Зептзйк лпуфблй – лпммелгйпоет й юемпчел. Георгий Костаки: собиратель бесценной истории, считавшейся мусором Зинаида семеновна костаки
Отец Дионис Спиридоньевич переселился из Греции в Россию в 1907. Георгий Костаки юридически оставался греческим подданным. С девятнадцати лет работал, сначала шофёром в греческой дипломатической миссии, позже – в канадском посольстве администратором.
С начала 1930-х начал собирать предметы антиквариата – мебель, ковры, фарфор русских провинциальных фабрик, картины старых голландцев. Постепенно коллекционирование стало основным занятием в жизни.
Экспозиция русского авангарда в квартире Г.Д.Костаки на проспекте Вернадского в Москве. 1973. Фотография
Г.Д.Костаки. Начало 1970-х. Фотография
М.З.Шагал с женой в гостях у Г.Д.Костаки. Москва. 1973.Фотография
В 1940-е начал собирать русскую иконопись. К концу 1950-х его коллекция икон XV–XVII веков, наряду с коллекцией П.Д.Корина, превращается в одну из значительнейших в этой области.
В 1946–1947 купил первые картины авангардистов – О.В.Розановой и уже достаточно признанных на Западе В.В.Кандинского и М.З.Шагала, с которым познакомился в 1956 во время поездки в Париж.
Костаки поставил перед собой задачу выявить и открыть историю модернистских движений в русском искусстве первой трети ХХ века, то есть того явления, которое сегодня привычно называют русским авангардом. Костаки проявил не только завидное упорство в достижении поставленной цели, но и самостоятельность суждений в выборе героев своего авангарда. Уже в начале 1960-х значительную часть его коллекции составляли работы Л.С.Поповой и И.В.Клюна. Произведения обоих мастеров были представлены в коллекции с монографической полнотой.
Среди работ К.С.Малевича особенно важен «Портрет композитора и художника М.В.Матюшина» (1913. В настоящее время в ГТГ). В коллекции были представлены и работы учеников и последователей Малевича – И.Г.Чашника, Н.М.Суетина, Л.А.Юдина, И.А.Кудряшова, – и первоклассные вещи Л.М.Лисицкого («Проун 1С». 1919) и Г.Г.Клуциса («Динамический город», 1919–1921; серия артистичных проектов всякого рода уличных агитационных установок. 1922).
В коллекцию вошли принципиально важные для истории московского конструктивизма произведения А.М.Родченко и В.Ф.Степановой и уникальные графические проекты к дискуссиям о конструктивизме в Инхуке в начале 1920-х.
Из мастеров «Бубнового валета» Костаки признавал только А.В.Лентулова.
В коллекции Костаки была многообразно представлена сложная и напряжённая художественная жизнь Ленинграда-Петербурга – М.В.Матюшин, Е.Г.Гуро, династия Эндеров, П.Н.Филонов.
Костаки стремился представить различные движения, начиная с кубизма и кубофутуризма, – В.Е.Татлин, И.А.Пуни, А.А.Экстер, В.Е.Пестель, А.Ф.Софронова, П.В.Митурич, А.Г.Явленский, Д.Н.Какабадзе, Н.А.Удальцова, творчество Н.С.Гончаровой и М.Ф.Ларионова и молодых мастеров 1920-х – К.Н.Редько, К.А.Вялова, М.М.Плаксина, С.Б.Никритина. Он смело открывал большие новые имена. Одним из любимых его художников был А.Д.Древин.
До середины 1980-х работы авангарда нечасто попадали в экспозиции музеев и на выставки. Собрание Костаки, который показывал хранившиеся у него работы всем интересующимся авангардом, отчасти компенсировало непризнание этого искусства со стороны официальных кругов.
Свою деятельность Костаки порой сопоставлял с собирательством С.И.Щукина, сыгравшим значительную роль в формировании новейшего искусства в России 1910–1920-х. Щукин собрал великолепные образцы живописи французского модернизма, одну из лучших в мире коллекций. Костаки стал первооткрывателем новейшего русского искусства.
С 1950-х Костаки покупал работы нового поколения модернистов, формировавшихся уже в послесталинскую эпоху. Особой его любовью пользовались абстрактный экспрессионист А.Т.Зверев и тонкий метафизик Д.М.Краснопевцев.
С 1959 некоторые работы авангардистов из коллекции Костаки время от времени показывались на различных выставках на Западе. Начиная с выставки в Дюссельдорфе в 1977, он устраивает выставки работ из своего собрания в разных странах.
С 1978 жил в Греции. Перед отъездом из Москвы подарил значительную часть коллекции ГТГ. Другая часть стала основой ГМСИ (Салоники, Греция).
«Грек-чудак»
Георгий Костаки: 6 удивительных фактов из жизни коллекционера
В Третьяковской галерее при поддержке банка ВТБ открылась выставка «Выезд из СССР разрешить…», посвященная 100-летию со дня рождения Георгия Костаки. Впервые уникальная коллекция, большую часть которой величайший собиратель русского авангарда передал в дар Третьяковке перед своим отъездом из страны в 1977 году, будет представлена столь полно - помимо картин, здесь можно будет увидеть и иконы, и народные игрушки, принадлежавшие Костаки. сайт вспоминает самые интересные моменты биографии грека, посвятившего жизнь русскому искусству.
Первая коллекция в обмен на велосипед
Георгий Дионисович Костаки родился в семье греческого торговца, перебравшегося в Россию в начале XX века. Мать будущего коллекционера происходила из знатного и древнего рода, а старшая сестра Костаки была замужем за богатым греком Федором Метаксой.
После его смерти в руки к еще совсем юному Георгию попали два альбома с редчайшими марками, которые он по незнанию продал японскому коллекционеру - на вырученные деньги мальчик мечтал купить велосипед. Ценность же проданных марок стала понятна после того, как их пожелала увидеть греческая родня умершего Метаксы. Выяснилось, что марки имели немалое художественное значение - эта неосознанная потеря произвела на Костаки огромное впечатление.
Профессиональное прозвище
Всерьез Костаки увлекся коллекционированием в 1930-е годы, работая шофером в греческом посольстве в Москве. По долгу службы ему нередко приходилось бывать в комиссионных магазинах, куда в то время попадали антикварные вещи, - так он начал, не имея никакого специального образования, не только разбираться в искусстве, но и приобретать почти даром картины голландских художников, фарфоровую и серебряную посуду, ткани, ковры. А в конце 40-х, также случайно увидев в одной из московских квартир несколько живописных полотен, в том числе «Зеленую полосу» Ольги Розановой, посвятил свою жизнь созданию коллекции русского авангарда. В то время, когда в СССР официально не существовало другого направления, кроме соцреализма, собирать авангардистов казалось безумием - так Костаки приобрел среди коллег-коллекционеров прозвище «грек-чудак».
« Нынешняя выставка организована в честь феноменальной личности и таланта коллекционера и потому построена с отходом от музейного строгого хронологического порядка. В частной коллекции произведения расположены вне исторической логики, а исключительно в согласии с личным видением ее создателя. Собрание, пополняясь новыми приобретениями, постоянно меняется. Появление новых работ или их обмен вынуждает владельца часто менять развеску. Невозможно было повторить, буквально воссоздать расположение картин в доме Георгия Костаки. В экспозиции выделены главные полотна, которые стали эталонами, эмблемами его коллекции: большая двухсторонняя работа Любови Поповой «Живописная архитектоника», «Портрет Матюшина» Малевича, «Первая симфония Шостаковича» Филонова, работы Лентулова, «Супрематизм» Ильи Чашника»
- Ирина Пронина, куратор выставки
Авангард и шубы
По воспоминаниям дочери Костаки, после знакомства с авангардом другое искусство почти перестало существовать для ее отца. Cобранную ранее коллекцию «голландцев» и антикварной мебели и посуды Георгий Дионисович выменивал на картины. Поддерживала коллекционера и его семья - дети и жена, которая, отказавшись от собственной карьеры, посвятила жизнь делу мужа. Случалось так, что приходилось расплачиваться даже шубами - их Костаки привозил супруге из заграничных поездок, а через какое-то время забирал, чтобы приобрести новую картину, на которую в тот момент не хватало денег.
« «Экспозиция дает энциклопедическое представление о развитии искусства в России в первой трети ХХ века - движении от предметного искусства, реалистического понимания живописи к авангардным, экспериментальным формам. Изобразительный ряд начинается с ранних работ Ларионова 1905–1908 годов, Клюна и Кандинского, детского портрета кисти Поповой. В этом же разделе помещены знаменитые «Ландыши» Шагала»
- Ирина Пронина
Хорошая квартирка
Всю жизнь Костаки тщетно мечтал о том, чтобы собранные им произведения были выставлены в публичном пространстве на всеобщее обозрение, однако власть отрицала авангард как направление искусства, а потому надежды на то, что коллекция обретет свой музей или хотя бы выставку, не было. Постепенно квартира Костаки и его дача, где он хранил несколько сотен картин, превратились в своеобразные импровизированные музеи. Посмотреть на коллекцию приходили как простые люди, так и художники, искусствоведы и различные знаменитости. В гости к Костаки во время своего официального визита в Москву приходил даже сенатор Эдвард Кеннеди. В 1976 году в загородном доме Костаки случился пожар. Погибли картины Анатолия Зверева, одного из любимейших художников Костаки, - эту потерю коллекционер переживал тяжело. Пожар, по мнению семьи, не был случайностью - таким образом пытались скрыть кражу. В том, что это был поджог, у родных коллекционера не было сомнений. Ограбление московской квартиры, в результате которого также пропали ценнейшие экспонаты, родственники Костаки также не считали случайным и связывали с тем, что власть все же не могла допустить существование даже неофициального музея запрещенного авангардистского искусства.
Чудесные находки
« На выставке обособленно представлена картина Климента Редько «Восстание», которую Костаки считал самой известной и самой важной работой русского авангарда»»
- Ирина Пронина
На обороте картины, которую коллекционер купил у вдовы художника и передал Третьяковке перед отъездом в Грецию, написано: «Картина века, самое великое произведение революционной России. Георгий Костаки. Москва, 14 апреля 77-го года»
Многие из будущих экспонатов коллекции попадали к Костаки почти случайно. Так, например, известна история о том, как нашлась картина Любови Поповой - ею было заколочено окно на даче у одного из родственников художницы. Приехавший туда Костаки сумел убедить хозяина отдать ему работу лишь после того, как принес взамен лист фанеры. Помимо картин авангардистов Костаки начал собирать иконы, которые в настоящий момент хранятся в Музее древнерусской культуры и искусства им. Андрея Рублева и также будут представлены на выставке в Третьяковской галерее. Интересом к церковной живописи Костаки обязан отцу, человеку глубоко верующему, с которым Георгий Дионисович еще в детстве посещал пасхальные и другие праздничные службы. Он же рассказывал сыну о том, как защищали свои святыни греки во время войны с турками. Потому видеть, как уничтожают церковные ценности в СССР, было для Костаки мучением. Начало же коллекции икон было положено также случайно - в конце 1920-х годов Костаки обнаружил в подвале посольства, где работал, ящики с иконами, крестами, церковными книгами. Вместе с отцом они бережно хранили найденное, а незадолго до смерти старший Костаки отправил ящики в Грецию - там Георгий Дионисович обнаружил их уже во второй раз, вновь почти случайно, в одной из церквей в начале 80-х годов, уже после того, как навсегда покинул Москву.
Выезд из СССР разрешить
Георгий Костаки покинул Россию в 1977 году, так и не осуществив мечту о музее авангарда. По неофициальной версии, отъезд коллекционера был вынужденным - власть не могла больше мириться с существованием такого огромного собрания авангардистов - к тому времени почти 2000 полотен - в открытом доступе в квартире Костаки. Принято считать, что одним из условий получения разрешения на выезд была передача в дар Третьяковской галерее большей части собрания - Костаки оставил в Москве 142 живописных произведения и 692 графические работы. Как бы то ни было, желание и стремление всей его жизни осуществилось хотя бы частично, ведь сам коллекционер всегда считал, что приобретенные им работы должны принадлежать русскому народу и оставаться в стране. Спустя более 30 лет после этого в Третьяковке впервые покажут многие из переданных в дар музею и десятилетиями хранившихся в его запасниках экспонатов коллекции Костаки, без которой не была бы полной история русского искусства.
Внесла неоценимый вклад в европейскую культуру. Литература, архитектура, философия, история, другие науки, система государственности, законы, искусство и мифы Древней Греции заложили основу современной европейской цивилизации. Греческие боги известны во всем мире.
Греция сегодня
Современная Греция мало знакома большинству наших соотечественников. Страна находится на стыке Запада и Востока, соединяя Европу, Азию и Африку. Протяженность береговой линии составляет 15 000 км (с учетом островов)! Наша карта поможет найти самобытный уголок или остров , на котором еще не бывал. Мы предлагаем ежедневную ленту новостей . Кроме того, много лет мы собираем фото и отзывы .Отдых в Греции
Заочное знакомство с древними греками не только обогатит Вас пониманием того, что все новое – это хорошо забытое старое, но и побудит отправиться на родину богов и героев. Где за развалинами храмов и обломками истории живут наши современники с теми же радостями и проблемами, как и их далекие предки тысячелетия назад. Вас ждет незабываемый отдых , благодаря самой современной инфраструктуре в окружении девственной природы. На сайт Вы найдете туры в Грецию , курорты и отели , погода . Кроме того, у нас вы узнаете как и где оформляется виза и найдете Консульство в Вашей стране или греческий визовый центр .Недвижимость в Греции
Страна открыта для иностранцев, желающих приобрести недвижимость . Любой иностранец имеет на это право. Только в приграничных районах не гражданам ЕС необходимо получить разрешение на покупку. Однако поиск законных домов, вилл, таунхаусов, квартир, правильное оформление сделки, последующее обслуживание представляют непростую задачу, которую много лет решает наша команда.Русская Греция
Тема иммиграции остается актуальной не только для этнических греков, живущих за пределами своей исторической родины. На форуме для иммигрантов обсуждаются как юридические вопросы , так и проблемы адаптации в греческом мире и, вместе с тем, сохранения и популяризации русской культуры. Русская Греция неоднородна и объединяет всех иммигрантов, говорящих на русском языке. В то же время, в последние годы странане оправдывает экономических ожиданий иммигрантов из стран бывшего СССР, в связи с чем мы наблюдаем обратное переселение народов.Георгий Костаки – водитель авангарда
Даже краткое и поверхностное описание его жизни ошеломляет само по себе. Разглядев в эпоху консервативного сталинского абсолютизма новаторство и непреходящую ценность презираемого и даже гонимого русского авангарда, он собрал огромную коллекцию никому казалось бы ненужных вещей, которые через два десятилетия обратились в глазах всего мира из гадкого утенка в прекрасного лебедя.
Но, став обладателем баснословного богатства, коллекционер не изменил себе. Ко всем работам своего собрания он продолжал относиться как к родным детям, невзирая на их рыночную стоимость. Себя же он никогда не считал единоличным владельцем бесценной коллекции, подарив в итоге большую ее часть Третьяковской галерее.
Умер Георгий Костаки в Греции 9 марта 1990 года, всю жизнь сохранял греческое подданство, но большая и важнейшая часть жизни его и его семьи прошла в Москве, где он и совершил свой подвиг хранителя наследия авангарда и благодетеля русской культуры. Семья легендарного коллекционера была погружена в мир всегда существовавшего параллельно с официальной «творческой интеллигенцией» избранного круга одухотворенных творцов и носителей подлинной культуры. О жизни семьи Костаки в этом мире, о его подвижничестве и самоотречении специальному корреспонденту Никосу Сидиропулосу рассказала дочь коллекционера – Наталья Георгиевна Костаки , пошедшая по стопам отца в искусство.
– Живя с рождения в таком окружении вам, наверное, было нетрудно определить свой круг интересов?
– Я выросла в таком доме, где было столько имен, столько гениальных художников, что найти себя во взрослой жизни, поверьте, мне было очень непростым делом.
– А кем вы были для этих людей?
– Я дочь Костаки – как была, так ею и остаюсь. Благодаря этому, рядом со мной люди, которые были рядом с ним. Сохранились все связи и знакомства. Со дня своего рождения я в этом обществе, там живу и присутствую. У нас дома постоянно бывали художники, искусствоведы, критики, музыканты, дипломаты. Мама, несмотря на отсутствие музыкального образования, на профессиональном уровне пела романсы, отец часто аккомпанировал ей на гитаре.
Дело еще в том, что у отца была возможность приобретать продукты. Он работал администратором в посольстве, получал валюту и, следовательно, мог покупать продукты в «Березке», и наш стол был накрыт для всех. Да и мама, Зинаида Семеновна, очень хорошо готовила.
Мы жили на проспекте Вернадского, 59. У отца было три объединенные квартиры на 15-м этаже этого дома. Стены были сплошь завешаны картинами. Этот мир всецело поглощает, заставляет жить по своим канонам. Представьте, какая удивительная атмосфера царила в нашем доме. Гостей было столько, что они располагались прямо на ковре – вкусные яства, шутки, разговоры об искусстве. Все, невзирая на чины и ранги, были здесь желанными гостями. Естественно, были и иностранцы. При этом, конечно, на этаже постоянно присутствовали вездесущие кагебешники. Иногда эти люди были и среди посетителей нашего дома.
– Вы научились распознавать служителей «конторы»?
– Да они, собственно, особо не утруждали себя конспиративной этикой.
В те дни, когда к нам приходили высокопоставленные иностранцы, необходимо было подготовить список. Иногда комитетчиками производился отсев. Популярность нашего дома среди иностранцев была огромной. Помню, уже после отъезда отца, к нам приехал один американец, продемонстрировавший нам справочник с указанием всемирно известных достопримечательностей Москвы, и в этом перечне был приведен и наш адрес!
– Частная галерея грека Костаки была одним из аномальных феноменов столицы социалистического государства. …О ее существовании знали не только власти?
– Понимаю, о чем вы. Все это никак не охранялось. Отцом в доме была установлена какая-то сигнализация, но не подключенная к милиции. Тем не менее, квартиру отца перед отъездом ограбили. Страшный пожар на даче в Баковке в 1976 году и ограбление квартиры стали последней каплей, подтолкнувшей отца покинуть страну. Первыми уехали родители с братом Александром, а затем сестры. Решение о выезде было вынужденным. С середины 70-х прямо стоял вопрос о безопасности всех членов семьи. Постоянные наветы, угрозы, шантаж…
К счастью, некоторой защитой служило греческое гражданство отца, а также его работа в греческом а затем и в канадском посольстве. В годы сталинских репрессий посадили половину их семьи: бабушку, тетку, младшего брата отца. Им предъявили обвинение в попытке покушения на советского военачальника Семена Буденного. Бабушку и тетку стараниями отца выпустили быстро, так как они были в возрасте, а вот своего младшего брата ему пришлось вызволять долго. Он был 19-летним мальчишкой и тихо сходил там с ума. Но, в конце концов, приложив все свои усилия, отец спас и его, и дядя вернулся из Котласа. Неудивительно, что нашим отцом предпринимались попытки выехать в Грецию. Во время войны ему сказали, что он может уезжать, но его семья останется здесь, ведь мама у нас русская. Так что всех детей отец сразу записал в греческом посольстве.
В лагерь за братом*
«…Сижу, жду. Проходит минут пятнадцать, вот и лейтенант с моим Митей. Хочу с братом поговорить, а он не может, руки трясутся, зубы стучат, голова дергается… Рассказал мне брат о лагерной жиз¬ни – слушать страшно было. Выяснилось, что в лагере очень много греков. «И знаешь, – говорит брат, – многие из них умирают, в основном, от голо¬да. Нельзя ли им как-нибудь помочь?»
Оставил я Митьке все, что с собой принес и пообещал еще денег передать. Обня-лись мы, брат в лагерь назад пошел, а я – на волю. Уже позднее я узнал, что брата после нашего свидания - дозна¬лись все-таки! – на месяц посадили в одиночку, да и у лейте¬нанта неприятности были.
Удивительные люди русские… Очень душевные и я их очень люблю. Когда я из лагеря вернулся, то снова встретился с теми людьми в Котласе, которые проведать своих приехали. Была среди них Вера Васильевна, жена фотографа из Вятки. Так она мне и говорит: «Что же вы кручинитесь? Ведь и брата повидали и назад благополучно вернулись». Рассказал я ей, что в лагере сидит много греков и помочь им надо, а денег больше нет. Большую часть их я жулику-воспитателю отдал. А идти на станцию и посылать телеграмму, чтобы мне сюда деньги выслали - опасно. Что мне делать? Вера Васильевна вдруг меня и спрашивает: «А сколько денег нужно?» Я отве¬чаю: «Много, тысяч восемь». «Ну, - отвечает она, - восемь тысяч я вам дать не могу, а семь дам… У меня здесь муж сидит, а у вас - брат, оба мы с вами в одинаковом положении. Я знаю, вы не сможете не отдать долг…»
– Так получилось, что подданный Греции Георгий Костаки, принужденный к эмиграции из Советского Союза, уезжал не в Грецию…
– Он не сразу решил куда уезжать. У него были планы уехать в Америку, где ему было бы легче определиться с оставшейся у него коллекцией, поскольку он долгие годы работал в канадском посольстве. Там его знали. Он приезжал в Америку по приглашению музеев и университетов читать лекции. Но в итоге пришлось выбрать Грецию, потому что в Америке его коллекцию обложили бы непомерно большим налогом. Помимо собрания авангарда, отец оставил в Москве музею прикладного искусства большую коллекцию глиняной и деревянной игрушки, которую он не считал своей, поскольку купил ее готовую. Главной его целью было сохранение лучших работ и передача их в музеи. Именно в той части, которая оставалась здесь, в Советском Союзе, была его жизнь. Важно было сохранить коллекцию целиком. Он прекрасно понимал, что в перспективе дети могут начать все делить и собранию наступит конец.
– А было ли «Завещание Георгия Костаки»?
– Завещания как такового не было. О своем решении передать коллекцию государству он сообщил по «Голосу Америки», когда был в Соединенных Штатах.
– Есть разные оценки деятельности Георгия Костаки. Одни исследователи характеризуют ее как подвижничество на благо общества и благотворительностью по отношению к художникам, другие в этой последней части расставляют иные акценты…
– Вы знаете, одна из главных проблем, актуальная и сегодня для абсолютного большинства художников, состоит в том, что очень трудно стать востребованным. Даже для тех, кого можно назвать известными, раскрученными художниками. В то время, когда отец начал собирать картины авангарда 20-х годов, многие не понимали, что это вообще такое. Тогда, поймите, эти работы вообще не стоили денег. О Малевиче и Кандинском, конечно, знали, но понятия не имели о многих десятках других художников русского авангарда, работы которых Георгий Костаки фактически сохранил, спас для потомков. Говорили: «Несите все это дураку греку, он все купит». И ему несли! Отец все свои деньги на это тратил. Он сам все искал и находил! Ему вытряхивали из старых семейных чуланов, то, что считалось никому не нужным хламом.
Торг наоборот*
«Картины, которые я собрал, были для меня, что родные дети… В преддверии расставания я мучительно думал о том, что каждая вещь, которая уйдет от меня, - это часть меня самого, и я буду чувствовать боль, как от кровоточащей раны.
Однако, потому, быть может, что я все это уже так ярко пережил в душе, в решающий момент жена и дети были просто поражены моей стойкостью. Пришел Манин, заместитель ди¬ректора Третьяковской галереи, и мы начали дележку…
Надо сказать, что Манин оказался благороднейшим чело¬веком. Порой у нас с ним доходило до спора. Он говорил: «Это, Георгий Дионисович, оставьте себе». А я в ответ: «Нет, это вы должны взять, потому что это – единственная вещь, и второй такой нет». Так было, например, с моим любимым рельефом «Пробегающий пейзаж» Клюна, который я просто обожал. Он воспроизведен на обложке большой книги - я знал, что этот Клюн - один-единственный и не хотел брать его с собой, настоял на том, чтобы музей оставил ее себе.
Так и шла наша дележка… Настрой у меня был таков: я, Георгий Костаки, действительно сделал большое дело, но ради чего, для кого? Лично для себя? Нет. Жизнь человека коротка. Пройдет еще десять, ну, двадцать лет, меня не будет, а после себя нужно что-то оставить, хотя бы доброе имя. Каждый человек должен об этом думать, сознавая, что настанет его время уйти в поднебесье.
Я всегда считал, что сделал добро тем, что сумел собрать то, что иначе было бы потеряно, уничтожено и выброшено из-за равнодушия и небрежения. Я спас большое богатство. В этом моя заслуга. Но это значит, что спасение должно принад¬лежать именно мне или кому-нибудь другому, кому я мог бы завещать свои картины. Они должны принадлежать России, русскому народу! Русский народ из-за глупости советских властей не должен страдать. С таким настроением мне было очень легко все передать людям, и я старался отдать лучшие вещи. И я отдал их.
Легче легкого было бы взять лучшее себе. Я мог взять Малевича «Портрет Матюшина». Отдать нескольких Ларионовых, еще что-то, и взять Малевича… Но я не стал этого делать. Не взял потому, что пока я жил в России и создавал эту коллекцию, у меня было много друзей, которые меня уважали. И я думал, что если я возьму «коронные» вещи, в том числе, скажем, «Портрет Матюшина», что же скажут потом мои друзья? Скажут, что Костаки радел не за искусство, не за русский авангард, а просто соблюдал свой интерес и, зная цену произведениям, он, сукин сын, взял все лучшее и увез! Меня бы осудили даже самые близкие. Я не пошел по такому пути и считаю, что поступил правильно».Из книги Георгия Костаки Мой авангард М. 1993
– Был же такой показательный случай, когда в одном из домов он обнаружил картину, которой забили оконный проем…
– Это было при мне. Тогда я была еще девчонкой, но он взял меня с собой. Мы приехали в Звенигород к какому-то родственнику Любови Поповой. Отец знал, что у него есть какие-то ее работы. Одной из работ Поповой в сарае и было заколочено окно. Мы поехали с отцом искать фанеру, которую в те времена тоже непросто было найти.
– Фантастическая история была и с «Абстракцией» Родченко, которую ваш отец буквально снял со стола – она служила скатертью!
– Безусловно! И поэтому слова критики, что он этих художников якобы «обирал», абсолютно несостоятельны. Посмотрите, и сегодня тем художникам, которые, казалось бы, продают свои работы дорого, все равно трудно их продавать и, следовательно, непросто жить. Трудно, потому что сегодня не так много коллекционеров, готовых вложить свои деньги в произведения живописи.
– Наверное потому, что большинство коллекционеров собирает произведения авторов, уже сделавших себе имя…
– Вот именно. А для отца во многих случаях вопрос принадлежности работы именитому автору не стоял так остро, потому что он не только сохранил для потомков работы многих художников, но и открывал новые имена. К примеру, он открыл Александра Древина. Изначально ценилась его жена Надежда Удальцова. Отец приехал к ним посмотреть работы Удальцовой, и, увидев картины Древина, пришел в совершеннейший восторг. И это было его открытие! В 50-е годы это были Плавинский, Рабин, Краснопевцев, Вейсберг и многие другие. В 60-е – Владимир Яковлев, Игорь Вулох, Борис Свешников и другие. В поколении молодых художников у отца были свои любимчики: Дмитрий Краснопевцев и Анатолий Зверев. С Дмитрием Краснопевцевым он дружил долгие годы, а к Анатолию Звереву относился как к родному сыну. Он часто бывал у нас, жил в нашем доме, на даче в Баковке. Буйные гениальные эскапады его творчества часто происходили в моем присутствии. Мне тогда было 10 лет. В течение одного дня он мог сделать десятки работ. Маслом, акварелью, карандашом. Анатолий приходил к нам домой и после переезда отца в Грецию в 1978 году до самой своей смерти в 1986 году. Мы с мужем его всячески опекали, потому что он зачастую появлялся в таком виде, в каком ходили в то время бомжи. У него ничего не было. Я ему отдала все отцовские костюмы, и белье мы ему покупали. Он уходил от нас одетым и чистым, но уже через неделю возвращался ободранным и рваным – то ли пропил, то ли обобрали. Увещевания были бесполезны. Отец переживал за него и почти в каждом телефонном разговоре из Греции справлялся: «…Как там Толечка?»
– А как вы думаете, чем отличается гениальный художник от хорошего?
– Вы знаете, самым страшным ругательством у отца по поводу художников было слово «эпигон». Если художник подражатель, у него нет ничего своего. Художник должен обладать индивидуальностью. У него должен быть характерный почерк, ни на что не похожий.
– Скажите, а вы именно в Греции начали писать?
– Да, это так. Ни здесь, в России, ни в Австрии, а именно Греции!
Видимо, кровь предков дает о себе знать! Там, в Элладе, очень сильная энергетика. Она и от афинского Акрополя идет. И в Дельфах я очень сильно это чувствую. Писать портреты простых греков и гречанок – мощная подпитка для меня. И отец стал писать в Греции. Там он написал маслом более 200 работ, в основном, греческие виды, русскую деревню. Большое количество работ акварелью. Правда, еще в 1959 году в Баковке, когда у нас жил Зверев, отец сделал несколько работ. Но там все пробовали кисть. Сестры, я, наш брат Александр. Осталось несколько натюрмортов и пейзажей того времени. Многие из тех работ исчезли, были уничтожены во время пожара на нашей даче в Баковке, служившей запасником коллекции отца.
– Причины этого страшного пожара в 1976 году были выявлены?
– Это, безусловно, были поджоги. Как водится в таких случаях, никого тогда не нашли. Для отца это был страшнейший удар. Впервые в жизни я увидела его плачущим. Погибло очень много хороших картина, в их числе огромное количество зверевских, среди которых были и его «французские» работы.
– Поддерживал ли ваш отец отношения с коллегами-коллекционерами?
– Да, отец с ними со всеми поддерживал отношения. Обычные разговоры коллекционеров, о том у кого какие приобретения. В Питере Чудновский, здесь в Москве Зданович, Соломон Шустер, Илья Зильберштейн.
– Были ли у грека Георгия Костаки в числе его друзей соплеменники?
– Единственным из его друзей греков был Дмитрий Николаевич Апазиди, с которым они дружили с юношеской поры. Он работал в посольстве Швеции, также занимался коллекционированием икон, картин. Они с супругой и тремя сыновьями уехали в Швецию чуть раньше родителей. Дружеские отношения с Дмитрием Апазиди поддерживались отцом до конца жизни.
Коллекционер о советской власти и авангарде*
По признанию самого Костаки, большевики и советская власть неповинна в том, что русский авангард сошел на нет. Напротив, революционное правительство поддержало новаторское искусство и вплоть до начала 20-х годов авангард в России свободно развивался. Потом постепенно творческая свобода художников начала ограничиваться вплоть до окончательного выбора Сталина в пользу социалистического реализма. В эпоху его абсолютной власти революционное искусство с его иррациональным полетом мысли было не только не нужно, но и опасно. Тем не менее, за этот промежуток времени русский авангард успел прожить короткую, но яркую жизнь. Можно сказать, что он выгорел целиком в высвобожденной им же огромной творческой энергии. Вот что пишет об этом сам коллекционер:
«Бытует мнение, что авангард загубила советская власть. Я думаю, что это не совсем так. Умирание авангарда произошло по нескольким причинам. Одна из них - это та, о которой я уже говорил: у художников начали опу¬скаться руки - весь дореволюционный период они никакого успеха не добивались, потом пришла советская власть и рево¬люция, два-три года их поддерживала, но народ продолжал их игнорировать. А вторая причина - разброд среди самих ху-дожников. Все это вместе взятое привело к тому, что когда Сталин решил покончить с авангардом и перейти к соцреализ¬му, почва оказалась хорошо подготовленной.
Мне кажется, что так или иначе «затухание» авангарда все равно бы произошло. Ведь это случилось не только в России, тот же процесс произошел и в других странах. Мы часто слы¬шим: «Вот, де-мол, большевики загубили…, на Западе все это развивалось». Неверно. Не большевики были виновны, а само время. Если присмотреться, то и на Западе, в таких странах, как скажем, Англия, Германия, Франция и многих других, модернизм одно время тоже был в загоне, с той только «не¬большой» разницей по сравнению с Россией, что там не сажа¬ли людей в тюрьму, а просто не признавали. Взять, например, таких художников как Мондриан, Поль Клее, Кубка и многих других. Они очень бедствовали, и, в общем, никому не были нужны…
Только в последние 16-18 лет появился интерес к авангар¬ду. И я думаю, что это произошло по той причине, что за последние годы наука и техника невероятно развились и про¬изошли колоссальные изменения в мире, которые и привлек¬ли внимание к современному искусству, имеющему к этому непосредственное отношение…»*из книги Георгия Костаки Мой авангард М. 1993
– Сразу же по приезду в Грецию, в 1979 году, вашим отцом, наверняка, предпринимались попытки определить будущее вывезенной части коллекции?
– Он предлагал устроить выставку, но все затягивалось, что его, безусловно, обижало. Уже после смерти отца в 1990 году, сестра Алики возобновила переговоры о коллекции. Это было выполнением его воли, чтобы коллекция не разошлась. В 1996 году ее будущее было фактически решено. Коллекция Костаки находится в Салониках в музее Современного искусства. Несколько лет назад мне довелось в Москве познакомиться с нынешним директором музея Марией Цанцаноглу. Неординарный человек, посвятившая полтора десятка лет своей «творческой командировки» в России изучению работ русского авангарда. С Марией поддерживает контакты сестра Алики.
– В вашей семье греческий язык был на слуху?
– Нет, к сожалению. Отец знал греческий достаточно хорошо. Это был, поймите, язык его семьи, на котором он общался со своей матерью, братьями, сестрой. Его отец умер рано, в начале 30-х в возрасте 57 лет. Его подкосила гибель в мотоциклетных гонках старшего сына Спиридона. Папина мама, наша бабушка Елена, была человеком образованным, родом из обедневшей дворянской греческой семьи. Родители бабушки разошлись, и волею судеб она оказалась в Константинополе и, впоследствии, в Ташкенте. Где-то там они с дедом и познакомились.
– А по творческой линии вам приходилось пересекаться с соплеменниками в России?
– Я слышала о Никосе Мастеропулосе. Мне было известно, что он работает в монастыре и занимается мозаикой, но не знала, что он занимается эмалями. Увидела его произведения на выставке. Потрясающая работа! Да и мозаика очень тонко выполнена.
Я могу с полным на то основанием назвать Николая Мастеропуло великим художником.
– Расскажите, а ваш отец ведь потом приезжал в Москву уже из Греции?
– В Москву он приехал в 1986 году, спустя восемь лет после вынужденной эмиграции, по приглашению министерства культуры в качестве почетного гостя на открытие выставки своей коллекции в Третьяковке. Этому приглашению, думаю, поспособствовало письмо в министерство культуры, написанное другом моего брата Александра Андреем Андреевым и подписанное нами троими. Смысл этого письма был в том, что на открытие выставки коллекции Георгия Костаки было бы совершенно справедливо пригласить его самого. Если бы отец каким-то образом узнал об этом письме, то… Все, связанное со своей коллекцией, он переживал как главную часть своей жизни. То, что он сделал, я бы назвала одним словом – подвиг. У него было уникальное чутье – он чувствовал гениальность художника. Он открыл и спас для потомков богатейшее наследие русского авангарда. Он собирал эти работы, когда до них никому никакого дела не было. Решение о передаче коллекции русского авангарда Третьяковке им было принято сознательно – собранные, спасенные от гибели, картины «должны принадлежать России и русскому народу!» .
Никос Сидиропулос, Москва.
В ноябре в Третьяковской галерее открывается выставка «Выезд из СССР разрешить...» к 100-летию легендарного коллекционера русского авангарда Георгия Костаки. Впервые с момента передачи Третьяковке в 1977 году большей части собрания зрителям покажут знаменитую коллекцию настолько полно и разносторонне - такой, какой создал ее Костаки
Коллекционер Валерий Дудаков рассказал TANR о своих встречах с Костаки, о его принципах собирательства, интуиции, отношениях с художниками, искусствоведами и властью. Все работы, которыми проиллюстрирована эта статья, переданы Георгием Костаки Третьяковской галерее.
БИОГРАФИЯ
Георгий Костаки , Коллекционер
Дата и место рождения
1913, Москва
1930-е
работал шофером в посольстве Греции, начал коллекционировать голландскую живопись и иконы
1940
перешел на должность шофера в британское посольстве
1942-1979
работал администратором в посольстве Канады
1973
выступал с серией лекций по русскому искусству за рубежом
1977
вместе с семьей эмигрировал из СССР в Грецию
1990
скончался в Греции
Коллекция
Что собирал
Первые шаги в коллекционировании Георгий Костаки сделал в 1930-е годы, тогда он собирал фарфор, хрусталь, малых голландцев. Сам он в книге воспоминаний четко называет дату, когда им якобы была куплена первая работа авангардистов, — 1947 год, но я не уверен, что так и было. Мне кажется, что это произошло несколько позднее; скорее всего, это была все-таки середина 1950-х, уже после смерти Сталина. Вся плеяда, с которой я волею случая дружил, — и Яков Евсеевич Рубинштейн (знаменитый советский коллекционер русского авангарда. — TANR), и Абрам Филиппович Чудновский, — все начали собирать в 1950-е годы. Может быть, раньше что-то случайно и попадало, вроде Кандинского и Шагала, но это было не собрание, а так, эпизодические вещи. А художники-нонконформисты, которые были воспитаны, между прочим, в своих абстрактных работах на отвратительных репродукциях из журналов «Америка» и «Англия», о чем они стыдливо умалчивают и не хотят даже вспоминать, — они до 1962 года собрания Костаки не видели. Никакого авангарда они вообще нигде не видели, потому что в запасниках это не показывалось. Историк искусства Игорь Наумович Голомшток вспоминает, что в 1946-м, когда они были студентами искусствоведческого отделения, все, что им в запасниках — или Третьяковки, или Русского музея — показали, было до «Мира искусства» включительно, ничего левого они не видели.
Ксения Эндер. Желтый дом с красной крышей. 1920-е. Картон, коллаж из цветной бумаги. 25×35,3 см.
По сути дела, где-то до середины 1960-х годов даже Николай Иванович Харджиев, даже Дмитрий Владимирович Сарабьянов (выдающийся советский искусствовед, специалист по русскому искусству рубежа XIX-XX веков. — TANR) не верили в то, что можно собрать русский авангард. Харджиев даже отговаривал Костаки, говорил: «Георгий, это же мура! Что ты там занимаешься какойто ерундой? Ну собирай своих голландцев. Ну зачем ты? Это же все мертвое уже, никому абсолютно не нужно и при нашей жизни никому не будет нужно». Никто не представлял, что это когда-либо возродится, ведь первая выставка даже не авангардиста, а просто левого художника, Петрова-Водкина, состоялась в 1970 году. Многие из тех, кто продавал ему эти работы, и дешево продавал, конечно, думали, что надули грека, который даром никому не нужное барахло покупает. Все мы, коллекционеры — и старшее поколение, и более молодые люди типа Соломона Шустера, — заболели этим только к концу 1970-х годов, и даже тогда только благодаря Костаки поняли, что авангард что-то собой представляет.
Интуиция
Кандинский В. В. Москва. Красная площадь. 1916. Холст, масло. 51,5×49,5 см
Костаки был человек малообразованный, и все, что было связано с его коллекционированием, — это все интуитивно. Правда, у него была хватка, доставшаяся от отца, который был весьма обеспеченным и ссужал деньги грекам, иногда они даже не возвращали ему. Кстати, отец Георгия Дионисовича в 1930-е годы занимался еще и тем, что спасал церковные ценности — ризы, иконы в окладах, многое он сумел даже перебросить на греческий остров Закинф. Он был человек верующий, религиозный, что передалось и сыну. В отличие от большинства собирателей, Георгий Костаки все-таки в глубине души был православным, отсюда и его увлечение древнерусским искусством.
Домашние лекции
Впервые я попал к Георгию Дионисовичу на лекции, которые Костаки органи-зовывал для сотрудников фирмы «Мелодия» (в 1973—1980 годах Валерий Дудаков был главным художником «Мелодии». — TANR). И для звукорежиссеров, и для музыкальных редакторов он проводил такие вот журфиксы в своей квартире на проспекте Вернадского — вот в этой огромной, из 11 или 12 комнат, забитых битком, снизу доверху. Мне кажется, что такая идея была воспринята все-таки от Якова Евсеевича Рубинштейна — тот был первым коллекционером, который решил популяризировать свое собрание. Коллекция Костаки стала публичной только с середины 1960-х годов, даже ближе к концу десятилетия.
Лекции Георгия Дионисовича были ужасно косноязычные, минут на 40-45. Говорил он очень эмоционально, размахивая руками, бесконечно приводя какие-то сравнения, причем все это было на уровне личного отношения. Попову, кроме как ласково, «Любочка», он не называл. На одной из таких лекций он рассказывал, как купил, например, сразу много работ как раз Любови Поповой. Он познакомился с братом художницы, которая умерла в 1924 году, во время работы выставки. И наследство ее было поделено на две части. Одна досталась отцу Дмитрия Сарабьянова, который был известным ученым, занимался архитектурой, а вторая часть попала к архитекторам братьям Весниным, которые дружили с Поповой. Но Костаки нашел брата Поповой, тот, в свою очередь, свел его со своим племянником, жившим на даче. И вот Георгий Дионисович приехал на эту дачу и вдруг увидел какую-то фанеру, забивающую с задней стороны лестницу, и подпись — «Попова». Он договорился с этим человеком, что привезет новую фанеру и эти проемы забьет, а все створки фанеры, записанные Поповой, заберет себе.
Или другая история. Он отдыхал на пляже — то ли в Гаграх, то ли в Сочи. И однажды какой-то человек рассказал, что в Киеве есть семья, в которой находятся работы Малевича. Костаки немедленно собрался с этого пляжа, сел на самолет и полетел смотреть. Однако там оказались работы не Малевича, а Маневича (Абрам Маневич, 1881— 1942, американский художник-модернист белорусского происхождения, учился вместе с Казимиром Малевичем в Киевском художественном училище. — TANR).
Любимые художники
У Георгия Костаки были свои любимцы среди художников, причем не козырные — не Малевич, Кандинский, Шагал, — а совершенно неожиданные: Иван Кудряшов (оренбургский художник-авангардист из круга Малевича. — TANR) и Климент Редько. Последнего Костаки всего просто на корню скупил, хотя вдова художника предлагала ему забрать даром. Иногда Костаки выбирал именно маргиналов из авангарда, а где-то интуитивно опередил оценки будущих исследователей русского искусства начала ХХ века. Так, Харджиев считал, что Родченко не художник, он же фотограф, а Кандинский вообще не русский художник, а немец и не имеет отношения к русскому искусству. Но Ко-стаки это не смущало, у него был свой взгляд на такие вещи, и порой художники второго-третьего ряда были ему гораздо милее, чем те, что стали уже столпами. Потому что Харджиев, например, говорил, что работы Поповой — это чистый плагиат, а Костаки считал, что Попова гораздо интереснее, чем Малевич. Хотя тогда еще и не было каких-то ранжиров для мастеров авангарда, четко выраженных определений: это первый ряд, а это второй ряд. Это даже ему помогало. Вот Розанова в 1918 году умерла, по сути дела ничего так и не свершив, но для Костаки это была очень важная художница, которая была приравнена к Малевичу. Или, например, Борис Эндер (и сестры Эндер), ученики Матюшина, — Костаки они почему-то были страшно интересны, все трое. Из художников он дружил с шестидесятниками, причем не с теми, которых всегда восхвалял, вроде Краснопевцева или Вейсберга. Нет, это был Владимир Николаевич Немухин, так сказать, свой человек для Костаки. Если что-то случалось, какие-то интересные события, он звонил ему в любое время дня и ночи, и Володя с удовольствием к нему приезжал. В частности, так произошло тогда, когда приехал Альфред Барр, легендарный директор Музея современного искусства (МoМА) в Нью-Йорке, и, по сути, провел ревизию коллекции Костаки.
Восприятие авангарда
Русский авангард был для Костаки цирковым чудом, фейерверком, ярко проявившимся и потом бесследно исчезнувшим, незаслуженно забытым. Он сам был ошеломлен тем, что открыл и собрал. Что касается оценок не эмоциональных, а формальных — более структурных, что ли, — то тут он не понимал ничего абсолютно, да и не пытался, кстати.
Костаки ездил за рубеж с выступлениями: его приглашали западные университеты читать лекции о русском авангарде и о его коллекции. Там он получал какието импульсы, которые давали ему возможность лучше ориентироваться в художественных ценностях, чем любой из наших искусствоведов. Ведь мы, профессиональные искусствоведы, окончившие университет в конце 1960-х — начале 1980-х, не знали ничего толком про русский авангард: кто там первое имя, а кто — художник второго ряда. Эти ранги установились более-менее после выставки Москва — Париж (состоялась в ГМИИ им. Пушкина в 1981 году. — TANR).
Признавал за авторитетов он только западных историков искусства, а советских искусствоведов, включая и Дмитрия Сарабьянова, и Александра Каменского, считал профанами, людьми, которые ни черта не понимают. Один говорил одно, другой — другое, третий советовал: «Да выбрось ты эту дрянь. Зачем она тебе нужна?», а четвертый восклицал: «Да, вот это гениально!» Костаки доверял только себе. Какое-то влияние на него оказывал Роберт Фальк до своей смерти в 1958 году. Впрочем, он и Фальку не доверял, недаром же его картины выбросил из своего собрания. Но это, правда, было уже под воздействием Альфреда Барра, когда тот приехал и сказал, что, мол, Древина оставьте, а остальное, весь ваш кубофутуризм, сезанизм — это никому не нужно. Западным специалистам доверял, потому что он представлял, какая мощная индустрия работает на эту пропаганду современного искусства на Западе. Он понимал, что Малевича открыли все-таки не в России, а, к сожалению, там.
Отношения с коллекционерами
Филонов П. Н. Первая симфония Шостаковича. 1935. Бумага, масло. 102,5×69,3 см
Что касается его дружбы с коллекционерами, то она была довольно ограниченна. Можно отметить, пожалуй, Александра Леонидовича Мясникова, знаменитого врача-кардиолога. Они с Георгием Дионисовичем были партнерами, иногда даже вместе покупали. В частности, вдвоем они при-обретали работы Ивана Кудряшова, оренбургского художника, который возглавлял местный Вхутемас, но Мясников был более консервативным в своих коллекционерских пристрастиях. Дружил Костаки и с Соломоном Шустером, потому что Шустер любил и выпить, и погулять, и закусить, и был очень веселым собеседником. С Игорем Сановичем; меньше, правда, но тем не менее общался с Игорем Васильевичем Кочуриным, другом Сановича и Шустера. Ну и с многими другими. Он даже встречался с такими тяжелыми людьми, как Невзоров, допустим, или Буткевич, коллекционеры, но уже по делу, дружбы как таковой там не было.
Клюн И. В. Пробегающий пейзаж. 1913. Дерево, металл, фарфор, проволока, масло. 78,4×62 см
Костаки часто покупал работы художника оптом, а потом менялся с кем-то, например с Яковом Рубинштейном, но продавал он все-таки больше иностранцам. Лучшие, на его взгляд, вещи он оставлял себе, с чем-то категорически не хотел расстаться, сколько бы ему ни сулили, например с картиной Климента Редько Восстание (сейчас находится в собрании ГТГ. — TANR). В отличие от советских коллекционеров, Костаки был в курсе цен на европейском художественном рынке и оперировал суммами в долларах. Мы же на 2 доллара не продавали — избави Бог! — не впускали в свой круг валютчиков. В нашем сообществе, таком небольшом (15-20 известных коллекционеров, московских и ленинградских), существовало табу на тех людей, социальный статус и источники дохода которых мы не знали. Костаки достаточно рано понял, что можно извлечь выгоду, продавая журналистам и дипломатам. И на самом деле он всегда дилерствовал, у него уже в те советские годы были последние сведения о ценах на искусство на аукционах Sotheby’s и Christie’s. Рынок сбыта у него был прежде всего дипломатический и журналистский. Они очень часто на эту тему пересекались с Ниной Андреевной Стивенс (жена американского журналиста Эдмунда Стивенса, дружила с художниками-нонконформистами, опекала их. У нее был открытый дом, где она устраивала светские приемы и импровизированные выставки, которые посещали иностранцы, прежде всего сотрудники посольства США. — TANR), которая в какой-то степени помогала, в какой-то степени мешала ему — конкурировала. Это был рынок внешний, но вопросы вывоза его совершенно не интересовали. Он продавал, а кто вывозил — это уже их риски, понимаете? Он, по сути дела, контрабандой не занимался, в этом его обвинить невозможно.
Раздел и вывоз коллекции
Георгий Костаки и художники. 1974 г. В первом ряду слева направо: неизвестный,
Владимир Янкилевский, Петр Беленок, перед ним Валентина Кропивницкая, Георгий Костаки,
Александр Глезер, Владимир Немухин, Вячеслав Калинин (?), неизвестная, Борис (Борух)
Штейнберг, Николай Вечтомов, Отари Кандауров, Дмитрий Плавинский, Лидия Мастеркова,
Оскар Рабин. На сугробе стоят слева направо: Илья Кабаков, Эдуард Штейнберг,
Василий Ситников (?), Анатолий Васильев (?), Евгений Рухин
Вопрос о вывозе коллекции Георгия Костаки был поставлен на отдельном заседании президиума ЦК КПСС через Владимира Семеновича Семенова, с которым Костаки дружил — по понятным причинам, так как они собирали один и тот же период. Во время раздела коллекции перед отъездом сам Костаки часто советовал му-зейщикам, какие вещи отобрать для передачи в музейный фонд. Например, насчет произведений Климента Редько это он и подсказал, посчитав, что это очень важный не только художественный, но и исторический факт, поэтому его надо оставить в Третьяковке. Он здесь не всегда лукавил, соблюдал интересы страны. Он понимал, что работы Малевича, Портрет Клюна, нужны в России. Он советовал иногда то, чего музейщики совершенно не знали, не понимали значимости произведений, и убеждал их в этом. Порой Костаки сам добавлял, вешал камень на собственную шею из-за своего русофильства, это была гражданская позиция. Костаки, по сути, проделал то, что должны были сделать музейщики, а те боялись, у них авангард хранился в запасниках, как на складе. Однако музейщики поступили хамски, потому что открылся конгресс ИКОМ в Третьяковке, был устроен закрытый показ очень небольшого количества работ из собрания Костаки, а его даже не пригласили на открытие. Он не попал и на открытие собственной части коллекции в Третьяковке.
Личность
Самоидентификация
«Георгий, это же мура! Это же никому абсолютно не нужно и при нашей жизни никому не будет нужно»
Он считал себя русским человеком, между прочим. Никогда себя не ассоциировал с иностранцами. Хотя, как вы знаете, он работал сначала в греческом посольстве, в войну в финском посольстве три года отработал, а потом уже в канадском посольстве. Но считал себя русским. У него были и песни, которые он пел задушевно, и гитара, и немножко такого праздничества, скажем. Это была широкая русская натура. Россию он любил, но советскую власть терпеть не мог. Костаки не верил ни в советскую культуру, ни в советскую власть, ни в советское будущее — абсолютно. Он не предполагал, что здесь в течение 50-60 лет могут быть какие-то изменения положительные. Он не верил в будущее России, в целом во власть. Она его не то что напугала, а прижала до конца жизни. И даже когда уже вовсю шла перестройка, он не видел здесь каких-то серьезных перспектив. Он отчаялся, кстати, потому что грядут перемены. Как он это прогнозировал, я не знаю. Может, из своего личного опыта, может, из опыта Гражданской войны, которую пережил. Но он не верил в то, что здесь будут какие-то перемены на пользу человечеству, этого не было. Кроме того, в советском мире он был человек-изгой, и мне кажется, что весь авангард был для него протестом, который внутренне ему соответствовал.
МНЕНИЕ
Ирина Пронина , Куратор, Государственная Третьяковская галерея
Выставки коллекции Георгия Костаки уже проводили и за рубежом, и в России, например в 1995 и 2003 годах. У нас, конечно, была своя задумка. Когда начинались первые показы коллекции Костаки, это всегда прежде всего было авангардное искусство — мало представленный в экспозициях пласт. Мы же поставили перед собой другую задачу: нам интересен личностный срез, Костаки как человек, собиратель, который шел собственным путем, чтобы выявить этот пласт искусства, нащупывал его, ошибался, — в общем, гораздо более сложный процесс, растянутый во времени. Это не коллекция, собиравшаяся с помощью больших денег в короткий срок, когда натаскивают со всех сторон, — это единичные вещи, которые в течение 30 лет выслеживались им поштучно. У нас будет представлена не только его коллекция авангарда, но и нонконформисты, иконы и коллекция народной игрушки Церетели, которую он спас. И более того, впервые будет показана работа самого Георгия Дионисовича. В разделе нонконформистов будет отдельная тема — портреты семьи Костаки работы Зверева, поскольку он был одним из близких и дорогих Георгию Дионисовичу художников и фактически часто жил там.
Наша задача — показать талант собирателя во всех его проявлениях. Мне кажется, сейчас пришло такое время, когда взаимоотношения между музеем и коллекционером и вообще коллекционирование стало уделом не единиц: уже довольно много людей проявляют интерес к тому, чтобы что-нибудь собирать, открыть и не просто покупать отдельные предметы, а либо инвестировать, либо заниматься в этом творчеством, как Костаки. Наш большой зал вмещает от 200 до 250 экспонатов, в зависимости от размеров.
К наследницам Георгия Дионисовича мы обратились по поводу его собственных работ и нонконформистов, потому что он продолжал приобретать картины, и Лиля уже после его кончины поддерживала эту традицию. Но мы сознательно ограничили себя его жизнью и даже отъездом — 1977 годом. Также экспонаты для выставки предоставили Музей Андрея Рублева и «Царицыно». Вопрос с частью экспозиции, предоставляемой музеем в Салониках, остается открытым. Как мы будем разворачивать проект в отсутствие греческой части, мы не знаем, но пока мы не получили официального согласия или отказа. Выставка в любом случае состоится, но, какой у нее будет формат, неизвестно. Может быть, мы будем заменять часть произведений мультимедийными средствами или еще как-то. Однако альбом, который мы подготовили, впервые для русского зрителя будет включать все те разделы, которые будут представлены на выставке, а также там будут опубликованы вещи из салоникского музея. Альбом этот не совсем каталог: он не полностью соответствует выставке, в каких-то разделах мы покажем больше в залах, что-то больше представим в книге. Таких больших изданий на русском языке о коллекции Костаки еще не было. Статьи писали сотрудники Третьяковской галереи, кураторы, будет статья директора музея в Салониках Марии Цанцаноглу, будет статья Лидии Евсеевой о коллекции икон, текст Муратовой о коллекции игрушек из музея «Царицыно», статья о коллекции нонконформистов, а самое главное — это раздел подробной научной биографии Георгия Дионисовича с большим иллюстративным материалом. Также будет обширный раздел архивных материалов о передаче дара, потому что представления об этой истории зиждились на небольшой книжке самого Костаки Мой авангард, но наступает момент, когда это уже уходит в прошлое и хочется обратиться к подлинным документам.
Работа в посольстве
Костаки пользовался дипломатической неприкосновенностью как шофер канадского посольства, а точнее, хозяйственник; он имел очень широкие полномочия. К нему прекрасно относился посол и часто покровительствовал ему, потому что Костаки выполнял функцию не только шофера, не только завхоза, но еще и человека, осведомленного в русской жизни.
Костаки и спецслужбы
Он всегда был под колпаком у КГБ, они знали о его коллекции и лекциях, которые он устраивал, конечно, тоже. Но до самых последних лет перед отъездом его не трогали. Во-первых, все думали, что он осведомитель ЦРУ и, естественно, пользуется неприкосновенностью. Не думаю, что он вообще служил в какой-либо разведке. Ему это было не нужно по двум причинам. Он не хотел зависимости. Он знал, что попасть в руки КГБ или ЦРУ — это одинаково. А второе — он человек все-таки былочень материально независимый. Это выгодно отличало его от всех других коллекционеров. Понимаете, он же получал в валюте свою зарплату в посольстве. И это были другие деньги.
Отъезд из России
Первое обстоятельство, побудившее его к отъезду, на мой взгляд, — здоровье. Он это не акцентировал никогда, но, думаю, понимал, что здесь просто загнется, что нет возможности лечить болезнь, которая начала у него развиваться. И второе — то, что начались постоянные нападки, и он боялся за семью, за здоровье детей и внуков. Потому что начались неожиданные звонки, что было чистой правдой. Наташа рассказывала, как какие-то хулиганству ющие люди из КГБ запугивали и говорили: «Ты жив еще?», добавляя несколько матерных слов. То есть здоровье заканчивается, он слабеет, а вокруг опасность. Костаки просто хотелось дожить остаток дней своих спокойно и вывезти семью, дать ей спокойное безбедное существование.
Художественные пристрастия
Костаки очень любил и собирал древнерусскую икону. Для него как для человека верующего это была не только религиозная, обрядовая сторона, но, конечно, необычайная древняя красота и оригинальность того, чего на Западе не было. Его художественные вкусы были все-таки связаны с русской школой живописи. Она ему была близка: Венецианов, Брюллов. Гораздо ближе, чем шедевры западноевропейского Возрождения, например. А вот к передвижничеству он относился совершенно спокойно, но не презирал его.
Миссия
Георгий Костаки поставил себе задачу собрать что-то уникальное, то, чего нет нигде и ни у кого, причем в таких масштабах, которые поражали бы. Он потому и говорил о своей коллекции голландцев: «Ну что голландцы? Ну соберу я тысячу этих голландцев. Они все одинаковые. У кого-то комната нарисована, у кого-то луг, у кого-то часы, а у кого-то занавес. Это неинтересно. А вот посмотрите на моих авангардистов». В последние пять-шесть лет его идеей фикс был музей современного искусства. Он же хотел всю коллекцию подарить, построить на свои деньги здание. И нашел здание, подходящее для реставрации. Но музей не состоялся, он со своей коллекцией «формалистов» никому оказался не нужен. Но все-таки он хотел, чтобы в России были музеи, сохранялись работы, было представление о периоде, который он собирал. Для него это было важно.
После эмиграции
Мне Савва Ямщиков (известный реставратор. — TANR) рассказывал о своих визитах в Грецию и о том, что Костаки действительно тяжело болен. Поэтому во время одного из приездов коллекционера в СССР мне выделили 15 минут для беседы. Меня предупредили, что Георгий Дионисович не пьет уже, ну и, в общем, не закусывает. В итоге мы проговорили 3,5 часа — он и выпил, и закусил. Только потом я узнал, что из всех коллекционеров в тот свой приезд он навестил меня одного. Почему — не знаю, у нас не было близости, но, может быть, ему понравилась новая, совершенно неожиданная для него тема коллекционирования: к тому моменту я уже собрал значительную коллекцию художников «Голубой розы».
Просмотры: 16939
Популярные материалы
