело Тани (превосходные портреты его и жены помещены на створках). Индивидуальность художника проявилась в этом произведении особенно ярко в поэтичном изображении рая. С несомненной виртуозностью исполнены изящные обнаженные фигуры. Характерная для «Страшного суда» миниатюрная тщательность исполнения еще в большей степени проявилась в двух картинах, представляющих собой цикл сцен из жизни Христа («Страсти Христовы», Турин; «Семь радостей Марии», Мюнхен). Талант миниатюриста обнаруживается и в живописных панно и медальонах, украшающих небольшой готический «Ларец св. Урсулы» (Брюгге, Госпиталь св. Иоанна). Это одно из самых популярных и прославленных произведений художника. Гораздо значительнее, однако, в художественном отношении монументальный триптих «Святые Христофор, Мавр и Жиль» (Брюгге, Городской музей). Образы святых в нем отличаются вдохновенной сосредоточенностью и благородной сдержанностью.
Особенно ценны в наследии художника его портреты. «Портрет Мартина ван Нивенхове» (1481, Брюгге, Госпиталь св. Иоанна) - единственный сохранившийся в целостности портретный диптих 15 века. Изображенная на левой створке Мадонна с младенцем представляет собой дальнейшее развитие типа портрета в интерьере. Мемлинг вносит еще одно новшество в композицию портрета, помещая погрудное изображение то в обрамлении колонн открытой лоджии, сквозь которую виден пейзаж («Парные портреты бургомистра Мореля и его жены» Брюссель), то непосредственно на фоне пейзажа («Портрет молящегося человека», Гаага; «Портрет неизвестного медальера», Антверпен). Портреты Мемлинга, несомненно, передавали внешнее сходство, но при всем различии характеристик мы обнаружим в них и много общего. Все изображенные им люди отличаются сдержанностью, благородством, душевной мягкостью и часто набожностью.
Г. Давид. Последним большим художником южнонидерландской школы живописи 15 века был Герард Давид (ок. 1460-1523). Уроженец Северных Нидерландов, он в 1483 году поселился в Брюгге, и после смерти Мемлинга стал центральной фигурой местной художественной школы. Творчество Г. Давида в ряде отношений резко отличается от творчества Мемлинга. Легкому изяществу последнего он противопоставлял тяжелую пышность и праздничную торжественность; его грузные коренастые фигуры обладают ярко выраженной объемностью. В своих творческих поисках Давид опирался на художественное наследие Яна ван Эйка. Следует отметить, что в это время интерес к искусству начала века становится довольно характерным явлением. Искусство времени Ван Эйка приобретает значение своего рода «классического наследия», что, в частности, находит выражение и в появлении значительного числа копий и подражаний.
Шедевр художника - большой триптих «Крещение Христа» (ок. 1500, Брюгге, Городской музей), отличающийся спокойно величавым и торжественным строем. Первое, что бросается здесь в глаза, это рельефно выделяющийся на первом плане ангел в великолепно написанной парчовой ризе, выполненной в традициях искусства Яна ван Эйка. Особенно замечателен пейзаж, в котором переходы от одного плана к другому даны тончайшими оттенками. Привлекает внимание убедительная передача вечернего освещения и мастерское изображение прозрачной воды.
Важное значение для характеристики художника имеет композиция «Мадонна среди святых дев» (1509, Руан), отличающаяся строгой симметрией в расположении фигур и продуманным цветовым решением.
Проникнутое строгим церковным духом, творчество Г. Давида носило в целом, как и творчество Мемлинга, консервативный характер; оно отражало идеологию патрицианских кругов клонившегося к упадку Брюгге.
VI - Нидерланды 15 век
Петрус Кристус
Петрус Кристус. Рождество Христово (1452 г.). Берлинский музей.
Разобранными произведениями и вообще дошедшими до нас образцами далеко не исчерпывается творчество нидерландцев в XV веке, а в свое время это творчество было прямо баснословным по продуктивности и высокому мастерству. Однако в том материале второстепенного разряда (и все же сколь высокого качества!), который имеется в нашем распоряжении и который зачастую есть лишь ослабленное отражение искусства главнейших мастеров, интерес для истории пейзажа представляет лишь небольшое количество произведений; остальные без личного чувства повторяют одни и те же схемы. Среди этих картин выделяются несколько произведений Петруса Кристуса (род. около 1420 года, умер в Брюге в 1472 г), еще недавно считавшегося учеником Яна ван Эйка и действительно подражавшего ему более чем кому-либо другому. С Кристусом мы встретимся впоследствии - при изучении истории бытовой живописи, в которой он играет более важную роль; но и в пейзаже он заслуживает известного внимания, хотя все, что им сделано, и носит несколько вялый, безжизненный оттенок. Вполне прекрасный пейзаж расстилается лишь за фигурами брюссельского "Плача над Телом Господним": типичный фламандский вид с мягкими линиями возвышенностей, на которых стоят замки, с рядами деревьев, рассаженных в долинах или взбирающихся тонкими силуэтами по склону размежеванных холмов; тут же - небольшое озеро, дорога, вьющаяся между полями, городок с церковью в ложбине, - все это под ясным утренним небом. Но, к сожалению, атрибуция этой картины Кристусу вызывает большие сомнения.
Гуго ван-дер Гус. Пейзаж на правой створке алтаря Портинари (около 1470 г.) Галлерея Уффици во Флоренции
Надо, впрочем, заметить, что и в достоверных картинах мастера в Берлинском музее едва ли не лучшая часть это именно пейзажи. Особенно привлекателен пейзаж в "Поклонении Младенцу". Оттеняющей рамкой служит здесь убогий, приставленный к скалистым глыбам, навес, как будто целиком списанный с натуры. Позади этой "кулисы" и одетых в темное фигуры Богоматери, Иосифа и повитухи Сивиллы круглятся склоны двух холмов, между которыми в небольшой зеленой долине приютилась роща юных деревьев. На опушке пастухи внемлют летящему над ними ангелу. Мимо них к городской стене ведет дорога, и ответвление ее всползает на левый холм, где под рядом ив виднеется крестьянин, гонящий ослов с мешками. Все дышит удивительным миром; однако нужно сознаться, что связи с изображенным моментом, в сущности, нет никакой. Перед нами день, весна, - нет и попытки в чем-либо означить "рождественское настроение". У "Флемаля" мы видим, по крайней мере, что-то торжественное во всей композиции и стремление изобразить декабрьское нидерландское утро. У Кристуса все дышит пасторальной грацией, и чувствуется полная неспособность художника углубиться в предмет. Те же черты мы встретим и в пейзажах всех других второстепенных мастеров средины XV века: Даре, Мэйре и десятков безымянных.
Гертхен Сант-Янс. "Сожжение останков Иоанна Крестителя". Музей в Вене.
Тем-то и замечательна гениальнейшая картина Гуго ван дер Гуса "Алтарь Портинари" (во Флоренции в "Уффицах"), что в ней художник-поэт первый среди нидерландцев пытается решительным и последовательным образом провести связь между настроением самого драматического действия и пейзажного фона. Нечто подобное мы видели в дижонской картине "Флемаля", но как далеко ушел вперед от этого опыта предшественника Гуго ван дер Гус, работая над картиной, заказанной ему богачом-банкиром Портинари (представителем в Брюгге торговых дел Медичисов) и предназначенной для отсылки во Флоренцию. Возможно, что у самого Портинари Гус видел картины любимых Медичи художников: Беато Анджелико, Филиппо Липпи, Бальдовинетти. Возможно и то, что в нем заговорило благородное честолюбие показать Флоренции превосходство отечественного искусства. К сожалению, мы ничего не знаем о Гусе, кроме довольно подробного (но тоже сути не выясняющего) рассказа о его помешательстве и смерти. Что же касается того, откуда был он родом, кто был его учителем, даже что написал он кроме "Алтаря Портинари", то все это остается под покровом тайны. Одно лишь явствует, хотя бы из изучения его картины во Флоренции, - это исключительная для нидерландца страстность, одухотворенность, жизненность его творчества. В Гусе соединились в одно неразрывное целое и драматическая пластика Роже, и глубокое чувство природы ван Эйков. К этому прибавилась его личная особенность: какая-то прекрасная патетическая нота, какой-то нежный, но отнюдь не расслабленный сентиментализм.
Мало в истории живописи картин, которые были бы полны такого трепета, в которых так сквозила бы душа художника, вся чудесная сложность ее переживаний. Если бы даже мы не знали, что Гус ушел в монастырь от мира, что там он вел какую-то странную полусветскую жизнь, занимая почетных гостей и пируя с ними, что затем им овладел мрак безумия, - один "Алтарь Портинари" говорил бы нам о больной душе ее автора, о влечении ее к мистическому экстазу, о сплетенности самых разнородных в ней переживаний. Сизый, холодный тон триптиха, одинокий во всей нидерландской школе, звучит как чудесная и глубоко печальная музыка.
