Кто написал сорок первый. Урок внеклассного чтения по повести Б. Лавренева "Сорок первый": "Мы дети страшных лет России…". Трагический финал истории
Лавренев Б., Сорок первый.
Гражданская война. После сражения с белыми в живых остались лишь малиновый комиссар Евсюков (малиновый - из-за цвета куртки и лица), двадцать три и Марютка. Они прорвали фронт, но оказались одни в холодной пустыне. Несколько верблюдов, немного пищи - вот все, что было у красноармейцев.
"Особая между ними была Марютка. Круглая рыбачья сирота Марютка... С семилетнего возраста двенадцать годов просидела верхом на жирной от рыбьих потрохов скамье, в брезентовых негнущихся штанах, вспарывая ножом серебряно-скользкие сельдяные брюха". Когда грянула Гражданская война она добровольно ушла воевать за красных.
"Марютка - тоненькая тростиночка прибрежная, рыжие косы заплетает венком под текинскую бурую папаху, а глаза Марюткины шалые, косо прорезанные, с желтым кошачьим огнем." Она мечтательная девушка, пишущая бездарные, но от чистого сердца, стихи. Их не принимают в печать, но она с упорством строчит новые. Если ее стихи не были хороши, то стреляла Марютка без промаха "и говорила каждый раз: - Тридцать девятый, рыбья холера. Сороковой, рыбья холера."
Такая была Марютка, шедшая вместе с двадцатью тремя и Евсюковым через холодную пустыню. Переход был сложен, еда заканчивалась, боевой дух все больше угасал. На совете было решено идти до Арала, в киргизские земли. Наутро Марютка разбудила Евсюкова - она разведала, что недалеко проходит караван. Комиссар поднимает людей, и они идут навстречу киргизскому каравану. При подходе их обстреляли - среди торговцев оказалось несколько белогвардейцев. Но караван был захвачен красными. Один из белых сдался- это был поручик Говоруха-Отрок, который должен был передать в штаб белых важное донесение. Марютка стреляла в него - но промазала. 41-й остался жив.
Охрану пленного поручили Марютке. Она связала его и привязала к себе веревку. Верблюдов у красных украли киргизы, так что они продолжили свой дальнейший переход пешими. Холод и голод истощали силы людей. Но они смогли добраться до киргизских земель.
Там красных приняли, накормили, дали отдохнуть. Марютка обсуждала с поручиком свои стихи. Евсюков узнал, что на берег выбросило бот. Он решает отправить пленного, Марютку и еще двух красноармейцев в штаб. Во время плавания шторм выносит бот на берег небольшого рыбацкого острова. Товарищи Марютки погибают, Ей и Говорухе-Отроку удается спастись. Чтобы спрятаться от грозы, они прячутся в одном из рыбных сараев. Ночью бот уносит в море. Поручик заболевает. Марютка его выхаживает. В это время в ней посыпаются нежные чувства у нему. Когда наконец Говоруха-Отрок выздоравливает, они перебираются в другой сарай, где Марютка нашла оставленные хозяевами небольшие запасы муки. Там они остались, выжидая весны, когда начнут ходить по Аралу корабли и спасут их. В Марютке все больше крепнут чувства к поручику, тот тоже полюбил ее за простоту и искренность. Каждый вечер Говоруха-Отрок рассказывает девушки истории, которые когда-то читал. Он говорит, что устал, и не хочет больше бороться. Поручик предлагает Марютке бросить все и уехать с ним. Но девушка твердо считает, что должна помочь свершиться пролетарской революции. Она за победу красных. Марютка возмущена конформистским отношением Говорухи-Отрока к творящимся в стране событиям: "Другие горбом землю под новь распахивают, а ты? Ах и сукин же сын!"
"Три дня после ссоры не разговаривали поручик и Марютка". Но все же он признал правоту девушки: "Поумнел, голубушка! Поумнел! Спасибо - научила! Если мы за книги теперь сядем, а вам землю оставим в полное владение, вы на ней такого натворите, что пять поколений кровавыми слезами выть будут. Нет, дура ты моя дорогая. Раз культура против культуры, так тут уже до конца. Пока..."
В этот момент на горизонте появляется корабль. Но их спасителями были белые. Марютка строго помнила наказ Евсюкова: "На белых нарветесь ненароком, живым не сдавайся".
Она стреляет в поручика.
"Поручик упал головой в воду. В маслянистом стекле расходились красные струйки из раздробленного черепа.
Марютка шагнула вперед, нагнулась. С воплем рванула гимнастерку на груди, выронив винтовку.
В воде на розовой нити нерва колыхался выбитый из орбиты глаз. Синий, как море, шарик смотрел на нее недоуменно-жалостно.
Она шлепнулась коленями в воду, попыталась приподнять мертвую, изуродованную голову и вдруг упала на труп, колотясь, пачкая лицо в багровых сгустках, и завыла низким, гнетущим воем:
- Родненький мой! Что ж я наделала? Очнись, болезный мой! Синегла-азенький!
С врезавшегося в песок баркаса смотрели остолбенелые люди."
Сверкающее кольцо казачьих сабель под утро распалось на мгновение на севере, подрезанное горячими струйками пулемета, и в щель прорвался лихорадочным последним упором малиновый комиссар Евсюков.
Всего вырвались из смертного круга в бархатной котловине малиновый Евсюков, двадцать три и Марютка.
Сто девятнадцать и почти все верблюды остались распластанными на промерзлой осыпи песка, меж змеиных саксауловых петель и красных прутиков тамариска.
Когда доложили есаулу Бурыге, что остатки противника прорвались, повертел он звериной лапищей мохнатые свои усы, зевнул, растянув рот, схожий с дырой чугунной пепельницы, и рыкнул лениво:
– А хай их! Не гоняться, бо коней морить не треба, Сами в песке подохнут. Бара-бир!
А малиновый Евсюков с двадцатью тремя и Марюткой увертливым махом степной разъяренной чекалки убегали в зернь-пески бесконечные.
Уже не терпится читателю знать, почему «малиновый Евсюков»?
Все по порядку.
Когда заткнул Колчак ощеренным винтовками человечьем месивом, как тугой пробкой, Оренбургскую линию, посадив на зады обомлелые паровозы – ржаветь в глухих тупиках, – не стало в Туркестанской республике черной краски для выкраски кож.
А время пришло грохотное, смутное, кожаное.
Брошенному из милого уюта домовых стен в жар и ледынь, в дождь и ведро, в пронзительный пулевой свист человечьему телу нужна прочная покрышка.
Оттого и пошли на человечестве кожаные куртки.
Красились куртки повсюду в черный, отливающий сизью стали, суровый и твердый, как владельцы курток, цвет.
И не стало в Туркестане такой краски.
Пришлось ревштабу реквизировать у местного населения запасы немецких анилиновых порошков, которыми расцвечивали в жар-птичьи сполохи воздушные шелка своих шалей ферганские узбечки и мохнатые узорочья текинских ковров сухогубые туркменские жены.
Стали этими порошками красить бараньи свежие кожи, и заполыхала туркестанская Красная Армия всеми отливами радуги – малиновыми, апельсиновыми, лимонными, изумрудными, бирюзовыми, лиловыми.
Комиссару Евсюкову судьба в лице рябого вахтера вещсклада отпустила по наряду штаба штаны и куртку ярко-малиновые.
Лицо у Евсюкова сызмалетства тоже малиновое, в рыжих веснушках, а на голове вместо волоса нежный утиный пух.
Если добавить, что росту Евсюков малого, сложения сбитого и представляет всей фигурою правильный овал, то в малиновой куртке и штанах похож – две капли воды – на пасхальное крашеное яйцо.
На спине у Евсюкова перекрещиваются ремни боевого снаряжения буквой «X», и кажется, если повернется комиссар передом, должна появиться буква «В».
Христос воскресе!
Но этого нет. В пасху и Христа Евсюков не верит.
Верует в Совет, в Интернационал, Чеку и в тяжелый вороненый наган в узловатых и крепких пальцах.
Двадцать три, что ушли с Евсюковым на север из смертного сабельного круга, красноармейцы как красноармейцы. Самые обыкновенные люди.
А особая между ними Марютка.
Круглая рыбачья сирота Марютка, из рыбачьего поселка, что в волжской, распухшей камыш-травой, широководной дельте под Астраханью.
С семилетнего возраста двенадцать годов просидела верхом на жирной от рыбьих потрохов скамье, в брезентовых негнущихся штанах, вспарывая ножом серебряно-скользкие сельдяные брюха.
А когда объявили по всем городам и селам набор добровольцев в Красную, тогда еще гвардию, воткнула вдруг Марютка нож в скамью, встала и пошла в негнущихся штанах своих записываться в красные гвардейцы.
Сперва выгнали, после, видя неотступно ходящей каждый день, погоготали и приняли красногвардейкой, на равных с прочими правах, но взяли подписку об отказе от бабьего образа жизни и, между прочим, деторождения до окончательной победы труда над капиталом.
Марютка – тоненькая тростиночка прибрежная, рыжие косы заплетает венком под текинскую бурую папаху, а глаза Марюткины шалые, косо прорезанные, с желтым кошачьим огнем.
Главное в жизни Марюткиной – мечтание. Очень мечтать склонна и еще любит огрызком карандаша на любом бумажном клоке, где ни попадется, выводить косо клонящимися в падучей буквами стихи.
Это всему отряду известно. Как только приходили куда-нибудь в город, где была газета, выпрашивала Марютка в канцелярии лист бумаги.
Облизывая языком сохнущие от волнения губы, тщательно переписывала стихи, над каждым ставила заглавие, а внизу подпись: стих Марии Басовой.
Стихи были разные. О революции, о борьбе, о вождях. Между другими о Ленине.
Ленин герой наш пролетарский,
Поставим статуй твой на площаде.
Ты низвергнул дворец тот царский
И стал ногою на труде.
Несла стихи в редакцию. В редакции пялили глаза на тоненькую девушку в кожушке, с кавалерийским карабином, удивленно брали стихи, обещали прочитать.
Спокойно оглядев всех, Марютка уходила.
Заинтересованный секретарь редакции вчитывался в стихи. Плечи его подымались и начинали дрожать, рот расползался от несдерживаемого гогота. Собирались сотрудники, и секретарь, захлебываясь, читал стихи.
Сотрудники катались по подоконникам: мебели в редакции в те времена не было.
Марютка снова появлялась утром. Упорно глядя в дергающееся судорогами лицо секретаря немигающими зрачками, собирала листки и говорила нараспев:
– Значит, невозможно народовать? Необделанные? Уж я их из самой середки, ровно как топором, обрубаю, а все плохо. Ну, еще потрудюсь, ничего не поделаешь! И с чего это они такие трудные, рыбья холера? А?
И уходила, пожимая плечами, нахлобучив на лоб туркменскую свою папаху.
Стихи Марютке не удавались, но из винтовки в цель садила она с замечательной меткостью. Была в евсюковском отряде лучшим стрелком и в боях всегда находилась при малиновом комиссаре.
Евсюков показывал пальцем:
– Марютка! Гляди! Офицер!
Марютка прищуривалась, облизывала губы и не спеша вела стволом. Бухал выстрел всегда без промаха.
Она опускала винтовку и говорила каждый раз:
– Тридцать девятый, рыбья холера. Сороковой, рыбья холера.
«Рыбья холера» – любимое словцо у Марютки.
А матерных слов она не любила. Когда ругались при ней, супилась, молчала и краснела.
Данную в штабе подписку Марютка держала крепко. Никто в отряде не мог похвастать Марюткиной благосклонностью.
Однажды ночью сунулся к ней только что попавший в отряд мадьяр Гуча, несколько дней поливавший ее жирными взглядами. Скверно кончилось. Еле уполз мадьяр, без трех зубов и с расшибленным виском. Отделала рукояткой револьвера.
Красноармейцы над Марюткой любовно посмеивались, но в боях берегли пуще себя.
Говорила в них бессознательная нежность, глубоко запрятанная под твердую ярко-цветную скорлупу курток, тоска по покинутым дома жарким, уютным бабьим телам.
Такими были ушедшие на север, в беспросветную зернь мерзлых песков, двадцать три, малиновый Евсюков и Марютка.
Пел серебряными вьюжными трелями буранный февраль. Заносил мягкими коврами, ледянистым пухом увалы между песчаными взгорбьями, и над уходящими в муть и буран свистало небо – то ли ветром диким, то ли назойливым визгом крестящих воздух вдогонку вражеских пуль.
Трудно вытаскивались из снега и песка отяжелевшие ноги в разбитых ботах, хрипели, выли и плевались голодные шершавые верблюды.
Выдутые ветрами такыры блестели соляными кристаллами, и на сотни верст кругом небо было отрезано от земли, как мясничьим ножом, по ровной и мутной линии низкого горизонта.
Эта глава, собственно, совершенно лишняя в моем рассказе.
Борис Лавренёв
Сорок первый
Павла Дмитриевича Жукова
Сверкающее кольцо казачьих сабель под утро распалось на мгновение на севере, подрезанное горячими струйками пулемета, и в щель прорвался лихорадочным последним упором малиновый комиссар Евсюков.
Всего вырвались из смертного круга в бархатной котловине малиновый Евсюков, двадцать три и Марютка.
Сто девятнадцать и почти все верблюды остались распластанными на промерзлой осыпи песка, меж змеиных саксауловых петель и красных прутиков тамариска.
Когда доложили есаулу Бурыге, что остатки противника прорвались, повертел он звериной лапищей мохнатые свои усы, зевнул, растянув рот, схожий с дырой чугунной пепельницы, и рыкнул лениво:
– А хай их! Не гоняться, бо коней морить не треба, Сами в песке подохнут. Бара-бир!
А малиновый Евсюков с двадцатью тремя и Марюткой увертливым махом степной разъяренной чекалки убегали в зернь-пески бесконечные.
Уже не терпится читателю знать, почему «малиновый Евсюков»?
Все по порядку.
Когда заткнул Колчак ощеренным винтовками человечьем месивом, как тугой пробкой, Оренбургскую линию, посадив на зады обомлелые паровозы – ржаветь в глухих тупиках, – не стало в Туркестанской республике черной краски для выкраски кож.
А время пришло грохотное, смутное, кожаное.
Брошенному из милого уюта домовых стен в жар и ледынь, в дождь и ведро, в пронзительный пулевой свист человечьему телу нужна прочная покрышка.
Оттого и пошли на человечестве кожаные куртки.
Красились куртки повсюду в черный, отливающий сизью стали, суровый и твердый, как владельцы курток, цвет.
И не стало в Туркестане такой краски.
Пришлось ревштабу реквизировать у местного населения запасы немецких анилиновых порошков, которыми расцвечивали в жар-птичьи сполохи воздушные шелка своих шалей ферганские узбечки и мохнатые узорочья текинских ковров сухогубые туркменские жены.
Стали этими порошками красить бараньи свежие кожи, и заполыхала туркестанская Красная Армия всеми отливами радуги – малиновыми, апельсиновыми, лимонными, изумрудными, бирюзовыми, лиловыми.
Комиссару Евсюкову судьба в лице рябого вахтера вещсклада отпустила по наряду штаба штаны и куртку ярко-малиновые.
Лицо у Евсюкова сызмалетства тоже малиновое, в рыжих веснушках, а на голове вместо волоса нежный утиный пух.
Если добавить, что росту Евсюков малого, сложения сбитого и представляет всей фигурою правильный овал, то в малиновой куртке и штанах похож – две капли воды – на пасхальное крашеное яйцо.
На спине у Евсюкова перекрещиваются ремни боевого снаряжения буквой «X», и кажется, если повернется комиссар передом, должна появиться буква «В».
Христос воскресе!
Но этого нет. В пасху и Христа Евсюков не верит.
Верует в Совет, в Интернационал, Чеку и в тяжелый вороненый наган в узловатых и крепких пальцах.
Двадцать три, что ушли с Евсюковым на север из смертного сабельного круга, красноармейцы как красноармейцы. Самые обыкновенные люди.
А особая между ними Марютка.
Круглая рыбачья сирота Марютка, из рыбачьего поселка, что в волжской, распухшей камыш-травой, широководной дельте под Астраханью.
С семилетнего возраста двенадцать годов просидела верхом на жирной от рыбьих потрохов скамье, в брезентовых негнущихся штанах, вспарывая ножом серебряно-скользкие сельдяные брюха.
А когда объявили по всем городам и селам набор добровольцев в Красную, тогда еще гвардию, воткнула вдруг Марютка нож в скамью, встала и пошла в негнущихся штанах своих записываться в красные гвардейцы.
Сперва выгнали, после, видя неотступно ходящей каждый день, погоготали и приняли красногвардейкой, на равных с прочими правах, но взяли подписку об отказе от бабьего образа жизни и, между прочим, деторождения до окончательной победы труда над капиталом.
Марютка – тоненькая тростиночка прибрежная, рыжие косы заплетает венком под текинскую бурую папаху, а глаза Марюткины шалые, косо прорезанные, с желтым кошачьим огнем.
Главное в жизни Марюткиной – мечтание. Очень мечтать склонна и еще любит огрызком карандаша на любом бумажном клоке, где ни попадется, выводить косо клонящимися в падучей буквами стихи.
Это всему отряду известно. Как только приходили куда-нибудь в город, где была газета, выпрашивала Марютка в канцелярии лист бумаги.
Облизывая языком сохнущие от волнения губы, тщательно переписывала стихи, над каждым ставила заглавие, а внизу подпись: стих Марии Басовой.
Стихи были разные. О революции, о борьбе, о вождях. Между другими о Ленине.
Ленин герой наш пролетарский, Поставим статуй твой на площаде. Ты низвергнул дворец тот царский И стал ногою на труде.
Несла стихи в редакцию. В редакции пялили глаза на тоненькую девушку в кожушке, с кавалерийским карабином, удивленно брали стихи, обещали прочитать.
Спокойно оглядев всех, Марютка уходила.
Заинтересованный секретарь редакции вчитывался в стихи. Плечи его подымались и начинали дрожать, рот расползался от несдерживаемого гогота. Собирались сотрудники, и секретарь, захлебываясь, читал стихи.
Сотрудники катались по подоконникам: мебели в редакции в те времена не было.
Марютка снова появлялась утром. Упорно глядя в дергающееся судорогами лицо секретаря немигающими зрачками, собирала листки и говорила нараспев:
– Значит, невозможно народовать? Необделанные? Уж я их из самой середки, ровно как топором, обрубаю, а все плохо. Ну, еще потрудюсь, ничего не поделаешь! И с чего это они такие трудные, рыбья холера? А?
И уходила, пожимая плечами, нахлобучив на лоб туркменскую свою папаху.
Стихи Марютке не удавались, но из винтовки в цель садила она с замечательной меткостью. Была в евсюковском отряде лучшим стрелком и в боях всегда находилась при малиновом комиссаре.
Евсюков показывал пальцем:
– Марютка! Гляди! Офицер!
Марютка прищуривалась, облизывала губы и не спеша вела стволом. Бухал выстрел всегда без промаха.
Она опускала винтовку и говорила каждый раз:
– Тридцать девятый, рыбья холера. Сороковой, рыбья холера.
«Рыбья холера» – любимое словцо у Марютки.
А матерных слов она не любила. Когда ругались при ней, супилась, молчала и краснела.
Данную в штабе подписку Марютка держала крепко. Никто в отряде не мог похвастать Марюткиной благосклонностью.
Однажды ночью сунулся к ней только что попавший в отряд мадьяр Гуча, несколько дней поливавший ее жирными взглядами. Скверно кончилось. Еле уполз мадьяр, без трех зубов и с расшибленным виском. Отделала рукояткой револьвера.
Красноармейцы над Марюткой любовно посмеивались, но в боях берегли пуще себя.
Говорила в них бессознательная нежность, глубоко запрятанная под твердую ярко-цветную скорлупу курток, тоска по покинутым дома жарким, уютным бабьим телам.
Такими были ушедшие на север, в беспросветную зернь мерзлых песков, двадцать три, малиновый Евсюков и Марютка.
Пел серебряными вьюжными трелями буранный февраль. Заносил мягкими коврами, ледянистым пухом увалы между песчаными взгорбьями, и над уходящими в муть и буран свистало небо – то ли ветром диким, то ли назойливым визгом крестящих воздух вдогонку вражеских пуль.
Трудно вытаскивались из снега и песка отяжелевшие ноги в разбитых ботах, хрипели, выли и плевались голодные шершавые верблюды.
Выдутые ветрами такыры блестели соляными кристаллами, и на сотни верст кругом небо было отрезано от земли, как мясничьим ножом, по ровной и мутной линии низкого горизонта.
Гражданская война. После сражения с белыми в живых остались лишь малиновый комиссар Евсюков(малиновый- из-за цвета куртки и лица), двадцать три и Марютка. Они прорвали фронт, но оказались одни в холодной пустыне. Несколько верблюдов, немного пищи- вот все, что было у красноармейцев.
«Особая между ними была Марютка. Круглая рыбачья сирота Марютка… С семилетнего возраста двенадцать годов просидела верхом на жирной от рыбьих потрохов скамье, в брезентовых негнущихся штанах, вспарывая ножом серебряно-скользкие сельдяные брюха». Когда грянула Гражданская война она добровольно ушла воевать за красных.
«Марютка- тоненькая тростиночка прибрежная, рыжие косы заплетает венком под текинскую бурую папаху, а глаза Марюткины шалые, косо прорезанные, с желтым кошачьим огнем. » Она мечтательная девушка, пишущая бездарные, но от чистого сердца, стихи. Их не принимают в печать, но она с упорством строчит новые. Если ее стихи не были хороши, то стреляла Марютка без промаха «и говорила каждый раз: - Тридцать девятый, рыбья холера. Сороковой, рыбья холера. »
Такая была Марютка, шедшая вместе с двадцатью тремя и Евсюковым через холодную пустыню. Переход был сложен, еда заканчивалась, боевой дух все больше угасал. На совете было решено идти до Арала, в киргизские земли. Наутро Марютка разбудила Евсюкова- она разведала, что недалеко проходит караван. Комиссар поднимает людей, и они идут навстречу киргизскому каравану. При подходе их обстреляли- среди торговцев оказалось несколько белогвардейцев. Но караван был захвачен красными. Один из белых сдался- это был поручик Говоруха-Отрок, который должен был передать в штаб белых важное донесение. Марютка стреляла в него- но промазала. 41-й остался жив.
Охрану пленного поручили Марютке. Она связала его и привязала к себе веревку. Верблюдов у красных украли киргизы, так что они продолжили свой дальнейший переход пешими. Холод и голод истощали силы людей. Но они смогли добраться до киргизских земель.
Там красных приняли, накормили, дали отдохнуть. Марютка обсуждала с поручиком свои стихи. Евсюков узнал, что на берег выбросило бот. Он решает отправить пленного, Марютку и еще двух красноармейцев в штаб. Во время плавания шторм выносит бот на берег небольшого рыбацкого острова. Товарищи Марютки погибают, Ей и Говорухе-Отроку удается спастись. Чтобы спрятаться от грозы, они прячутся в одном из рыбных сараев. Ночью бот уносит в море. Поручик заболевает. Марютка его выхаживает. В это время в ней посыпаются нежные чувства у нему. Когда наконец Говоруха-Отрок выздоравливает, они перебираются в другой сарай, где Марютка нашла оставленные хозяевами небольшие запасы муки. Там они остались, выжидая весны, когда начнут ходить по Аралу корабли и спасут их. В Марютке все больше крепнут чувства к поручику, тот тоже полюбил ее за простоту и искренность. Каждый вечер Говоруха-Отрок рассказывает девушки истории, которые когда-то читал. Он говорит, что устал, и не хочет больше бороться. Поручик предлагает Марютке бросить все и уехать с ним. Но девушка твердо считает, что должна помочь свершиться пролетарской революции. Она за победу красных. Марютка возмущена конформистским отношением Говорухи-Отрока к творящимся в стране событиям: «Другие горбом землю под новь распахивают, а ты? Ах и сукин же сын!»
«Три дня после ссоры не разговаривали поручик и Марютка». Но все же он признал правоту девушки: «Поумнел, голубушка! Поумнел! Спасибо - научила! Если мы за книги теперь сядем, а вам землю оставим в полное владение, вы на ней такого натворите, что пять поколений кровавыми слезами выть будут. Нет, дура ты моя дорогая. Раз культура против культуры, так тут уже до конца.
В дни, когда всё наше внимание приковано к осмыслению грандиозного события столетней давности, к революции 1917-го года, есть произведения, которые хочется перечитывать много раз, заново открывая в них новые смыслы, постигая глубину и актуальность авторского замысла. Хотелось бы обратить внимание читателей на любимый мною рассказ Бориса Лавренёва «Сорок первый». В нём дано ярчайшее художественное обоснование причин революции и гражданской войны. Последствия этих событий до сих пор ощутимы в нашем глубоко расколотом обществе.
Сама биография писателя вполне могла бы стать сюжетом для приключенческого романа. С детства Борис рос в мире книг, историй о подвигах и путешествиях. Его бабушка была богатой наследницей, сумевшей дать своей дочери Марии прекрасное образование, его предки по материнской линии служили под началом Суворова и Потемкина. Родители будущего писателя были школьными учителями. Его крёстный - М.Е. Беккер - был городским головой Херсона. Отставной артиллерист и сослуживец Л.Н. Толстого в Севастопольской кампании, М.Беккер создал в городе хорошую библиотеку, которой с радостью пользовался юный Лавренев, читавший запоем. Любимыми книгами Бориса были истории о морских путешествиях, открытиях и далеких землях. Тогда-то, в юные годы, он прочёл роман Даниэля Дефо «Робинзон Крузо» и решил бежать из дома, стать моряком. Однако, в итальянском пору его задержали карабинеры и вернули на родину.
Мальчик, выросший в Херсоне, на берегах Днепра, был отнюдь не пролетарского происхождения. Он закончил юридический факультет Московского университета в 1915-м году и вскоре был призван в армию, где, как и его крёстный, стал артиллеристом. Революция и стремительное крушение царской империи побудили его к глубоким размышлениям о сущности происходящих в России событий. На короткое время молодой офицер Лавренев примкнул к белому движению, но вскоре вернулся в Москву, где в ноябре 1918-го года увидал первый парад в честь годовщины революции. Будучи убеждённым государственником, он понял: раз существует армия, значит, есть государство. И отныне раз и навсегда связал с ним свою судьбу, с его вооружёнными силами. В составе команды бронепоезда штурмовал занятый Петлюрой Киев. Участвовал в боях на Крымском полуострове. При разгроме банды атамана Зеленого был ранен в ногу. После госпиталя ему пришлось расстаться со строевой службой и стать политработником в Средней Азии. Там, по горячим следам событий гражданской войны родились замыслы повести «Ветер» и нескольких больших рассказов. Самый знаменитый из них - «Сорок первый» - был написан в ноябре 1924-го года.
Динамично и драматично начало рассказа: страшная расправа белоказаков над попавшим в окружение отрядом красноармейцев: «Сто девятнадцать и почти все верблюды остались распластанными на промерзлой осыпи песка, меж змеиных саксауловых петель и красных прутиков тамариска». Вырваться на север из смертельного сабельного круга удалось лишь двадцати трём красноармейцам во главе с комиссаром Евсюковым. Особой в отряде была девушка Марютка, чью судьбу автор, подобно живописцу, воссоздал ёмкими и лаконичными штрихами: «Круглая рыбачья сирота Марютка, из рыбачьего посёлка, что в волжской, распухшей камыш-травой, широководной дельте под Астраханью.
С семилетнего возраста двенадцать годов просидела верхом на жирной от рыбьих потрохов скамье, в брезентовых негнущихся штанах, вспарывая ножом серебристо-скользкие сельдяные брюха».
Вдумайтесь, каким мог быть социальный лифт в царской России у девушки, обречённой на каторжную работу и мечтающей о лучшей жизни? Последующий её поступок достаточно мотивирован: «А когда объявили по всем городам и селам набор добровольцев в Красную, тогда ещё гвардию, воткнула вдруг Марютка нож в скамью, встала и пошла в негнущихся штанах своих записываться в красные гвардейцы».
Все десять главок рассказа - великолепное сочетание доброго юмора, иронии, лиризма и драматизма, где героический пафос взаимодействует с трагическим, а романтизм - с реализмом и экспрессионизмом. При приёме в Красную гвардию с Марютки «взяли подписку от отказе от бабьего образа жизни и, между прочим, деторождения до окончательной победы труда над капиталом».
Страстно хотелось Марютке выразить свои впечатления от рождения нового мира в стихах о революции, о её вождях, о Ленине:
Ленин герой наш пролетарский,
Поставим статуй твой на площаде.
Ты низвергнул дворец тот царский
И стал ногою на труде.
Стихи она несла в редакцию, где, после её ухода, сотрудники от хохота катались по подоконникам: мебели в редакции в те времена не было. Образ главной героини рассказа воссоздан автором достаточно многогранно: лаконичная, данная в ретроспекции, биография, портретная и речевая характеристики, а главное - её действия в боевой обстановке: «Стихи Марютке не удавались, но из винтовки в цель садила она с замечательной меткостью. Была в евсюковском отряде лучшим стрелком». Каждый выстрел девушки в белогвардейцев был ни чем иным, как актом её возмездия сторонникам той России, что обрекла её и миллионы сограждан на нищету и бесправие. Особый счёт Марютка вела убитым ею офицерам царской армии: «Тридцать девятый, рыбья холера. Сороковой, рыбья холера».
Второй главный герой рассказа - гвардии поручик Вадим Николаевич Говоруха-Отрок - под пером Лавренёва предстал перед читателями как по-своему незаурядный представитель Романовской империи. Писатель рисует портрет одного из своих сослуживцев по царской армии и даже не меняет его звания и фамилии. Попав в плен к красногвардейцам, поручик держится мужественно: наотрез, с иронией и насмешкой в ответе, отказывается передать monsieur Евсюкову свои секретные поручения. В тяжелейшем пути до Арала он один идёт прямо и спокойно, на привале внимательно выслушивает Марюткины стихи и объясняет ей, что «всякое искусство ученья требует, у него свои правила и законы».
Себя Вадим Николаевич осознаёт человеком европейской культуры и традиции: помимо знания французского, он, судя по тексту, владеет и английским языком, не случайно свою бывшую большую яхту в Петербурге называл в честь сестры «Нелли», а не Елена.
Здесь нельзя не вспомнить провиденциальную книгу Ивана Солоневича «Народная монархия», автор которой подверг резкой критике всю прозападную империю Романовых за то, что её правящая верхушка напрочь отгородилась от простого народа другим языком, костюмами, обычаями, продолжая в то же время роскошно жить за счёт угнетаемых ею народных масс. По мысли И.Солоневича, если в будущей России суждено возродиться монархии, то образцом для неё может послужить только Московская Русь, все учреждения которой - сверху донизу - были монархическими, а народ и правящие верхи жили в одном социально-экономическом и культурном укладе.
Сердцевиной рассказа является вынужденная робинзонада двух его главных героев, когда после шторма на Арале они оказались выброшенными на берег необитаемого рыбачьего острова, а бот унесло в море. Оказавшись на суше, поручик, промокший и озябший, тут же дал ироническую оценку ситуации: «Совершенная сказка! Робинзон в сопровождении Пятницы!».
Пятницей он продолжал называть Марютку и до, и после того, как она в рыбачьем сарае выходила и спасла его, впавшего в беспамятство, от тяжелейшей простуды: «Лепёшки-то, что остались, все тебе в кипятке скормила. А теперь одна рыба кругом».
Любовное чувство, вспыхнувшее у героев рассказа друг к другу, также художественно мотивировано: у поручика оно возникает из благодарности за спасённую жизнь, у Марютки - за приоткрытый ей мир культуры, за те «сказки», то рассказывал он ей по вечерам, начав с приключений Робинзона Крузо: «Сорок первым должен был стать на Марюткином смертном счету гвардии поручик Говоруха-Отрок. А стал первым на счету девичьей радости».
И всё же островной идиллии героев не суждено было длиться долго: их представления о собственном будущем и о будущем России оставались диаметрально противоположными. Поручику грезилась тихая жизнь на дачке под Сухумом, Марютке - продолжение борьбы за победу революции. Характерен в этом плане их диалог-спор:
Странно мне только, что ты, девушка, огрубела настолько, что тебя тянет идти громить, убивать с пьяными, вшивыми ордами.
У них, может, тело завшивело, а у тебя душа насквозь вшивая!
Для поручика восставший народ - «пьяные вшивые орды». В этом определении вся суть социального расизма правящей верхушки империи Романовых по отношению к собственному народу.
Трагический финал неизбежен. При появлении у берега белогвардейского баркаса Марютка, схватив винтовку, инстинктивно выполняет приказ комиссара Евсюкова: «В воде на розовой нити нерва колыхался выбитый из орбиты глаз. Синий, как море, шарик, смотрел на неё недоумённо-жалостно».
И всё же рассказ заканчивается впечатляющей сценой человеческого горя и отчаяния Марютки, её гнетущим воем: «Родненький мой! Что ж я наделала?». Лучшим представителям двух столь разных Россий не суждено было понять друг друга.
В чём современный смысл и уроки этого гениального, на мой взгляд, рассказа? Разрушительные для страны события 1990-х многие политологи и историки называют контрреволюцией по отношению к 1917-му году, и в этом есть своя логика. Снова в России возникло небывалое за всю её историю классовое расслоение. Снова - за счёт присвоения природных и прочих ресурсов - возник класс олигархов и их приспешников, для которых народ - «генетическое отребье», «быдло», «нищеброды», а это ни что иное, как возврат социального расизма. Для завсегдатаев Куршавеля стали ненужными образование, знания, опыт, порядочность, способность сострадать и сопереживать. Долго ли продлится их праздник жизни? Что сказал бы Борис Лавренёв по поводу воздвигнутого на Украине памятника Петлюре, от банд которого он освобождал Киев?
Выверенную, ясную картину событий, происходящих ныне в России, дал журналист Максим Шевченко, член Общественной Палаты при президенте РФ: «Историческая проблема России всегда была в том, что она являлась периферией Запада и рассматривалась правящими элитами как приложение к нему. Единственным антизападным, национально ориентированным правительством в истории России было советское правительство. Оно воспринимало Запад не как образец для подражания и уж точно не как «старшего брата», определяющего экономический, политический и культурный уклад России.
Сегодня мы стоим перед таким же выбором. Или Россия будет приложением к Западу, или будет сформировано национально ориентированное государство, ставящее во главу угла интересы народа и работающее на его развитие».
Именно в этом ценны для нас непреходящие уроки революции 1917-го года и последовавшей за ней гражданской войны, о которой написан потрясающий по воздействию рассказ Бориса Лавренёва «Сорок первый».
Каждому гражданину России надлежит определиться в своём выборе и созидать во имя национально-ориентированного государства. Только на этих путях реально наше достойное будущее.
Галина Чудинова , член Союза писателей России, Пермь
