Современные проблемы науки и образования. Знаменитые музыканты Презентация на тему
1В статье представлен теоретический анализ проблем исполнительской интерпретации музыкального произведения. Рассмотрено понятие «интерпретация» как в общем смысле, так и в контексте музыкального искусства, а также процесс появления идеи восприятия исполнения произведения как его интерпретации. Обозначена роль исполнителя-интерпретатора, определены необходимые психологические и профессиональные качества музыканта, способствующие верному пониманию авторского замысла и выявлению личностного смысла. Исследована проблема объективной и субъективной трактовки музыкального сочинения, а также различные подходы к пониманию «правильной» интерпретации произведения. Приведён общий план работы над музыкальным произведением для более точного постижения и передачи художественного образа. Уделено особое внимание работе над вокальными произведениями на иностранном языке ввиду наличия специфических лингвистических особенностей.
личностный смысл
творческая инициатива
индивидуальность исполнителя
музыкальное исполнительство
импровизация
художественный образ
творческая интерпретация
1. Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. - М.: Искусство, 1999. - 368 с.
2. Овсянкина Г.П. Музыкальная психология. - СПб.: Союз художников, 2007. - 240 с.
3. Станиславский К.С. Собрание сочинений: монография в 9-ти т. - М.: Искусство, 1991. - 4 т. - 400 с.
4. Фейнберг С.Е. Пианизм как искусство. - 2-е изд. - М.: Музыка, 1969. - 608 с.
5. Холопова В.Н. Музыка как вид искусства: учеб. пособие. - СПб.: Лань, 2000. - 320 с.
6. Шаляпин Ф.И. Маска и душа. Мои сорок лет на театрах. - Париж: Современные записки, 1932. - 357 с.
С.Е. Фейнберг, советский пианист, музыкальный педагог и композитор, писал: «Нотный текст - богатство, завещанное композитором, а его исполнительские указания - сопроводительное письмо к завещанию» . Его бессмертные слова отражают один из подходов, которым руководствуются музыканты при прочтении музыкального произведения. Однако хорошо известно, что существует не только текст, но и подтекст произведения, передающий особое настроение, которое не всегда поддаётся нотной записи. И именно «попадание» в это настроение открывает исполнителю путь к постижению художественного образа всего произведения.
Неоднозначность вопроса определения художественного образа в музыкальном искусстве заключается в том, что нужно всегда удерживать баланс между «правильностью» авторского замысла и творческой инициативой исполнителя.
Хорошее исполнение - синоним к слову «творчество». И только от исполнителя зависит, одухотворит ли он музыкальное произведение или, наоборот, принизит. Именно индивидуальная трактовка произведения возводит исполнительскую деятельность на творческий уровень. Ведь даже самая подробная и насыщенная ремарками запись относительна, и её ещё предстоит не только прочитать, но и «оживить», т. е. сделать «творческий перевод» авторской записи-схемы в реальные звуковые образы.
Но как же этого добиться? Достаточно ли просто тщательно следить за нотным текстом и авторскими ремарками?
С одной стороны, партитура гарантирует исполнение идентичное с авторским, а с другой - это всего лишь схематичное воспроизведение работы автора. Всякое исполнение созданного композитором нотного текста является субъективным и представляет собой исполнительскую трактовку или интерпретацию. Однако в исторически сложившемся специальном профессиональном понимании исполнительской интерпретации принято считать не всякое воспроизведение нотного текста.
Сам термин «интерпретация» происходит от латинского слова «interpretario» - истолкование, трактовка, раскрытие смысла. Причём процесс интерпретации связан не только с установлением объективного значения, но в большей степени - с выявлением личностного смысла трактуемых объектов. В области музыкального искусства интерпретацией называют вариантную множественность индивидуального прочтения и воспроизведения музыкального произведения, раскрывающую его идейно-образное содержание, новые смыслы .
Изначально слово «интерпретация», появившееся в русском языке, и его европейские аналоги («interpretation» в английском, «interpretation» во французском, «Auslegung» в немецком и др.) не имели вообще никакого отношения к музыке. Идея восприятия исполнения произведения как его интерпретации появилась не так давно. Во времена Баха, Моцарта, Шопена или Шуберта, например, никто не мог представить спор о том, как правильно трактовать музыкальное произведение. Ведь в то время композиторы, как правило, сами исполняли свои сочинения. Развитие же интерпретации как самостоятельного искусства стало возможным в начале 19 века, после популяризации концертной деятельности и появления нового типа музыканта-интерпретатора - исполнителя произведений других композиторов. Также появились и традиции авторского исполнительства. Такими музыкантами-интерпретаторами были Ф. Лист, А.Г. Рубинштейн, С.В. Рахманинов. Со второй половины 19 века уже стала складываться теория музыкальной интерпретации, изучающая многообразие исполнительских школ, эстетические принципы интерпретации. К 20 веку эта теория стала одной из областей музыковедения.
Как и хорошее исполнение, процесс работы над музыкальным произведением тоже является процессом творческим. Причём творчество здесь связано не только с раскрытием художественных особенностей произведения, но и с реализацией различных индивидуальных качеств исполнителя, на которого возлагаются довольно противоречивые задачи. С одной стороны, наиболее точное раскрытие замысла автора на основе его стиля, жанровых особенностей, эмоционального содержания и т. п., а с другой - выражение своих собственных эмоций и чувств. В данном случае наглядно проявляется прямая связь между личностью автора и личностью исполнителя, и интерпретацию произведения можно представить как диалоги композитора и исполнителя, исполнителя и слушателя, причём личность исполнителя играет решающую роль в этом процессе.
Любая интерпретация предполагает индивидуальный подход к исполняемой музыке, и в этом случае происходит воспроизведение замыслов композитора через призму индивидуальности исполнителя, через его внутреннюю свободу. Однако свобода в искусстве должна быть укреплена и внутренней дисциплиной .
Художественное воплощение интерпретации зависит от психологических и профессиональных качеств музыканта: его музыкально-слуховых представлений, интеллекта, темперамента, эмоциональной отзывчивости, музыкального опыта, исполнительской выдержки, концентрации внимания, владения, способности контролировать свою игру.
В современном музыкознании существует классификация исполнителей по их манере интерпретировать произведение на так называемые «интерпретационные типы». Если музыкант максимально точно воспроизводит нотный текст, такая интерпретационная установка называется атрибуцией.
Если же в силу своей увлечённости и эмоционального всплеска музыкант начинает изменять нотный текст и образную атмосферу произведения, то такая интерпретационная установка называется инвенцией. В случае когда исполнитель «уводит» свою интерпретацию от точного выполнения ремарок, указанных в нотном тексте, как правило, это приводит к искажению стилистического и жанрового содержания музыки и говорит о непрофессиональной трактовке музыкального произведения.
Склонность к той или иной разновидности исполнительского искусства определяется внутренними качествами музыканта: характером, темпераментом, приоритетом тех или иных психических функций. Известно, что у одних исполнителей может преобладать образное мышление, при этом они хорошо справляются с исполнением изобразительной и программной музыки. У других же - логическое, что способствует лучшему исполнению произведений философского, глубоко переживаемого характера .
Однако какую же интерпретацию считать правильной? В музыкознании существуют разные мнения по этому поводу. Одни исследователи считают возможным наличие стольких трактовок, сколько исполнителей их осуществляет . Другие же утверждают, что, как и научная, художественная интерпретация может быть или правильной или неправильной, причём правильная - только та, которая совпадает с авторской.
Но как же узнать, что хотел передать композитор, особенно если он жил много лет назад?
Существует убеждение, что, как только музыка написана, она больше не принадлежит композитору, она принадлежит исполнителю. Причём это мнение не только некоторых исполнителей, но и некоторых композиторов. Величайший композитор Рихард Штраус был как раз одним из них. Выступая в роли дирижёра, он никогда не показывал исполнителю на его конкретные ошибки и всегда концентрировался на общем впечатлении от звучания.
Разумеется, не все великие композиторы имели такой подход. Некоторые требовали от исполнителей строгой точности прочтения. Так, Джузеппе Верди, особенно в последние годы жизни, даже увольнял певцов, которые нечётко следовали нотному тексту.
Великий итальянский дирижёр Артуро Тосканини говорил: «Зачем искать, когда всё написано? В нотах есть всё, композитор никогда не скрывает своих намерений, они всегда ясно выражены на нотной бумаге...» Написанное композитором было для него чем-то неприкосновенным, и это являлось его принципом интерпретации музыки. Тосканини никогда не выходил за рамки требований автора.
Почему же в разные времена подходы композиторов отличались? Здесь можно вспомнить историю раннего «бельканто». В то время певцы «бельканто» были не просто вокалистами, они были хорошо образованными музыкантами и композиторами, и при исполнении произведений им позволялась даже импровизация. Профессия певца была очень популярной и очень прибыльной. И потребность в как можно более быстром обучении тоже возрастала. Знания основ композиции стали уже не так нужны, и количество вокалистов росло, но отнюдь не качество. Певцы производились, словно на конвейере, но они не были достаточно образованы. Научиться за короткое время брать высокие ноты стало более выгодным, чем получить правильное вокальное образование.
Естественно, отношение композиторов, стиль их написания произведений тоже изменился. Композиторы потеряли веру в способность исполнителя правильно интерпретировать.
Были и некоторые исключения, такие как Энрико Карузо, которым разрешалось интерпретировать. Были и такие, которые подобными «разрешениями» злоупотребляли. Стоит вспомнить великого Фёдора Шаляпина, который, если ему не нравился темп дирижёра, мог бросить на того сердитый взгляд и начать дирижировать сам.
Очевидно, что свобода интерпретации имеет прямую зависимость от традиций, сложившихся в данной культуре. И одним из важнейших моментов на пути к правильной трактовке произведения и, соответственно, созданию правильного художественного образа является правильное понимание своеобразия времени (эпохи), когда оно было написано. Композиторы воплощают в музыке разные идеалы, отражают свойственные тому или иному периоду стороны жизни, национальные особенности жизни, философские взгляды и концепции, т. е. всё, что мы называем «стилевыми особенностями», и соответственно этому используют разные выразительные средства.
В данном случае очень показателен пример различного обозначения темпа и разные эпохи. В доклассический период темпы «Allegro», «Andante», «Adagio» обозначали не скорость движения, а характер музыки. Так, Allegro Скарлатти медленнее, чем Allegro у классиков, в то же время Allegro Моцарта сдержаннее Allegro в современном его понимании. Andante Моцарта подвижнее, нежели мы понимаем его сейчас.
Задача исполнителя - правильно определить соотношение произведения с его создателем и временем и учесть все стилевые черты в процессе работы над произведением. Иногда даже зрелые мастера - профессиональные музыканты - постигают художественный мир музыкального произведения, в основном, чувственно-интуитивно, хотя известно, что субъективная трактовка произведения часто оказывается неадекватной замыслу композитора и может привести к подмене содержания произведения содержанием восприятия интерпретатора.
Поэтому в основу работы даже над небольшим музыкальным произведением должно быть положено всестороннее его изучение. Это позволит углубиться в образную сферу, поддержать интерес исполнителя к произведению и, наконец, понять, авторский замысел.
Трудно разделить процесс работы над произведением на определённые этапы. Однако многие учёные-музыковеды и педагоги условно делят весь процесс на три этапа.
На первом этапе при предварительном знакомстве с произведением у исполнителя создаётся мысленный художественный образ на основе лада, мелодии, гармонии, ритма, формы, стиля и жанра произведения, средств музыкальной выразительности, а также на основе изучения истории создания произведения, прослушивания других исполнительских образцов. При этом одновременно с информационным анализом исполнитель выявляет и технические трудности.
На втором этапе преодолеваются технические трудности, заложенные в нотном тексте. В этот период происходит длительная и сложная детальная проработка всех технических, ритмических, интонационных и выразительных компонентов разучиваемой музыки, а также продолжает формироваться идеальный музыкальный образ.
На третьем этапе уже формируется и отрабатывается готовность концертного исполнения музыкального произведения.
Если мы говорим о пении, то оно, как и любое другое исполнительство, подразумевает большую предварительную работу с вокальным произведением. Следует обратить внимание не только на музыкальный, но и на литературный текст, в котором не только фразы и слова, но и знаки препинания, ударения и акценты, интонационные паузы, кульминация - все эмоциональные оттенки речи будут участвовать в начальном этапе разбора произведения. При таком разборе исполнители смогут найти новые выразительные интонации.
Наибольшую трудность для вокалиста может представлять процесс интерпретации произведения на иностранном языке. Это объясняется специфическими лингвистическими особенностями, присущими каждому конкретному языку. Таковыми являются интонационные особенности фраз, отличающиеся в зависимости от коммуникативной установки высказывания (повествовательное, вопросительное и восклицательное), особенности фонетических систем иностранных языков, не схожие с фонетической системой русского языка.
Помимо технической работы над иноязычным текстом, включающей в себя отработку произношения отдельных звуков, звукосочетаний, ритмических групп, фраз, связывания их между собой и т. п., необходимо помнить и о содержательной составляющей текста, т. е. понимать смыл каждого произносимого слова для создания правильного образа. Большое внимание следует уделить выразительному прочтению и смысловому анализу литературного текста произведения, в частности, на пунктуацию, обладающую логико-грамматической и художественно-грамматической функцией. Обратить особое внимание стоит на фразы не только литературные, но и музыкальные, которые способствуют выразительности музыкальной речи. Произведение должно быть исполнено на хорошем уровне как в вокально-техническом, так и в художественном плане. И задача исполнителя - полностью проработать и усвоить художественный образ, заложенный создателем, прочувствовать и суметь сосредоточить на нём своё внимание.
Немаловажную роль на пути к пониманию правильной трактовки произведения может иметь система К.С. Станиславского, развивающая творческое воображение и предлагающая действовать в предлагаемых обстоятельствах. Если вокалист может точно представить подтекст музыкального произведения и верит в «предлагаемые обстоятельства», то его манера исполнения будет оправдана и сделает всё выступление убедительным.
Работая с «предлагаемыми обстоятельствами», исполнитель чувствует связи между задачей, поставленной этими обстоятельствами, и их внешним воплощением, т. е. действиями и словами. Проведя большую предварительную работу над произведением, музыкант создаст необходимые интонации, и исполнение будет иметь соответствующую эмоциональную окраску. При этом слушатель, невольно включившись в содержание исполняемого, будет вместе с певцом захвачен его переживаниями .
Музыкальное исполнительство - это довольно сложный творческий процесс, имеющий свои неповторимые черты для любой специальности. И проблема творческой интерпретации стимулирует развитие у музыканта целого ряда профессионально-личностных качеств, таких как художественно-образное мышление, владение средствами музыкальной выразительности, музыкальной эрудицией. А владение различными техническими приёмами и опытом исполнительской деятельности позволит музыканту глубоко и полностью раскрыть интерпретируемое им произведение.
Рецензенты:
Немыкина И.Н., д.п.н., профессор кафедры культурологии и методологии музыкального образования ФГБОУ ВПО «Московский государственный гуманитарный университет им. М.А. Шолохова» Минобрнауки России, г. Москва.
Козьменко О.П.,доктор культурологии, профессор кафедры музыкального исполнительства ФГБОУ ВПО «Московский государственный гуманитарный университет им. М.А. Шолохова» Минобрнауки России, г. Москва.
Библиографическая ссылка
Томский И.А. ТВОРЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ МУЗЫКАЛЬНЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ В ВОКАЛЬНОМ ИСПОЛНЕНИИ // Современные проблемы науки и образования. – 2014. – № 1.;URL: http://science-education.ru/ru/article/view?id=12217 (дата обращения: 24.11.2019). Предлагаем вашему вниманию журналы, издающиеся в издательстве «Академия Естествознания»
Технологии, разработки» www. методкабинет.рф
Пианист - интерпретатор. Современный пианизм.
Иовенко Юлия Евгеньевна, преподаватель фортепиано МАОУК ДОД Детская музыкальная школа г.Комсомольск-на-Амуре Хабаровского края
Мой проект касается проблем интерпретации фортепианной музыки.
В нём я немного затрону тему истории фортепианного исполнительского искусства, а так же коснусь вопроса о тенденциях в современном исполнительском пианизме, расскажу о некоторых пианистах нашего времени, которые на мой взгляд являются лучшими интерпретаторами того или иного композитора.
Музыка в ряду искусств занимает особое место по своей специфичности. Объективно существуя в виде нотной записи, музыка нуждается в акте воссоздания исполнителем, его художественной интерпретации. В самой природе музыки заложено диалектическое единство музыкального произведения и исполнения.
Музыкальное исполнение всегда есть современное творчество , творчество данной эпохи, даже когда само произведение отделено от нее большим отрезком времени.
В зависимости от эпохи развития фортепианной музыки у пианистов формировался определённый стиль исполнения, определённая манера игры.
Клавирный период является для фортепианного исполнительства предысторией. В это время складывается тип музыканта- практика, «играющий композитор». В основе исполнительского мастерства лежит творческая импровизация. Виртуозность такого музыканта сводилась не столько к техническому совершенству, сколько к умению «говорить» с аудиторией с помощью инструмента.
Новый важный этап музыкального исполнения наступает к концу 18 века с выдвижением нового сольного инструмента - молоточкового фортепиано. Усложнение музыкального содержания вызвало необходимость в точной нотной записи, а так же фиксации специальных исполнительских указаний.
Фортепианное исполнительство приобретает эмоциональную насыщенность, динамичность.
К концу 18 века появилась новая форма музицирования- публичный, платный концерт. Происходит разделение труда композитора и исполнителя.
В начале 19 века формируется новый тип музыканта - «сочиняющий виртуоз». Новые пространственно - акустические условия (большие концертные залы) потребовали от исполнителей большей силы звучания. С целью усиления психологического воздействия вносятся элементы зрелещности. «Игра» лица и рук становится средством пространственной «лепки» музыкального образа. На публику воздействует виртуозный размах игры, смелый полёт фантазии , красочная гамма эмоциональных оттенков.
И наконец к середине 19 век а формируется музыкант- интерпретатор, истолкователь чужого композиторского творчества. У интерпретатора исключительно субъективный характер исполнения уступает место интерпретации, ставящей перед ним объективные художественные задачи- раскрытие, истолкование и передачу образного строя музыкального произведения и замысла его автора.
Практически всё 19 столетие характеризуется мощным расцветом фортепианного исполнительства. Исполнение становится вторым творением, где интерпретатор оказывается равноправным с композитором. Основной фигурой в исполнительской сфере становится странствующий виртуоз во всех его разновидностях - от «акробатов» фортепиано до исполнителей пропагандистов. В деятельности Шопена, Листа, братьев Рубинштейнов господствует идея единства художественного и технического начал, с другой стороны Калькбреннер и Ложье ставят главной цель воспитать ученика виртуоза. Стиль многих мастеров 19 столетия был наполнен таким исполнительским своеволием, что мы сочли бы его стопроцентно безвкусным и неприемлемым.
XX век смело можно назвать веком великих пианистов: так много в одном промежутке времени , кажется, их ещё не бывало никогда. Падеревский, Гофман, Рахманинов, Шнабель- в начале века, Рихтер, Гилельс, Кемпфф- во второй половине. Список можно дополнять бесконечно…
На рубеже XX- X I веков разнообразие интерпретаций настолько велико, что разобраться в них порой совсем не просто. Наше время - пестрота исполнительских манер.
Современное искусство играть на фортепиано. Что это такое? Что в нем происходит, что отмирает и что рождается?
В целом тенденция фортепианного исполнительского искусства сегодня в отличие скажем от того, что было даже лет 50 назад - это приоритет деталей над общей концепцией. Именно в разном прочтении микро-деталей современные исполнители хотят найти свою индивидуальность.
Так же - это существование негласного правила исполнения: «гомофонии нет. Вся фортепианная фактура и всегда насквозь полифонична, и даже стереофонична. С этим связан фундаментальный принцип: каждый палец - это отдельный и живой и конкретный инструмент, ответственный за продолжительность и качество звучания» (цитата из лекции – урока Михаила Аркадьева).
Вчера, 15 апреля 2003 года, я включил телевизор и снова
увидел Эдварда Радзинского. Он почти не изменился с конца ушедшего века, когда
начал рассказывать свои истории с экрана. Разве что волосы побелели.
Тогда, в прошлом, впечатление от первого момента было отталкивающим - тонкий,
срывающийся голос,
машущие
руки, неопределенная улыбка. "Евнух какой-то", - подумал я. Процесс узнавания,
к счастью, длился не долго, - от силы полминуты. А дальше я утонул в мире
Платона и Сенеки, в страстях былых времен и в чарующем облике рассказчика.
Сквозь насмешливые глаза на меня смотрела История, движения рук завораживали.
Радзинский, безусловно, человек ярчайшего дара. Объективности ради надо было бы
поискать недостатки, но мне, влюблённому в его творчество, сделать это трудно.
Я наслаждаюсь картинами мира, которые он открывает. Его рассказ связывает
обрывки школьных знаний, книжных сюжетов и личного опыта. Я начинаю понимать
логику событий и мотивы поступков.
Он мгновенно перевоплощается. То в царя, то в поэта, то в чиновника, то в
народ. Его рассказ лучше любого фильма. Он сам, как нескончаемое историческое
кино. И еще язык. Почти позабытый среди повседневных штампов и мусора вроде
"клёво", "прикольно", "вау". Чистый, живой, емкий и точный русский язык,
который я боготворю, и который я жадно впитывал из книг Гончарова, Куприна,
Чехова. Его речь чиста и свободна. Я слушаю, как будто пью воду из прохладного,
звонкого родника.
Однажды кто-то, близкий к академическим кругам, с легкой миной презрительности
и намеком на посвящённость, сказал, что в научном мире Радзинского не любят.
Он-де путает факты и много выдумывает. И что настоящая историческая правда
находится совсем в другом месте. "Очевидно, в трудах непризнанных гениев
исторической науки и на острие пера молодых диссертантов", - подумал я. Может,
и так. Остается подождать, когда они сподобятся донести до меня свою правду.
Вчера он рассказывал об Александре
II, Освободителе. Передача кончилась, и я внезапно
вспомнил, что в моей жизни был не менее талантливый человек. Человек из плеяды
Великих Интерпретаторов.
Его звали Роман Ильич Кругликов. Я попал в его лабораторию в 1981 году. Тогда
ему было за пятьдесят. Он был грузноват и изрядно хромал из-за больной ноги.
Поговаривали, что ногу он повредил в лагере, работая военным медиком. Но толком
о его прошлом никто не знал. Известно было, что он еврей, доктор медицинских
наук, заведующий лабораторией и председатель партийного бюро института.
Занимались мы тем, что искали "молекулу памяти", если говорить упрощенно.
Логика, впрочем, была довольно простая. Если, допустим, вы знакомитесь с
человеком, то запоминаете его лицо, походку, речь. При следующей встрече вы его
узнаете, потому что внутри вас что-то изменилось, появилось что-то новое. Где
искать это новое? Очевидно, в мозгу. Там мы это и искали.
Мы знакомились постепенно. Обсуждая планы работ, эксперименты, результаты. Но
особенно интересно было его слушать на ученых советах. Биологическая наука, как
и всякая другая, специфична и запутанна. Сотни раз я сталкивался с положением,
когда ученый, делая доклад, не мог ничего объяснить коллегам. Собственно, так
происходило в большинстве случаев. Докладчик сыпал терминами, цифрами, тыкал в
таблицы и графики, всем своим видом показывал, что находится на пороге великого
открытия... а аудитория молчала. Вырванная из контекста жизни картинка ни о чем
не говорила.
Тогда к трибуне выходил Роман Ильич, стоял минуту, склонив голову, как бы
настраивая публику на внимательное слушание, и, глядя в сторону, начинал
говорить тихим голосом.
В отличие от многих, у него уже было продуманное, структурированное
пространство, в которое следовало пристроить еще одну часть. И я с
удовольствием следил, как он очерчивает полотно, наносит на него основные
контуры, которые не подлежат сомнению, а потом, как бы советуясь с публикой,
ищет наиболее пригодное место для нового элемента. У него получалось. Все
находило свое место. Это мог быть лишь один из вариантов устройства мира, но
вариант связный, удобный для дальнейшей проработки.
Потом я узнал, что у Романа Ильича есть и другой талант. За два дня до крушения
стены мы ходили по Восточному Берлину, и он по памяти читал Маяковского и
Пастернака. Он помнил все их стихи! И декламировал с большим чувством.
Последняя наша встреча была печальной. Я вернулся из годичной командировки в
Штаты, чтобы вскоре уехать снова. Я нашел Романа Ильича в клинике, где он
лечился от депрессии.
Это
была тяжелая форма эндогенной депрессии, лечить которую пока не научились. "Вот
я здесь", - виновато поздоровался он. Мы помолчали. Я коротко рассказал о своих
достижениях, но он не слушал. Уходя, я оглянулся и кивнул. На диване сидел
старый человек в сером больничном халате.
Через неделю его не стало. Не стало Великого Интерпретатора, человека, который
понимал и создавал мир. Одним стало меньше в великой когорте людей, умеющих
думать, говорить и доносить свои знания до остальных.
Светлая Вам память, Роман Ильич.
Долгих Вам лет, господин Радзинский.
Трудно дать определённый ответ на этот вопрос. Возможно, имеются основания для того, чтобы предпочитать исполнение композитора-интерпретатора исполнению артиста, обладающего чисто исполнительским талантом. Но я бы не стал категорически утверждать, что это неизменно бывает именно так, а не иначе, несмотря на тот факт, что два величайших в истории пианиста - Лист и Рубинштейн - оба были композиторами. Что касается меня самого, я чувствую, если моё исполнение собственных сочинений отличается от исполнения чужих произведений, это потому только, что свою музыку я знаю лучше.
Композитор я уже так много думал над ней, что она стала как бы частью меня самого. Как пианист я подхожу к ней изнутри, понимая её глубже, чем её сможет понять любой другой исполнитель. Ведь чужие сочинения всегда изучаешь, как нечто новое, находящееся вне тебя. Никогда нельзя быть уверенным, что своим исполнением правильно осуществляешь замысел другого композитора. Я убедился, разучивая свои произведения с другими пианистами, что для композитора может оказаться весьма затруднительным раскрыть своё понимание сочинения, объяснить исполнителю, как должна быть сыграна пьеса.
Существуют два жизненно важных качества, присущие композитору, которые не обязательны в той же мере для артиста-исполнителя. Первое - это воображение. Я не хочу утверждать, что артист-исполнитель не обладает воображением. Но есть все основания считать, что композитор обладает бо льшим даром, ибо он должен прежде, чем творить, - воображать. Воображать с такой силой, чтобы в его сознании возникла отчётливая картина будущего произведения, прежде, чем написана хоть одна нота. Его законченное произведение является попыткой воплотить в музыке самую суть этой картины. Из этого следует, что, когда композитор интерпретирует своё произведение, эта картина ясно вырисовывается в его сознании, в то время как любой музыкант, исполняющий чужие произведения, должен воображать себе совершенно новую картину. Успех и жизненность интерпретации в большой степени зависит от силы и живости его воображения. И в этом смысле, мне представляется, что композитор-интерпретатор, чьё воображение столь высоко развито от природы, можно сказать, имеет преимущество перед артистом - только интерпретатором.
И ещё более важный дар, который отличает композитора от всех других музыкантов, - тонко развитое чувство музыкального колорита. Говорят, что Антон Рубинштейн умел, как ни один другой пианист, извлекать из фортепиано изумительное богатство и разнообразие чисто музыкальных красок. Слушавшим игру Рубинштейна порой представлялось, что в его руках - все средства большого оркестра, ибо, будучи также великим композитором, Рубинштейн обладал интенсивным ощущением музыкального колорита, распространявшимся как на его исполнительскую, так и на его творческую деятельность. Лично я считаю, что обладание острым чувством музыкального колорита есть величайшее преимущество композитора. Каким бы прекрасным музыкантом ни был исполнитель, я думаю, он никогда не сможет достичь всей глубины ощущения и воспроизведения полной гаммы музыкальных красок, что является неотъемлемым свойством таланта композитора.
Композитора, являющегося также и дирижёром, это острое чувство колорита может оказаться помехой при интерпретации чужих произведений, потому что он, возможно, будет вносить в исполнение краски, отличные от задуманных композитором.
Всегда композитор является идеальным дирижёром - интерпретатором своих сочинений. Мне довелось слышать трёх великих художников-творцов - Римского-Корсакова, Чайковского и Рубинштейна, - дирижировавших своими произведениями, и результат был поистине плачевный. Из всех музыкальных призваний дирижирование стоит особняком - это индивидуальное дарование, которое не может быть благоприобретённым. Чтобы быть хорошим дирижёром, музыкант должен иметь огромное самообладание. Он должен уметь сохранять спокойствие. Но спокойствие - это не значит безмятежность и равнодушие. Необходима высокая интенсивность музыкального чувства, но в его основе должны лежать совершенная уравновешенность мышления и полный самоконтроль. Дирижируя, я испытываю нечто близкое тому, что я ощущаю, управляя своей машиной, - внутреннее спокойствие, которое даёт мне полное владение собой и теми силами - музыкальными или механическими, - которые подчинены мне.
Стороны, для артиста-исполнителя, проблема владения своими эмоциями является более личной. Я хорошо знаю, что моя игра день ото дня бывает разная. Пианист - раб акустики. Только сыграв первую пьесу, испытав акустику зала и ощутив общую атмосферу, я знаю, в каком настроении я проведу весь концерт. В каком-то отношении это для меня не хорошо, но, может быть, для артиста лучше никогда не быть заранее уверенным в своей игре, чем достигнуть некоего неизменного уровня исполнения, которое может легко превратиться в механическую рутину.
Ли композитор-исполнитель, что жизнь артиста-исполнителя оказывает неблагоприятное воздействие на его творчество?
Многое зависит от индивидуальности артиста. Например, Штраус ведёт активную деятельность, как композитор и дирижёр. Рубинштейн работал над сочинением музыки каждое утро от семи до двенадцати, проводя остальное время дня за фортепиано. Лично я нахожу такую двойную жизнь невозможной. Если я играю, я не могу сочинять, если я сочиняю, я не хочу играть. Возможно, это потому, что я ленив; возможно, беспрестанные занятия на рояле и вечная суета, связанная с жизнью концертирующего артиста, берут у меня слишком много сил. Возможно, это потому, что я чувствую, что музыка, которую мне хотелось бы сочинять, сегодня неприемлема. А может быть, истинная причина того, что я в последние годы предпочёл жизнь артиста-исполнителя жизни композитора, совсем иная. Уехав из России, я потерял желание сочинять. Лишившись родины, я потерял самого себя. У изгнанника, который лишился музыкальных корней, традиций и родной почвы, не остаётся желания творить, не остаётся иных утешений, кроме нерушимого безмолвия нетревожимых воспоминаний.
Должен ли композитор, обладающий достаточными исполнительскими данными, быть наилучшим интерпретатором своей собственной музыки?
Мне трудно дать определенный ответ на этот вопрос. Возможно, имеются основания для того, чтобы предпочитать исполнение композитора-интерпретатора исполнению артиста, обладающего чисто исполнительским талантом. Но я бы не стал категорически утверждать, что это неизменно бывает именно так, а не иначе, несмотря на тот факт, что два величайших в истории пианиста - Лист и Рубинштейн - оба были композиторами. Что касается меня самого, я чувствую, если мое исполнение собственных сочинений отличается от исполнения чужих произведений, это потому только, что свою музыку я знаю лучше.
Как композитор я уже так много думал над ней, что она стала как бы частью меня самого. Как пианист я подхожу к ней изнутри, понимая ее глубже, чем ее сможет понять любой другой исполнитель. Ведь чужие сочинения всегда изучаешь, как нечто новое, находящееся вне тебя. Никогда нельзя быть уверенным, что своим исполнением правильно осуществляешь замысел другого композитора. Я убедился, разучивая свои произведения с другими пианистами, что для композитора может оказаться весьма затруднительным раскрыть свое понимание сочинения, объяснить исполнителю, как должна быть сыграна пьеса.
По-моему, существуют два жизненно важных качества, присущие композитору, которые не обязательны в той же мере для артиста-исполнителя. Первое - это воображение. Я не хочу утверждать, что артист-исполнитель не обладает воображением. Но есть все основания считать, что композитор обладает большим даром, ибо он должен прежде, чем творить,- воображать. Воображать с такой силой, чтобы в его сознании возникла отчетливая картина будущего произведения, прежде, чем написана хоть одна нота. Его законченное произведение является попыткой воплотить в музыке самую суть этой картины. Из этого следует, что, когда композитор интерпретирует свое произведение, эта картина ясно вырисовывается в его сознании, в то время как любой музыкант, исполняющий чужие произведения, должен воображать себе совершенно новую картину. Успех и жизненность интерпретации в большой степени зависит от силы и живости его воображения. И в этом смысле, мне представляется, что композитор-интерпретатор, чье воображение столь высоко развито от природы, можно сказать, имеет преимущество перед артистом - только интерпретатором.
Второй и еще более важный дар, который отличает композитора от всех других музыкантов,- тонко развитое чувство музыкального колорита. Говорят, что Антон Рубинштейн умел, как ни один другой пианист, извлекать из фортепиано изумительное богатство и разнообразие чисто музыкальных красок. Слушавшим игру Рубинштейна порой представлялось, что в его руках - все средства большого оркестра, ибо, будучи также великим композитором, Рубинштейн обладал интенсивным ощущением музыкального колорита, распространявшимся как на его исполнительскую, так и на его творческую деятельность. Лично я считаю, что обладание острым чувством музыкального колорита есть величайшее преимущество композитора. Каким бы прекрасным музыкантом ни был исполнитель, я думаю, он никогда не сможет достичь всей глубины ощущения и воспроизведения полной гаммы музыкальных красок, что является неотъемлемым свойством таланта композитора.
Для композитора, являющегося также и дирижером, это острое чувство колорита может оказаться помехой при интерпретации чужих произведений, потому что он,
возможно, будет вносить в исполнение краски, отличные от задуманных композитором.
Не всегда композитор является идеальным дирижером - интерпретатором своих сочинений. Мне довелось слышать трех великих художников-творцов-Римского-Корсакова, Чайковского и Рубинштейна,- дирижировавших своими произведениями, и результат был поистине плачевный. Из всех музыкальных призваний дирижирование стоит особняком-это индивидуальное дарование, которое не может быть благоприобретенным. Чтобы быть хорошим дирижером, музыкант должен иметь огромное самообладание. Он должен уметь сохранять спокойствие. Но спокойствие - это не значит безмятежность и равнодушие. Необходима высокая интенсивность музыкального чувства, но в его основе должны лежать совершенная уравновешенность мышления и полный самоконтроль. Дирижируя, я испытываю нечто близкое тому, что я ощущаю, управляя своей машиной,- внутреннее спокойствие, которое дает мне полное владение собой и теми силами - музыкальными или механическими,- которые подчинены мне.
С другой стороны, для артиста-исполнителя, проблема владения своими эмоциями является более личной. Я хорошо знаю, что моя игра день ото дня бывает разная. Пианист - раб акустики. Только сыграв первую пьесу, испытав акустику зала и ощутив общую атмосферу, я знаю, в каком настроении я проведу весь концерт. В каком-то отношении это для меня не хорошо, но, может быть, для артиста лучше никогда не быть заранее уверенным в своей игре, чем достигнуть некоего неизменного уровня исполнения, которое может легко превратиться в механическую рутину.
Считает ли композитор-исполнитель, что жизнь артиста-исполнителя оказывает неблагоприятное воздействие на его творчество?
Здесь многое зависит от индивидуальности артиста. Например, Штраус ведет активную деятельность, как композитор и дирижер. Рубинштейн работал над сочинением музыки каждое утро от семи до двенадцати, проводя остальное время дня за фортепиано. Лично я нахожу такую двойную жизнь невозможной. Если я играю, я не могу сочинять, если я сочиняю, я не хочу играть. Возможно, это потому, что я ленив; возможно.
беспрестанные занятия на рояле и вечная суета, связанная с жизнью концертирующего артиста, берут у меня слишком много сил. Возможно, это потому, что я чувствую, что музыка, которую мне хотелось бы сочинять, сегодня неприемлема. А может быть, истинная причина того, что я в последние годы предпочел жизнь артиста-исполнителя жизни композитора, совсем иная. Уехав из России, я потерял желание сочинять. Лишившись родины, я потерял самого себя. У изгнанника, который лишился музыкальных корней, традиций и родной почвы, не остается желания творить, не остается иных утешений, кроме нерушимого безмолвия нетревожимых воспоминаний.
