Зинаида семеновна костаки. Георгий Костаки: собиратель бесценной истории, считавшейся мусором. Мужское тайное общество: московские собиратели
Георгий Костаки – водитель авангарда
Даже краткое и поверхностное описание его жизни ошеломляет само по себе. Разглядев в эпоху консервативного сталинского абсолютизма новаторство и непреходящую ценность презираемого и даже гонимого русского авангарда, он собрал огромную коллекцию никому казалось бы ненужных вещей, которые через два десятилетия обратились в глазах всего мира из гадкого утенка в прекрасного лебедя.
Но, став обладателем баснословного богатства, коллекционер не изменил себе. Ко всем работам своего собрания он продолжал относиться как к родным детям, невзирая на их рыночную стоимость. Себя же он никогда не считал единоличным владельцем бесценной коллекции, подарив в итоге большую ее часть Третьяковской галерее.
Умер Георгий Костаки в Греции 9 марта 1990 года, всю жизнь сохранял греческое подданство, но большая и важнейшая часть жизни его и его семьи прошла в Москве, где он и совершил свой подвиг хранителя наследия авангарда и благодетеля русской культуры. Семья легендарного коллекционера была погружена в мир всегда существовавшего параллельно с официальной «творческой интеллигенцией» избранного круга одухотворенных творцов и носителей подлинной культуры. О жизни семьи Костаки в этом мире, о его подвижничестве и самоотречении специальному корреспонденту Никосу Сидиропулосу рассказала дочь коллекционера – Наталья Георгиевна Костаки , пошедшая по стопам отца в искусство.
– Живя с рождения в таком окружении вам, наверное, было нетрудно определить свой круг интересов?
– Я выросла в таком доме, где было столько имен, столько гениальных художников, что найти себя во взрослой жизни, поверьте, мне было очень непростым делом.
– А кем вы были для этих людей?
– Я дочь Костаки – как была, так ею и остаюсь. Благодаря этому, рядом со мной люди, которые были рядом с ним. Сохранились все связи и знакомства. Со дня своего рождения я в этом обществе, там живу и присутствую. У нас дома постоянно бывали художники, искусствоведы, критики, музыканты, дипломаты. Мама, несмотря на отсутствие музыкального образования, на профессиональном уровне пела романсы, отец часто аккомпанировал ей на гитаре.
Дело еще в том, что у отца была возможность приобретать продукты. Он работал администратором в посольстве, получал валюту и, следовательно, мог покупать продукты в «Березке», и наш стол был накрыт для всех. Да и мама, Зинаида Семеновна, очень хорошо готовила.
Мы жили на проспекте Вернадского, 59. У отца было три объединенные квартиры на 15-м этаже этого дома. Стены были сплошь завешаны картинами. Этот мир всецело поглощает, заставляет жить по своим канонам. Представьте, какая удивительная атмосфера царила в нашем доме. Гостей было столько, что они располагались прямо на ковре – вкусные яства, шутки, разговоры об искусстве. Все, невзирая на чины и ранги, были здесь желанными гостями. Естественно, были и иностранцы. При этом, конечно, на этаже постоянно присутствовали вездесущие кагебешники. Иногда эти люди были и среди посетителей нашего дома.
– Вы научились распознавать служителей «конторы»?
– Да они, собственно, особо не утруждали себя конспиративной этикой.
В те дни, когда к нам приходили высокопоставленные иностранцы, необходимо было подготовить список. Иногда комитетчиками производился отсев. Популярность нашего дома среди иностранцев была огромной. Помню, уже после отъезда отца, к нам приехал один американец, продемонстрировавший нам справочник с указанием всемирно известных достопримечательностей Москвы, и в этом перечне был приведен и наш адрес!
– Частная галерея грека Костаки была одним из аномальных феноменов столицы социалистического государства. …О ее существовании знали не только власти?
– Понимаю, о чем вы. Все это никак не охранялось. Отцом в доме была установлена какая-то сигнализация, но не подключенная к милиции. Тем не менее, квартиру отца перед отъездом ограбили. Страшный пожар на даче в Баковке в 1976 году и ограбление квартиры стали последней каплей, подтолкнувшей отца покинуть страну. Первыми уехали родители с братом Александром, а затем сестры. Решение о выезде было вынужденным. С середины 70-х прямо стоял вопрос о безопасности всех членов семьи. Постоянные наветы, угрозы, шантаж…
К счастью, некоторой защитой служило греческое гражданство отца, а также его работа в греческом а затем и в канадском посольстве. В годы сталинских репрессий посадили половину их семьи: бабушку, тетку, младшего брата отца. Им предъявили обвинение в попытке покушения на советского военачальника Семена Буденного. Бабушку и тетку стараниями отца выпустили быстро, так как они были в возрасте, а вот своего младшего брата ему пришлось вызволять долго. Он был 19-летним мальчишкой и тихо сходил там с ума. Но, в конце концов, приложив все свои усилия, отец спас и его, и дядя вернулся из Котласа. Неудивительно, что нашим отцом предпринимались попытки выехать в Грецию. Во время войны ему сказали, что он может уезжать, но его семья останется здесь, ведь мама у нас русская. Так что всех детей отец сразу записал в греческом посольстве.
В лагерь за братом*
«…Сижу, жду. Проходит минут пятнадцать, вот и лейтенант с моим Митей. Хочу с братом поговорить, а он не может, руки трясутся, зубы стучат, голова дергается… Рассказал мне брат о лагерной жиз¬ни – слушать страшно было. Выяснилось, что в лагере очень много греков. «И знаешь, – говорит брат, – многие из них умирают, в основном, от голо¬да. Нельзя ли им как-нибудь помочь?»
Оставил я Митьке все, что с собой принес и пообещал еще денег передать. Обня-лись мы, брат в лагерь назад пошел, а я – на волю. Уже позднее я узнал, что брата после нашего свидания - дозна¬лись все-таки! – на месяц посадили в одиночку, да и у лейте¬нанта неприятности были.
Удивительные люди русские… Очень душевные и я их очень люблю. Когда я из лагеря вернулся, то снова встретился с теми людьми в Котласе, которые проведать своих приехали. Была среди них Вера Васильевна, жена фотографа из Вятки. Так она мне и говорит: «Что же вы кручинитесь? Ведь и брата повидали и назад благополучно вернулись». Рассказал я ей, что в лагере сидит много греков и помочь им надо, а денег больше нет. Большую часть их я жулику-воспитателю отдал. А идти на станцию и посылать телеграмму, чтобы мне сюда деньги выслали - опасно. Что мне делать? Вера Васильевна вдруг меня и спрашивает: «А сколько денег нужно?» Я отве¬чаю: «Много, тысяч восемь». «Ну, - отвечает она, - восемь тысяч я вам дать не могу, а семь дам… У меня здесь муж сидит, а у вас - брат, оба мы с вами в одинаковом положении. Я знаю, вы не сможете не отдать долг…»
– Так получилось, что подданный Греции Георгий Костаки, принужденный к эмиграции из Советского Союза, уезжал не в Грецию…
– Он не сразу решил куда уезжать. У него были планы уехать в Америку, где ему было бы легче определиться с оставшейся у него коллекцией, поскольку он долгие годы работал в канадском посольстве. Там его знали. Он приезжал в Америку по приглашению музеев и университетов читать лекции. Но в итоге пришлось выбрать Грецию, потому что в Америке его коллекцию обложили бы непомерно большим налогом. Помимо собрания авангарда, отец оставил в Москве музею прикладного искусства большую коллекцию глиняной и деревянной игрушки, которую он не считал своей, поскольку купил ее готовую. Главной его целью было сохранение лучших работ и передача их в музеи. Именно в той части, которая оставалась здесь, в Советском Союзе, была его жизнь. Важно было сохранить коллекцию целиком. Он прекрасно понимал, что в перспективе дети могут начать все делить и собранию наступит конец.
– А было ли «Завещание Георгия Костаки»?
– Завещания как такового не было. О своем решении передать коллекцию государству он сообщил по «Голосу Америки», когда был в Соединенных Штатах.
– Есть разные оценки деятельности Георгия Костаки. Одни исследователи характеризуют ее как подвижничество на благо общества и благотворительностью по отношению к художникам, другие в этой последней части расставляют иные акценты…
– Вы знаете, одна из главных проблем, актуальная и сегодня для абсолютного большинства художников, состоит в том, что очень трудно стать востребованным. Даже для тех, кого можно назвать известными, раскрученными художниками. В то время, когда отец начал собирать картины авангарда 20-х годов, многие не понимали, что это вообще такое. Тогда, поймите, эти работы вообще не стоили денег. О Малевиче и Кандинском, конечно, знали, но понятия не имели о многих десятках других художников русского авангарда, работы которых Георгий Костаки фактически сохранил, спас для потомков. Говорили: «Несите все это дураку греку, он все купит». И ему несли! Отец все свои деньги на это тратил. Он сам все искал и находил! Ему вытряхивали из старых семейных чуланов, то, что считалось никому не нужным хламом.
Торг наоборот*
«Картины, которые я собрал, были для меня, что родные дети… В преддверии расставания я мучительно думал о том, что каждая вещь, которая уйдет от меня, - это часть меня самого, и я буду чувствовать боль, как от кровоточащей раны.
Однако, потому, быть может, что я все это уже так ярко пережил в душе, в решающий момент жена и дети были просто поражены моей стойкостью. Пришел Манин, заместитель ди¬ректора Третьяковской галереи, и мы начали дележку…
Надо сказать, что Манин оказался благороднейшим чело¬веком. Порой у нас с ним доходило до спора. Он говорил: «Это, Георгий Дионисович, оставьте себе». А я в ответ: «Нет, это вы должны взять, потому что это – единственная вещь, и второй такой нет». Так было, например, с моим любимым рельефом «Пробегающий пейзаж» Клюна, который я просто обожал. Он воспроизведен на обложке большой книги - я знал, что этот Клюн - один-единственный и не хотел брать его с собой, настоял на том, чтобы музей оставил ее себе.
Так и шла наша дележка… Настрой у меня был таков: я, Георгий Костаки, действительно сделал большое дело, но ради чего, для кого? Лично для себя? Нет. Жизнь человека коротка. Пройдет еще десять, ну, двадцать лет, меня не будет, а после себя нужно что-то оставить, хотя бы доброе имя. Каждый человек должен об этом думать, сознавая, что настанет его время уйти в поднебесье.
Я всегда считал, что сделал добро тем, что сумел собрать то, что иначе было бы потеряно, уничтожено и выброшено из-за равнодушия и небрежения. Я спас большое богатство. В этом моя заслуга. Но это значит, что спасение должно принад¬лежать именно мне или кому-нибудь другому, кому я мог бы завещать свои картины. Они должны принадлежать России, русскому народу! Русский народ из-за глупости советских властей не должен страдать. С таким настроением мне было очень легко все передать людям, и я старался отдать лучшие вещи. И я отдал их.
Легче легкого было бы взять лучшее себе. Я мог взять Малевича «Портрет Матюшина». Отдать нескольких Ларионовых, еще что-то, и взять Малевича… Но я не стал этого делать. Не взял потому, что пока я жил в России и создавал эту коллекцию, у меня было много друзей, которые меня уважали. И я думал, что если я возьму «коронные» вещи, в том числе, скажем, «Портрет Матюшина», что же скажут потом мои друзья? Скажут, что Костаки радел не за искусство, не за русский авангард, а просто соблюдал свой интерес и, зная цену произведениям, он, сукин сын, взял все лучшее и увез! Меня бы осудили даже самые близкие. Я не пошел по такому пути и считаю, что поступил правильно».Из книги Георгия Костаки Мой авангард М. 1993
– Был же такой показательный случай, когда в одном из домов он обнаружил картину, которой забили оконный проем…
– Это было при мне. Тогда я была еще девчонкой, но он взял меня с собой. Мы приехали в Звенигород к какому-то родственнику Любови Поповой. Отец знал, что у него есть какие-то ее работы. Одной из работ Поповой в сарае и было заколочено окно. Мы поехали с отцом искать фанеру, которую в те времена тоже непросто было найти.
– Фантастическая история была и с «Абстракцией» Родченко, которую ваш отец буквально снял со стола – она служила скатертью!
– Безусловно! И поэтому слова критики, что он этих художников якобы «обирал», абсолютно несостоятельны. Посмотрите, и сегодня тем художникам, которые, казалось бы, продают свои работы дорого, все равно трудно их продавать и, следовательно, непросто жить. Трудно, потому что сегодня не так много коллекционеров, готовых вложить свои деньги в произведения живописи.
– Наверное потому, что большинство коллекционеров собирает произведения авторов, уже сделавших себе имя…
– Вот именно. А для отца во многих случаях вопрос принадлежности работы именитому автору не стоял так остро, потому что он не только сохранил для потомков работы многих художников, но и открывал новые имена. К примеру, он открыл Александра Древина. Изначально ценилась его жена Надежда Удальцова. Отец приехал к ним посмотреть работы Удальцовой, и, увидев картины Древина, пришел в совершеннейший восторг. И это было его открытие! В 50-е годы это были Плавинский, Рабин, Краснопевцев, Вейсберг и многие другие. В 60-е – Владимир Яковлев, Игорь Вулох, Борис Свешников и другие. В поколении молодых художников у отца были свои любимчики: Дмитрий Краснопевцев и Анатолий Зверев. С Дмитрием Краснопевцевым он дружил долгие годы, а к Анатолию Звереву относился как к родному сыну. Он часто бывал у нас, жил в нашем доме, на даче в Баковке. Буйные гениальные эскапады его творчества часто происходили в моем присутствии. Мне тогда было 10 лет. В течение одного дня он мог сделать десятки работ. Маслом, акварелью, карандашом. Анатолий приходил к нам домой и после переезда отца в Грецию в 1978 году до самой своей смерти в 1986 году. Мы с мужем его всячески опекали, потому что он зачастую появлялся в таком виде, в каком ходили в то время бомжи. У него ничего не было. Я ему отдала все отцовские костюмы, и белье мы ему покупали. Он уходил от нас одетым и чистым, но уже через неделю возвращался ободранным и рваным – то ли пропил, то ли обобрали. Увещевания были бесполезны. Отец переживал за него и почти в каждом телефонном разговоре из Греции справлялся: «…Как там Толечка?»
– А как вы думаете, чем отличается гениальный художник от хорошего?
– Вы знаете, самым страшным ругательством у отца по поводу художников было слово «эпигон». Если художник подражатель, у него нет ничего своего. Художник должен обладать индивидуальностью. У него должен быть характерный почерк, ни на что не похожий.
– Скажите, а вы именно в Греции начали писать?
– Да, это так. Ни здесь, в России, ни в Австрии, а именно Греции!
Видимо, кровь предков дает о себе знать! Там, в Элладе, очень сильная энергетика. Она и от афинского Акрополя идет. И в Дельфах я очень сильно это чувствую. Писать портреты простых греков и гречанок – мощная подпитка для меня. И отец стал писать в Греции. Там он написал маслом более 200 работ, в основном, греческие виды, русскую деревню. Большое количество работ акварелью. Правда, еще в 1959 году в Баковке, когда у нас жил Зверев, отец сделал несколько работ. Но там все пробовали кисть. Сестры, я, наш брат Александр. Осталось несколько натюрмортов и пейзажей того времени. Многие из тех работ исчезли, были уничтожены во время пожара на нашей даче в Баковке, служившей запасником коллекции отца.
– Причины этого страшного пожара в 1976 году были выявлены?
– Это, безусловно, были поджоги. Как водится в таких случаях, никого тогда не нашли. Для отца это был страшнейший удар. Впервые в жизни я увидела его плачущим. Погибло очень много хороших картина, в их числе огромное количество зверевских, среди которых были и его «французские» работы.
– Поддерживал ли ваш отец отношения с коллегами-коллекционерами?
– Да, отец с ними со всеми поддерживал отношения. Обычные разговоры коллекционеров, о том у кого какие приобретения. В Питере Чудновский, здесь в Москве Зданович, Соломон Шустер, Илья Зильберштейн.
– Были ли у грека Георгия Костаки в числе его друзей соплеменники?
– Единственным из его друзей греков был Дмитрий Николаевич Апазиди, с которым они дружили с юношеской поры. Он работал в посольстве Швеции, также занимался коллекционированием икон, картин. Они с супругой и тремя сыновьями уехали в Швецию чуть раньше родителей. Дружеские отношения с Дмитрием Апазиди поддерживались отцом до конца жизни.
Коллекционер о советской власти и авангарде*
По признанию самого Костаки, большевики и советская власть неповинна в том, что русский авангард сошел на нет. Напротив, революционное правительство поддержало новаторское искусство и вплоть до начала 20-х годов авангард в России свободно развивался. Потом постепенно творческая свобода художников начала ограничиваться вплоть до окончательного выбора Сталина в пользу социалистического реализма. В эпоху его абсолютной власти революционное искусство с его иррациональным полетом мысли было не только не нужно, но и опасно. Тем не менее, за этот промежуток времени русский авангард успел прожить короткую, но яркую жизнь. Можно сказать, что он выгорел целиком в высвобожденной им же огромной творческой энергии. Вот что пишет об этом сам коллекционер:
«Бытует мнение, что авангард загубила советская власть. Я думаю, что это не совсем так. Умирание авангарда произошло по нескольким причинам. Одна из них - это та, о которой я уже говорил: у художников начали опу¬скаться руки - весь дореволюционный период они никакого успеха не добивались, потом пришла советская власть и рево¬люция, два-три года их поддерживала, но народ продолжал их игнорировать. А вторая причина - разброд среди самих ху-дожников. Все это вместе взятое привело к тому, что когда Сталин решил покончить с авангардом и перейти к соцреализ¬му, почва оказалась хорошо подготовленной.
Мне кажется, что так или иначе «затухание» авангарда все равно бы произошло. Ведь это случилось не только в России, тот же процесс произошел и в других странах. Мы часто слы¬шим: «Вот, де-мол, большевики загубили…, на Западе все это развивалось». Неверно. Не большевики были виновны, а само время. Если присмотреться, то и на Западе, в таких странах, как скажем, Англия, Германия, Франция и многих других, модернизм одно время тоже был в загоне, с той только «не¬большой» разницей по сравнению с Россией, что там не сажа¬ли людей в тюрьму, а просто не признавали. Взять, например, таких художников как Мондриан, Поль Клее, Кубка и многих других. Они очень бедствовали, и, в общем, никому не были нужны…
Только в последние 16-18 лет появился интерес к авангар¬ду. И я думаю, что это произошло по той причине, что за последние годы наука и техника невероятно развились и про¬изошли колоссальные изменения в мире, которые и привлек¬ли внимание к современному искусству, имеющему к этому непосредственное отношение…»*из книги Георгия Костаки Мой авангард М. 1993
– Сразу же по приезду в Грецию, в 1979 году, вашим отцом, наверняка, предпринимались попытки определить будущее вывезенной части коллекции?
– Он предлагал устроить выставку, но все затягивалось, что его, безусловно, обижало. Уже после смерти отца в 1990 году, сестра Алики возобновила переговоры о коллекции. Это было выполнением его воли, чтобы коллекция не разошлась. В 1996 году ее будущее было фактически решено. Коллекция Костаки находится в Салониках в музее Современного искусства. Несколько лет назад мне довелось в Москве познакомиться с нынешним директором музея Марией Цанцаноглу. Неординарный человек, посвятившая полтора десятка лет своей «творческой командировки» в России изучению работ русского авангарда. С Марией поддерживает контакты сестра Алики.
– В вашей семье греческий язык был на слуху?
– Нет, к сожалению. Отец знал греческий достаточно хорошо. Это был, поймите, язык его семьи, на котором он общался со своей матерью, братьями, сестрой. Его отец умер рано, в начале 30-х в возрасте 57 лет. Его подкосила гибель в мотоциклетных гонках старшего сына Спиридона. Папина мама, наша бабушка Елена, была человеком образованным, родом из обедневшей дворянской греческой семьи. Родители бабушки разошлись, и волею судеб она оказалась в Константинополе и, впоследствии, в Ташкенте. Где-то там они с дедом и познакомились.
– А по творческой линии вам приходилось пересекаться с соплеменниками в России?
– Я слышала о Никосе Мастеропулосе. Мне было известно, что он работает в монастыре и занимается мозаикой, но не знала, что он занимается эмалями. Увидела его произведения на выставке. Потрясающая работа! Да и мозаика очень тонко выполнена.
Я могу с полным на то основанием назвать Николая Мастеропуло великим художником.
– Расскажите, а ваш отец ведь потом приезжал в Москву уже из Греции?
– В Москву он приехал в 1986 году, спустя восемь лет после вынужденной эмиграции, по приглашению министерства культуры в качестве почетного гостя на открытие выставки своей коллекции в Третьяковке. Этому приглашению, думаю, поспособствовало письмо в министерство культуры, написанное другом моего брата Александра Андреем Андреевым и подписанное нами троими. Смысл этого письма был в том, что на открытие выставки коллекции Георгия Костаки было бы совершенно справедливо пригласить его самого. Если бы отец каким-то образом узнал об этом письме, то… Все, связанное со своей коллекцией, он переживал как главную часть своей жизни. То, что он сделал, я бы назвала одним словом – подвиг. У него было уникальное чутье – он чувствовал гениальность художника. Он открыл и спас для потомков богатейшее наследие русского авангарда. Он собирал эти работы, когда до них никому никакого дела не было. Решение о передаче коллекции русского авангарда Третьяковке им было принято сознательно – собранные, спасенные от гибели, картины «должны принадлежать России и русскому народу!» .
Никос Сидиропулос, Москва.
Эль Лисицкий. Эскиз памятника Розе Люксембург. 1919-1920. Из коллекции Георгия Костаки в Музее современного искусства в Салониках
В конце июня в Музее современного искусства в греческом городе Салоники (State Museum of Contemporary Art, SMCA) открылась постоянная экспозиция русского революционного авангардного искусства под названием «Салоники. Коллекция Костаки. Рестарт».
Русский или советский революционный авангард давно вошел в обиход мирового художественного процесса. Работы Казимира Малевича, Эля Лисицкого, Александра Родченко, Владимира Татлина, Любови Поповой и многих других прочно заняли почетные места в экспозициях крупнейших мировых музеев.
И все же выставка в Салониках - событие экстраординарное. Она отражает уникальную коллекцию советского искусства, собранную на протяжении десятилетий греческим коллекционером Георгием Костаки.
Выставка из 400 шедевров - лишь треть из почти 1300 работ коллекции Костаки, нашедшей постоянное пристанище в греческом городе.
Как и почему эти работы оказались в руках у грека, а потом и в самой Греции - захватывающая, полудетективная история, способная стать материалом для увлекательного фильма.
Шофер-коллекционер
В советские годы в среде художников и любителей запретного тогда авангарда имя Георгия Дионисиевича Костаки было легендарным.
В отличие от многих других западных собирателей, Костаки был в СССР человеком не приезжим. Он родился в Москве в 1913 году в семье греческого коммерсанта. Несмотря на революцию, семья из России не уехала, и более того, сумела даже сохранить греческое гражданство.
Большую часть своей жизни Георгий Дионисиевич Костаки прожил в Москве. Снимок 1973 года
Не получив никакого специального образования, Костаки в 30-е годы работал шофером в греческом посольстве, возил дипломатических работников в антикварные магазины и постепенно сам втянулся в коллекционирование. Поначалу вполне традиционное: классическая живопись старых голландцев, фарфор, серебро.
«Продолжая в том же духе, я мог бы разбогатеть, но... не больше. Все то, что я собирал, уже было и в Лувре, и в Эрмитаже, да, пожалуй, и в каждом большом музее любой страны, и даже в частных собраниях. А мне хотелось сделать что-то необыкновенное», - вспоминал он позднее.
Что-то необыкновенное встретилось ему случайно в одной московской квартире, где он увидел два-три холста авангардистов (в том числе картину Ольги Розановой «Зеленая полоса» (1917), которые произвели на него «сильнейшее впечатление».
Надежда Удальцова. "Желтый кувшин", 1913. Из коллекции Георгия Костаки в Музее современного искусства в Салониках
«И вот я купил картины авангардистов, принес их домой и повесил рядом с голландцами. И было такое ощущение, что я жил в комнате с зашторенными окнами, а теперь они распахнулись, и в них ворвалось солнце. С этого момента я решился расстаться со всем, что успел собрать, и приобретать только авангард. Произошло это в 1946 году».
«Сумасшедший грек»
Наступившее внезапно прозрение и неожиданное очарование не только забытым и заброшенным, но и в суровые сталинские времена считавшимся идеологически вредным искусством понимания среди прежних соратников коллекционера не встретило.
«Большая часть моих друзей и родных смотрели на меня с жалостью. Они были убеждены, что, продавая свою старую коллекцию и приобретая то, что, по их мнению, было „ерундой“, я совершал большую ошибку. В кругах московских коллекционеров у меня появилось не очень лестное прозвище „сумасшедший грек“ - собиратель никому не нужного и бесполезного мусора».
Костаки, тем не менее, не сдавался. Он неутомимо разыскивал еще живых художников русского авангарда - Татлина, Родченко, Степанову, Гончарову, Ларионова, их друзей и родственников, скрупулезно, методично в течение трех десятилетий собирая свою коллекцию.
Все эти годы он продолжал работать в системе посольств, причем на низовых, не дипломатических должностях. С 1940 года он был шофером в английском посольстве. Затем перешел в посольство Канады, где в течение 37 лет, с 1942 по 1979 год работал администратором и заведовал местной советской прислугой посольства: шоферами, садовниками, поварами и горничными, ежедневно отчитываясь перед самым младшим чиновником посольства.
В 60-70-е годы квартира Костаки на проспекте Вернадского стала неофициальным музеем современного искусства в Москве - местом, где практически ежедневно собирались художники, музыканты, литераторы, иностранные дипломаты.
Георгий Костаки в своей московской квартире
Более чем внушительно выглядит список посещавших квартиру Костаки знаменитостей, причем не только из мира искусства, но и политики, и бизнеса: Марк Шагал, Анри Картье-Брессон, Анджей Вайда, Майя Плисецкая, дочь Малевича Уна, жена Кандинского Нина, Эдвард Кеннеди, Дэвид Рокфеллер.
Здесь же проходили школу авангарда будущие всемирно известные мастера советского нон-конформизма: Лидия Мастеркова, Франциско Инфанте, Эдуард Штейнберг, Анатолий Зверев, Владимир Яковлев, Олег Васильев, Лев Кропивницкий, Дмитрий Плавинский, Игорь Макаревич и многие-многие другие.
Попытки легализоваться и отъезд
В первый раз картины из собрания Костаки появились в официальном советском музее в 1967 году - в рамках проходившей в Третьяковской галерее и приуроченной к 50-летию революции выставки «Революционное искусство».
Время было еще почти оттепельное, и, воодушевленный успехом, Костаки решился на радикальный шаг. Он нашел в центре Москвы заброшенный особняк и предложил министру культуры Екатерине Фурцевой сделать в этом здании на основе его коллекции первый в СССР Музей современного искусства, и сам вызвался стать его директором. Отказ был предсказуем и ожидаем.
Костаки понял, что в СССР добиться заветной цели - сделать свою коллекцию доступной широкому зрителю и вместе с тем сохранить ее как результат собственного длительного коллекционерского труда, как плод собственной любви и страсти - ему не удастся.
Густав Клуцис. "Динамический город". 1919-1921. Из коллекции Георгия Костаки в Музее современного искусства в Салониках
Понимал он и то, что вывезти столь крупное собрание - легальным или нелегальным путем - тоже не получится.
Выход оставался один - тяжелый, нежелательный, компромиссный, но выход. Коллекцию надо разбить на части.
В 1977 году он решил передать в дар Третьяковской галерее значительную часть своей коллекции. Как вспоминала впоследствии куратор галереи Ирина Пронина, «сам вопрос о приеме в дар части коллекции Костаки на долгое время застрял в недрах министерства культуры СССР, проходя обсуждения в высших сферах различных ведомств. Не было готового ответа на столь смелое предложение, чиновникам требовалось проявить творчество и не ошибиться с запятой в нужном месте известной фразы «разрешить нельзя запретить».
Казимир Малевич. "Женский портрет", 1910-1911. Из коллекции Георгия Костаки в Музее современного искусства в Салониках
В итоге коллекцию приняли. Однако о том, чтобы сохранить цельность даже поступившей в фонды крупнейшего музея русского искусства части уникального собрания речи и не было. Немалая часть работ попала в фонды, остальные - даже те, что были удостоены экспозиции, - были распределены по различным залам галереи, и никакого указания их принадлежности собранию Костаки во время экспонирования не было. Лишь сейчас в Третьяковской галерее начинают идентифицировать эти работы.
Как бы то ни было, в обмен на передачу столь значительного дара в фонд официального советского музея 64-летнему Георгию Костаки позволили не только выехать из СССР, но и вывезти с собой оставшуюся часть своей коллекции. Решение было вынужденным. Как вспоминает дочь коллекционера Алики Костаки, принимал он его со слезами на глазах.
Новая жизнь старой коллекции
Уже в 1977 году, в год отъезда Костаки на Запад, подборка работ из его коллекции выставлялась в Художественном музея Дюссельдорфа в Германии. В 1979-80 гг. его картины составили существенную часть французской половины легендарной выставки «Париж-Москва», проходившей в Центре Помпиду.
Александр Родченко. "Две фигуры", 1920. Из коллекции Георгия Костаки в Музее современного искусства в Салониках
Особой вехой в новой жизни старой коллекции стала ее презентация в нью-йоркском Музее Гуггенхайма в 1981 году - именно тогда она была должным образом задокументирована и снабжена внушительным каталогом. Как писала в сопроводительном тексте к каталогу куратор выставки Маргит Роуэлл, «когда мы открыли поступившие к нам коробки с картинами, я сразу поняла, что историю авангарда надо писать заново».
В течение 80-х годов коллекция интенсивно путешествовала по миру: Хьюстон, Оттава, Индианаполис, Чикаго, Стокгольм, Лондон, Хельсинки, Монреаль. В 1992 году она стала основой серии выставок «Великая Утопия» (Франкфурт, Амстердам, Нью-Йорк, Москва).
Георгий Костаки умер в 1990 году, не дождавшись исторического события - в 1995 году в Национальной галерее в Афинах впервые после 1977 года две части знаменитой коллекции воссоединились.
Увы, ненадолго. Предпринимавшиеся с тех пор неоднократные попытки провести совместную выставку двух разъединенных частей собрания сталкиваются с непреодолимыми пока бюрократическими и юридическими препонами.
Михаил Матюшин. Музыкально-живописная конструкция. 1918. Из коллекции Георгия Костаки в Музее современного искусства в Салониках
Тем не менее, в Москве в 2014 году, в ознаменование 100-летнего юбилея коллекционера, в здании Третьяковской галереи на Крымском валу прошла обширная выставка российской части коллекции Костаки под названием «Георгий Костаки. «Выезд из СССР разрешить...».
Из публикации Александра Кана, полностью текст публикации можно прочитать
«Грек-чудак»
Георгий Костаки: 6 удивительных фактов из жизни коллекционера
В Третьяковской галерее при поддержке банка ВТБ открылась выставка «Выезд из СССР разрешить…», посвященная 100-летию со дня рождения Георгия Костаки. Впервые уникальная коллекция, большую часть которой величайший собиратель русского авангарда передал в дар Третьяковке перед своим отъездом из страны в 1977 году, будет представлена столь полно - помимо картин, здесь можно будет увидеть и иконы, и народные игрушки, принадлежавшие Костаки. сайт вспоминает самые интересные моменты биографии грека, посвятившего жизнь русскому искусству.
Первая коллекция в обмен на велосипед
Георгий Дионисович Костаки родился в семье греческого торговца, перебравшегося в Россию в начале XX века. Мать будущего коллекционера происходила из знатного и древнего рода, а старшая сестра Костаки была замужем за богатым греком Федором Метаксой.
После его смерти в руки к еще совсем юному Георгию попали два альбома с редчайшими марками, которые он по незнанию продал японскому коллекционеру - на вырученные деньги мальчик мечтал купить велосипед. Ценность же проданных марок стала понятна после того, как их пожелала увидеть греческая родня умершего Метаксы. Выяснилось, что марки имели немалое художественное значение - эта неосознанная потеря произвела на Костаки огромное впечатление.
Профессиональное прозвище
Всерьез Костаки увлекся коллекционированием в 1930-е годы, работая шофером в греческом посольстве в Москве. По долгу службы ему нередко приходилось бывать в комиссионных магазинах, куда в то время попадали антикварные вещи, - так он начал, не имея никакого специального образования, не только разбираться в искусстве, но и приобретать почти даром картины голландских художников, фарфоровую и серебряную посуду, ткани, ковры. А в конце 40-х, также случайно увидев в одной из московских квартир несколько живописных полотен, в том числе «Зеленую полосу» Ольги Розановой, посвятил свою жизнь созданию коллекции русского авангарда. В то время, когда в СССР официально не существовало другого направления, кроме соцреализма, собирать авангардистов казалось безумием - так Костаки приобрел среди коллег-коллекционеров прозвище «грек-чудак».
« Нынешняя выставка организована в честь феноменальной личности и таланта коллекционера и потому построена с отходом от музейного строгого хронологического порядка. В частной коллекции произведения расположены вне исторической логики, а исключительно в согласии с личным видением ее создателя. Собрание, пополняясь новыми приобретениями, постоянно меняется. Появление новых работ или их обмен вынуждает владельца часто менять развеску. Невозможно было повторить, буквально воссоздать расположение картин в доме Георгия Костаки. В экспозиции выделены главные полотна, которые стали эталонами, эмблемами его коллекции: большая двухсторонняя работа Любови Поповой «Живописная архитектоника», «Портрет Матюшина» Малевича, «Первая симфония Шостаковича» Филонова, работы Лентулова, «Супрематизм» Ильи Чашника»
- Ирина Пронина, куратор выставки
Авангард и шубы
По воспоминаниям дочери Костаки, после знакомства с авангардом другое искусство почти перестало существовать для ее отца. Cобранную ранее коллекцию «голландцев» и антикварной мебели и посуды Георгий Дионисович выменивал на картины. Поддерживала коллекционера и его семья - дети и жена, которая, отказавшись от собственной карьеры, посвятила жизнь делу мужа. Случалось так, что приходилось расплачиваться даже шубами - их Костаки привозил супруге из заграничных поездок, а через какое-то время забирал, чтобы приобрести новую картину, на которую в тот момент не хватало денег.
« «Экспозиция дает энциклопедическое представление о развитии искусства в России в первой трети ХХ века - движении от предметного искусства, реалистического понимания живописи к авангардным, экспериментальным формам. Изобразительный ряд начинается с ранних работ Ларионова 1905–1908 годов, Клюна и Кандинского, детского портрета кисти Поповой. В этом же разделе помещены знаменитые «Ландыши» Шагала»
- Ирина Пронина
Хорошая квартирка
Всю жизнь Костаки тщетно мечтал о том, чтобы собранные им произведения были выставлены в публичном пространстве на всеобщее обозрение, однако власть отрицала авангард как направление искусства, а потому надежды на то, что коллекция обретет свой музей или хотя бы выставку, не было. Постепенно квартира Костаки и его дача, где он хранил несколько сотен картин, превратились в своеобразные импровизированные музеи. Посмотреть на коллекцию приходили как простые люди, так и художники, искусствоведы и различные знаменитости. В гости к Костаки во время своего официального визита в Москву приходил даже сенатор Эдвард Кеннеди. В 1976 году в загородном доме Костаки случился пожар. Погибли картины Анатолия Зверева, одного из любимейших художников Костаки, - эту потерю коллекционер переживал тяжело. Пожар, по мнению семьи, не был случайностью - таким образом пытались скрыть кражу. В том, что это был поджог, у родных коллекционера не было сомнений. Ограбление московской квартиры, в результате которого также пропали ценнейшие экспонаты, родственники Костаки также не считали случайным и связывали с тем, что власть все же не могла допустить существование даже неофициального музея запрещенного авангардистского искусства.
Чудесные находки
« На выставке обособленно представлена картина Климента Редько «Восстание», которую Костаки считал самой известной и самой важной работой русского авангарда»»
- Ирина Пронина
На обороте картины, которую коллекционер купил у вдовы художника и передал Третьяковке перед отъездом в Грецию, написано: «Картина века, самое великое произведение революционной России. Георгий Костаки. Москва, 14 апреля 77-го года»
Многие из будущих экспонатов коллекции попадали к Костаки почти случайно. Так, например, известна история о том, как нашлась картина Любови Поповой - ею было заколочено окно на даче у одного из родственников художницы. Приехавший туда Костаки сумел убедить хозяина отдать ему работу лишь после того, как принес взамен лист фанеры. Помимо картин авангардистов Костаки начал собирать иконы, которые в настоящий момент хранятся в Музее древнерусской культуры и искусства им. Андрея Рублева и также будут представлены на выставке в Третьяковской галерее. Интересом к церковной живописи Костаки обязан отцу, человеку глубоко верующему, с которым Георгий Дионисович еще в детстве посещал пасхальные и другие праздничные службы. Он же рассказывал сыну о том, как защищали свои святыни греки во время войны с турками. Потому видеть, как уничтожают церковные ценности в СССР, было для Костаки мучением. Начало же коллекции икон было положено также случайно - в конце 1920-х годов Костаки обнаружил в подвале посольства, где работал, ящики с иконами, крестами, церковными книгами. Вместе с отцом они бережно хранили найденное, а незадолго до смерти старший Костаки отправил ящики в Грецию - там Георгий Дионисович обнаружил их уже во второй раз, вновь почти случайно, в одной из церквей в начале 80-х годов, уже после того, как навсегда покинул Москву.
Выезд из СССР разрешить
Георгий Костаки покинул Россию в 1977 году, так и не осуществив мечту о музее авангарда. По неофициальной версии, отъезд коллекционера был вынужденным - власть не могла больше мириться с существованием такого огромного собрания авангардистов - к тому времени почти 2000 полотен - в открытом доступе в квартире Костаки. Принято считать, что одним из условий получения разрешения на выезд была передача в дар Третьяковской галерее большей части собрания - Костаки оставил в Москве 142 живописных произведения и 692 графические работы. Как бы то ни было, желание и стремление всей его жизни осуществилось хотя бы частично, ведь сам коллекционер всегда считал, что приобретенные им работы должны принадлежать русскому народу и оставаться в стране. Спустя более 30 лет после этого в Третьяковке впервые покажут многие из переданных в дар музею и десятилетиями хранившихся в его запасниках экспонатов коллекции Костаки, без которой не была бы полной история русского искусства.
Ирина Пронина
ВЫСТАВКИ
Номер журнала:
ВЫСТАВКА «ГЕОРГИЙ КОСТАКИ. "ВЫЕЗД ИЗ СССР РАЗРЕШИТЬ...". К 100-ЛЕТИЮ КОЛЛЕКЦИОНЕРА» СТАЛА ГЛАВНЫМ ПРОЕКТОМ ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕИ ПРОШЕДШЕГО 2014 ГОДА. ВНИМАНИЕ И ИНТЕРЕС МНОГОЧИСЛЕННЫХ ПОСЕТИТЕЛЕЙ МУЗЕЯ К ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ГЕОРГИЯ ДИОНИСОВИЧА КОСТАКИ (1913-1990), ИЗВЕСТНОГО МОСКОВСКОГО СОБИРАТЕЛЯ, ЩЕДРОГО ДАРИТЕЛЯ И АКТИВНОГО ПОПУЛЯРИЗАТОРА ИСКУССТВА, БЫЛО ПРИВЛЕЧЕНО ЕЩЕ 5 ИЮЛЯ 2013 ГОДА ОТКРЫТИЕМ ИНФОРМАЦИОННОГО ЗАЛА В ЭКСПОЗИЦИИ НА КРЫМСКОМ ВАЛУ. РАЗВЕРНУТЫЙ ПОЧТИ ЧЕРЕЗ ГОД РАСШИРЕННЫЙ ПОКАЗ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ИЗ ЕГО КОЛЛЕКЦИИ ПРЕВРАТИЛСЯ В ПОДЛИННУЮ КУЛЬМИНАЦИЮ ЭТОГО СВОЕОБРАЗНОГО ЮБИЛЕЙНОГО МАРАФОНА.
Пришедшее на смену забвению широкое чествование и внимание к заслугам Костаки связаны с одним знаменательным фактом - передачей им части своего собрания, причем именно лучших и наиболее ценных художественных произведений из тех, которые удалось за долгие годы найти и приобрести коллекционеру, в дар государству в 1977 году. События тех лет изменили и осветили его жизнь высоким гражданственным смыслом. Поэтому, вероятно, Костаки и его деятельность нередко соотносят с другими отечественными крупными собирателями - С.И. Щукиным и И.А. Морозовым или даже со знаменитыми московскими жертвователями братьями П.М. и С.М. Третьяковыми. Сравнение это справедливо лишь отчасти. До революции 1917 года все - аристократы, предприниматели и купцы имели возможность и открыто совершать свои приобретения, и публично выражать волю о распоряжении своим имуществом, да и благотворительность, меценатство были распространенным, поощряемым делом. Костаки приходилось много тяжелее. Он жил совсем в другую, советскую, эпоху, когда любое собирательство приравнивалось к накопительству, осуждалось этически и даже преследовалось как проявление буржуазных пережитков. А «идеологически чуждые» увлечения Костаки коллекционированием икон и произведений русского искусства 1910-1930-х, так называемого русского авангарда, и вовсе подпадали под политическую статью. Преодолевая одному ему ведомыми способами многие опасности на тернистом пути искателя «забытых шедевров», он спас огромное количество бесценных произведений. Его воля, само желание передать государству для общественного обзора часть собранного в таких сложных условиях «запрещенного» художественного достояния - этот жест частного человека в пору «коллективного разума» был смелым и дерзким вызовом всей системе сложившихся правил. Пример Костаки в XX веке беспрецедентен.
Сейчас уже невозможно соединить все, что когда-то отобрал глаз Костаки. Как и любая другая частная коллекция, она претерпевала изменения - сначала по воле ее создателя, потом его наследников. Почти нереально «реконструировать» его собрание даже на 1977 год, когда произошел грандиозный раздел знаменитой тогда уже в мире коллекции русского авангарда 1910-1930-х годов на две части - то, что осталось в дар государству, и то, что Костаки увез с собой, покидая СССР. С тех пор выставки произведений из обеих частей коллекции, порознь или вместе, проводились во многих галереях и музеях мира не раз. «Костакиевские» шедевры русского авангарда часто съезжаются на общий смотр из двух мест - Москвы и Салоников, где они, как законные резиденты, имеют постоянную «российскую» и «греческую» прописку, правда, они еще ни разу не встретились в российских залах. Кураторами юбилейной выставки предложены новый угол зрения на коллекцию Костаки и отход от устоявшейся уже международной выставочной стратегии: как можно эффектнее преподнести главное - «авангард от Костаки». Устроители впервые сфокусировали внимание на масштабе личности самого коллекционера, и тщательно продуманными приемами зрители были подведены к размышлениям о его судьбе в историческом контексте. Коллекция Костаки показана в разных измерениях: она разнообразна по широте собирательских направлений и высоте шкалы художественного качества произведений, уникальна как зримая «энциклопедия русского авангарда», а его дар грандиозен по проявленной щедрости и экстраординарен как знаковое для советского времени событие. Вместе с Костаки и его семьей мы все получили весть - «выезд из СССР разрешен...», или обязательно будет разрешен. Юбилейное представление коллекции обращено к современному зрителю, и формулировка «Выезд из СССР разрешен.» - это знак, своеобразное метапослание нашему настоящему. В СССР в 1970-е годы все разновидности новаторских направлений в искусстве 1910-1970-х годов, то есть то, что собирал Г.Д. Костаки, находились под строгим идеологическим запретом. Произведения ныне таких признанных мастеров, как Шагал и Кандинский, Филонов и Татлин, Попова и Клюн, до 1986 года не выставлялись в музеях, были запрещены упоминания в официальной литературе имен многих других славных художников. Сам вопрос о приеме в дар части коллекции Костаки на долгое время застрял в недрах Министерства культуры СССР, проходя обсуждения в высших сферах различных ведомств. не было готового ответа на столь смелое предложение, чиновникам требовалось проявить творчество и не ошибиться с запятой в нужном месте известной фразы «разрешить нельзя запретить». Историческая реальность советского государственного уклада, атмосфера постоянной идеологической и пространственной стесненности тех дней влияли на все проявления культуры, общественного сознания и личной жизни отдельного человека. Поэтому послевоенное время и культурная жизнь эпохи оттепели и застоя - тоже еще один герой выставки. Художественным образом, своеобразной метафорой атмосферы того времени стал в пространстве экспозиции своеобразный светящийся дом-куб. В этом символическом «доме Костаки» поместились две огромные, увеличенные до размеров панно фотографии, показывающие, как в три ряда коллекция размещалась в низкой малогабаритной московской квартире. На другой стене плотно, по-домашнему висят маленькие черно-белые документальные фото в черных рамочках - немые свидетельства о тех встречах, что проходили в доме Костаки под полотном «Красная площадь» B. В. Кандинского. Коллекция Костаки привлекала внимание большого количества людей, в том числе иностранных дипломатов, известных представителей русской и зарубежной художественной элиты. Квартиру на проспекте Вернадского посещали И. Стравинский, С. Рихтер, М. Шагал, Э. Кеннеди, А. Вайда, М. Антониони, Д. Рокфеллер, C. Капица, А. Вознесенский и многие другие. С внешних сторон куба, с потрясающих снимков 1970-х годов известного фотографа И.А. Пальмина на зрителей обращены взоры плотно сбитой группы художников-нонконформистов, и в центре их - всегда он, Георгий Дионисович, их друг, кормилец, ценитель и храбрый защитник на знаменитой «бульдозерной выставке», разогнанной властями через полчаса после открытия. Такова завязка этого повествования. Основное пространство главного зала выставки поделено таким образом, что разные части представлены пропорционально тому месту, которое они занимают в коллекции Костаки.
Для особо чтимой всей семьей Костаки части коллекции икон и образов на богослужебном шитье на выставке сделан «красный угол». Из свыше 60 предметов, подаренных Музею имени Андрея Рублева, экспонируются 15 образцов разных иконописных школ, такие как икона новгородской земли первой трети XVI века «Чудо Георгия о змие», двусторонняя икона «Богоявление - Исхождение Креста» второй половины XVII века, определяемая в ряду традиций Русского Севера. Чрезвычайно интересен и редко встречающийся в России пример сербской работы - крест надиконостасный «Распятие Христово», созданный около 1600 года. Переданные произведения древней иконописи XVI-XVIII веков регулярно демонстрируются на выставках. Уникальные же сохранившиеся фрагменты монументальной стенописи разрушенного в годы войны храма Спаса на Нередице XII века стали неприкосновенной частью постоянной экспозиции Музея имени Андрея Рублева.
В противоположном конце большого зала размещены удобные витрины для всестороннего осмотра самых мелких экспонатов выставки из музея-заповедника «Царицыно». Георгию Дионисовичу довелось приобрести редкую по полноте коллекцию народных игрушек из глины, дерева и даже соломы и тем самым спасти от распыления результат многолетней собирательской деятельности одного своего собрата-коллекционера, актера и историка, автора одной из первых книг о центрах производства народных игрушек Н.И. Церетели. Эта коллекция также вошла в число передаваемых государству редкостей. Глиняная игрушка представлена несколькими именными работами знатного мастера Лариона Фроловича Зоткина из села Абашево («Козел с серебряными рогами», 1919), старыми дымковскими «барынями» и «петухами». Скульптурную композицию «Музыканты» в 1920-е годы смастерили из дерева в Сергиевом Посаде, а фигурка «Николай II на троне» (ГМЗ «Царицыно») в начале XX века была выточена в нижегородской губернии. Одной из самых редких крестьянских игрушек-символов Русского Севера является очень недолговечный на вид «Моховик рыжий», собранный в начале XX века из многих подручных материалов: дерева, мха, пакли, бересты, шпагата, бумаги. Подаренные свыше 200 предметов народного и декоративно-прикладного искусства, ожидая передачи в образуемый профильный музей, сначала временно поместили в хранилище Министерства культуры СССР, и лишь в 1993 году новым «домом» для них стал музей-заповедник «Царицыно».
Наибольшее место отведено самой знаковой и титульной части коллекции и дара Костаки - произведениям авангарда из собрания Третьяковской галереи. Все живописные и графические произведения этой группы распределены по отдельным разделам - ранний авангард; кубизм, кубофутуризм; пластическая живопись; супрематизм, конструктивизм; экспериментальные направления 1920-х, новая фигуративность 1930-х; поздний авангард 1940-х. Такое деление отвечает стремлению и сверхзадаче самого коллекционера - он хотел создать зримую «энциклопедию русского авангарда», отобразить всю историю этого направления русского искусства, которое вывело отечественную художественную программу 1910-х годов на передний край в общеевропейском предвоенном движении к обновлению изобразительного языка.
К экспонируемым избранным произведениям из огромного дара, переданного трем государственным московским музеям, были добавлены немногие предметы, предоставленные дочерьми коллекционера. Это акварельные портреты семьи Костаки, выполненные А. Зверевым, несколько работ художников-«нонконформистов» 1950-1970-х и семь полотен самого Г.Д. Костаки, созданных им после 1978 года. Эти два раздела поместились на антресоли главного зала. Одноименный альбом, сопровождающий выставку, и мультимедийный проект, куда включены многие произведения и архивные материалы, хранящиеся уже долгие годы в Греции, на исторической родине Г.Д. Костаки, существенно дополняют экспозицию выставки. Сведения о греческой части коллекции впервые стали доступны русскоязычным читателям. Очень долгий путь прошел Костаки к признанию своего вклада в отечественную и европейскую культуру, и биографическая канва, впервые документально составленная Л.Р. Пчелкиной, служит ярким тому подтверждением.
Греческий подданный Георгий Костаки родился 5 июля 1913 года в Москве и большую часть жизни прожил в России. Его отец Дионисий Спиридонович (1868-1932), выходец с острова Закинф, продолжатель семейного дела табачной торговли и занимавшийся с начала 1900-х годов коммерцией в России, и мать Елена Эммануиловна (в девичестве Папахристодуло, 1880-1975) создали большую и крепкую семью, жили в достатке и имели прочные связи с греческой диаспорой. Мать знала несколько языков, была набожна и обладала особым даром тактичного обращения со всеми окружающими. В семье родилось пятеро детей: дочь Мария (1901-1970) и четверо сыновей: Спиридон (1903-1930), Николай (1908-1989), Георгий (1913-1990) и Дмитрий (1918-2008). После революции, когда семья потеряла все источники существования, дети стали помогать родителям, занимаясь мелкой продажей остатков имущества на рынке; потом сыновья, рано приученные к технике, освоили шоферское дело. Семья перебралась в поселок на станции Баковка, где до конца своих дней будут проживать бабушка, мать, тетка и сестра с детьми, поддерживаемые всей мужской частью семьи. Этот дом в Баковке позже станет одним из самых дорогих воспоминаний и одновременно тревог коллекционера. В середине 1920-х отец семейства как греческий подданный смог устроиться на работу в греческое посольство, там же стали работать и старшие сыновья. Таким образом, это превратилось в семейную «традицию». В 1930-м Георгий Костаки, проучившийся в школе только семь классов, поступает в это же посольство на работу шофером. Вскоре семью постигают утраты - гибель любимого Спиридона, страстного мотогонщика, во время соревнований, в которых принимал участие и Василий Сталин, и смерть отца, сердце которого не выдержало горя. но в это тяжелое время судьба преподнесла Георгию свой дар - в 1932-м он встречает и через несколько дней венчается с Зинаидой Семеновной Панфиловой (1912-1992). В их семье родились дочери Инна (1933), Алика (1939), Наташа (1949) и сын Саша (1953-2003). Зинаида Семеновна происходила из московской купеческой семьи, «чуждой классовой среды», что не дало ей возможности получить образование, достойное ее редкой красоты и дивного тембра голоса. Оба супруга любили музыку, и исполнение Зиночкой романсов в сопровождении «дорогого Жоры» было фирменным «угощением» гостеприимных хозяев дома на всех посиделках.
В 1938-м арестовывают мать, тетку и младшего брата Дмитрия, женщин удалось вытащить через несколько месяцев, а Дмитрий провел несколько лет в Котласском лагере. Георгий, сильно рискуя личной свободой, сумел туда добраться и навестить брата, а по возвращении не переставал хлопотать о нем через посольство. При закрытии греческого посольства в Москве в 1939-м Костаки по семейным обстоятельствам не использует предоставленную ему возможность уехать в Канаду. Иностранцу найти занятие сложно, он соглашается на временную работу сторожа то в финском, потом в шведском посольстве. В 1944 году ему повезло: поступает на службу в посольство Канады, став завхозом. Вскоре Георгий Дионисович, исполнительный и обходительный, сметливый и предприимчивый по натуре, становится главным администратором над русским персоналом и вместе со статусом дипломатической неприкосновенности получает существенное преимущество перед советскими сотрудниками посольства - зарплату ему начисляют в валюте, и определенную часть официально можно менять в банке на рубли. Таковы были условия заключенного с ним, иностранным подданным, трудового контракта.
Когда Костаки приходилось отвозить дипломатических работников в антикварные магазины, он позволял себе делать небольшие приобретения. Постепенно втянулся в коллекционирование и старался как можно больше узнавать о предметах. Он помнил свой подростковый конфуз. Сразу после революции ему в наследство дядя Xристофор завещал коллекцию марок, и мальчик, не зная о ее истинной стоимости, без ведома взрослых с легкостью обменял на велосипед. Прозрение наступило позже, когда специально за этой коллекцией приехали богатые покупатели. негодование семьи трудно было перенести, и Георгий даже решился сбежать, но был обнаружен на вокзале и возвращен в отчий дом. Тот урок он запомнил и всегда старался изучать попадающие к нему редкости. Сначала собрал старых голландцев, фарфор, русское серебро, ковры и ткани. После войны интересы собирателя резко изменились, и коллекция изменилась также.
Георгий Костаки в своих воспоминаниях описал, как в 1946 году практически случайно увидел несколько работ художников авангарда, в частности «Зеленую полосу» (1917) Ольги Розановой. Уроженка древнего Владимира, Ольга Розанова принадлежала к небольшой группе художников-новаторов. Супрематизм Малевича открыл им тогда путь в понимание «невесомости», свободного парения тел в пространстве - ведь после изобретения кинематографа вдруг как-то почувствовалась «усталость» от созерцания статики классических схем. Через «Зеленую полосу» Костаки открыл для себя мир нового искусства, открыл раньше многих других. Он «заболел» авангардом, собирать который в идеологических условиях того времени было делом опасным и, по оценкам многих, бесполезным. Он ничего не мог понять в абстрактной живописи, но новый, неведомый ему ранее мир ярких красок и простых форм потряс его воображение, задел его любознательность и воодушевил на поиски «нового искусства». Первым его просветителем стал сосед по поселку Баковка, хорошо образованный архивист, знаток старых библиотек и потомственный собиратель И.В. Качурин. Он помог с первыми приобретениями, что-то даже дарил, подсказал, как искать знающих людей. И Костаки находил их, слушал, жадно впитывая знания. Обратился к известному исследователю творчества В.В. Маяковского - Н.И. Xарджиеву, познакомившему его с петербургским авангардом, наследием Малевича, Матюшина, Филонова, семьей художников Эндер. набирался сведений он и у Д.В. Сарабьянова, ставшего позже ведущим специалистом по авангарду и творчеству Л.С. Поповой. Костаки помогали в розысках увлеченные его азартом молодые искусствоведы В.И. Ракитин и С.В. Ямщиков, были и другие помощники среди художников, которые несли ему вести о любопытных встречах и находках. Костаки ехал, смотрел, отбирал и, находя нужную сумму, приобретал, чистил сам и отдавал в руки реставраторам, обрамлял и, наконец, вешал на стену. Он страстно желал доказать всему миру приоритет многих русских художников-новаторов начала XX века и все свои усилия направлял на достижение этой цели. Конечно, была надежда, что именно он открывает этот клондайк русского авангарда и со временем, когда-то, все окупится, оторванные от его семьи средства вернутся и дети поймут, ради чего были все их страхи, присутствие в подъезде вечных «наблюдателей» из органов КГБ. Глубокая убежденность коллекционера в том, что так захватившее и восхищавшее его искусство в дальнейшем поймут и признают, помогла сохранить бесценные работы художников русского авангарда, известные теперь во всем мире. Так и случилось.
В 1955 году Костаки познакомился с Р. Фальком, поведавшим ему о творческой жизни в Москве и Париже 1910-1930-х годов. Вскоре Костаки впервые выехал за пределы СССР и сразу после консультаций у врачей в Швеции помчался в Париж - встретиться с Гончаровой и Ларионовым, Ниной Кандинской и самим Шагалом. Гончарова, видя огромный энтузиазм необычного коллекционера из СССР к далеким годам их с Ларионовым молодости, написала небольшую картинку в «стиле лучизма» и преподнесла ее как своеобразный омаж увлечению Костаки. Домой он вернулся окрыленный, вступил в недолгую переписку с художниками-парижанами. Затем - фестивальные выставки 1956 года, интереснейшие новые знакомства, приезд в Москву известного критика Альфреда Бара-младшего, основателя Музея современного искусства в Нью-Йорке. Американец отсмотрел собранные вещи и изложил свое понимание увиденного искусства. Их точки зрения далеко не во всем совпадали, но Костаки было интересно узнать мнение видного профессионала, они стали обмениваться редкими письмами. В 1959-м он уже везет своих ранних «шагалов» на выставку маэстро в Гамбург. Жизнь кипит вокруг Костаки. В начале 1960-х годов он обошел дома художников-экспериментаторов 1920-1930-х годов И. Кудряшова и И. Бабичева, приобретал работы левых художников, своих современников, прежде всего А. Зверева, В. Вейсберга, Д. Краснопевцева, О. Рабина, И. Вулоха. Его гостеприимный дом стал для целого поколения шестидесятников местом первого знакомства с художниками русского авангарда, что в значительной мере определило направленность их творческих поисков. С ростом коллекции углублялись и знания Костаки, рос его авторитет. В 1973-м Костаки прочел серию лекций в университетах Америки и Канады, а также в Музее Гугенхайма в Нью-Йорке. В том же 1973 году состоялась выставка из коллекции Костаки в Лондоне.
Фото: Артемий Фурман (FURMAN360), 2015
Однако к середине 1970-х происходит заметное ухудшение отношений Георгия Костаки с представителями советской власти, и он решает уехать из СССР. Как пишет в своих воспоминаниях Георгий Дионисович, он принял решение покинуть Москву, где родился и где прошла большая часть его жизни, нелегко, по медицинским показаниям и под давлением тревоги, сгустившейся вокруг него после странного пожара в его доме в деревне Баковка - там сгорели многие произведения нонконформистов 1960-х годов. Собранная за долгие годы коллекция была одним из тормозов - вывезти ее всю официально было сложно. По советским законам беспрепятственному вывозу подлежали только произведения, созданные за последние 40 лет, с оплатой значительной таможенной пошлины. Конечно, ему, иностранному подданному, можно было воспользоваться различными дипломатическими каналами. но как получить разрешение на выезд жене, имевшей советское гражданство, и его взрослым детям? Посоветовавшись с одним давним другом, Семеновым, известным советским дипломатом и коллекционером, Г.Д. Костаки нашел решение - 26 октября 1976 года написал письмо министру культуры СССР П.Н. Демичеву. Почти 36 лет оно было сокрыто от глаз исследователей, и мы впервые смогли, опираясь на него и другие рассекреченные недавно документы, реконструировать процедуру приема государством дара Костаки.
Фото: Артемий Фурман (FURMAN360), 2015
«В настоящее время у меня созрело желание принести в дар государству результат моего многолетнего труда - уникальное собрание русского и советского искусства XX века. Среди передаваемых произведений есть работы, обладающие высокой эстетической и экономической ценностью, очень важные для развития художественной культуры эпохи, как то: "Портрет Матюшина" К. Малевича, "Красная площадь" В. Кандинского, рельеф В. Татлина, "Проун" Эль Лисицкого, пейзаж А. Явленского, рельеф и живописные композиции Л. Поповой, картины М. Шагала, Н. Удальцовой, А. Древина, А. Экстер, Г. Якулова, М. Ларионова, Н. Гончаровой, А. Родченко, П. Филонова, О. Розановой, И. Клюна /"Пробегающий пейзаж"/, И.Пуни, <...> ряд проектов агитационного искусства революционных лет Л. Поповой, И. Кудряшова, Г. Клуциса, <...> картины А. Волкова, С. Никритина, М. Плаксина, К. Редько, <...> живописные полотна Сержа Полякова».
За описанием характера коллекции следовали и условия дальнейшего ее существования в государственных собраниях, главными из которых были следующие: все произведения передаются в Государственную Третьяковскую галерею в Москве; «Пейзаж с амфитеатром» Г. Якулова передается в собрание Государственной картинной галереи Армении в Ереване; целесообразная часть коллекции должна быть выставлена в постоянной экспозиции советского искусства с указанием на дар Г.Д. Костаки. Это условие обязательно при экспонировании произведений на всех выставках, включая зарубежные. Коллекция не должна быть разрознена, работы не должны переходить в другие музеи и учреждения, продаваться и дариться. «Передавая большую часть коллекции государству, я прошу разрешить мне часть коллекции вывезти за границу / <.> два обособленных списка прилагаются/. Для решения всех проблем, связанных с судьбой коллекции, по моему мнению, должны быть назначены попечители в составе: Попова В.И., Xалтурина А.Г., Манина В.С., Семенова В.С., Ракитина В.И., Сарабьянова Д.В., Костаки Н.Г...». Дать ответ на все условия коллекционера министр культуры СССР самостоятельно не имел права, и в начале января 1977 года последовал его запрос в отдел культуры ЦК КПСС.
Фото: Артемий Фурман (FURMAN360), 2015
Переписка МК СССР с идеологическим органом партии долгие годы хранилась под грифом «секретно», в ней была указана мотивировка, по которой принимались почти все условия Г.Д. Костаки: «Можно с уверенностью предположить также, что принятие дара Костаки и его выезд с частью собранных им работ получат положительный для нас политический резонанс». В итоге запрос министра, изложенный в справке, подписанной 25 февраля 1977 года руководителями трех отделов ЦК КПСС, был доведен до проекта решения и рассмотрен на заседании Секретариата ЦК КПСС 1 марта 1977 года. Постановлением Секретариата ЦК КПСС, состоящего из шести секретарей, единогласно проголосовавших «за», главное условие дарителя было поддержано: его дар принят, сам Костаки получил «разрешение на выезд с правом въезда и постоянного проживания в СССР, на владение кооперативной квартирой, принадлежавшей его жене, гражданке СССР». Разрешение на вывоз за рубеж части коллекции Г.Д. Костаки дали в порядке исключения из действующего закона. Права на репродуцирование произведений из дара Г.Д. Костаки в соответствии с нормами советского законодательства переходили государству.
После пяти месяцев ожидания и неопределенности 16 марта 1977 года коллекционеру был направлен ответ заместителя министра культуры СССР В.И. Попова с изложением всех принятых условий и добавлением: «Министерство культуры СССР выражает Вам искреннюю благодарность в связи с Вашим благородным поступком». Последней формальной точкой в деле передачи коллекции в дар стал Приказ МК СССР №175 от 14 марта 1977 года о создании комиссии и о приеме на постоянное хранение в Г ТГ.
Приемом произведений члены комиссии и сотрудники ГТГ занимались в течение нескольких недель. началась новая жизнь коллекции Г.Д. Костаки.
Осенью 1977-го, получив разрешение на выезд (с правом обратного въезда на постоянное жительство! - невиданный случай для отъезжающих на ПМЖ из СССР), дочь Алика и сын Александр с семьями вывезли большую части коллекции. Через несколько дней после их прибытия в Германию открылась первая в ФРГ выставка авангарда из коллекции Костаки в Кунстхалле Дюссельдорфа. Она произвела настоящую сенсацию. В январе 1978 года выехали Георгий Дионисович и его супруга, позже покинула страну семья дочери Инны. Для содержания всей большой семьи уже осенью 1979 года на торги аукциона Сотбис были выставлены произведения А. Арапова, А. Архипенко, Д. Бурлюка, Н. Гончаровой, В. Кандинского, И. Клюна, Э. Лисицкого, Л. Поповой и многих других. Чуть позже, в самом конце 1979 года, открылась выставка «Париж-Москва», на которой были впервые представлены за рубежом некоторые произведения авангарда из дара Костаки, но устроители почему-то «забыли указать», чей это дар. невнимание неприятно всегда, в данном случае оно ранило особенно больно...
Душевное равновесие Костаки помогали восстановить занятия живописью, которой он увлекся после отъезда из России, когда произведения перестали заполнять стены его дома - они «хранились» в музеях и в специальных ячейках банков. В 1981-1982 годах состоялось грандиозное выставочное турне по восьми городам США, сопровождаемое изданием коллекции авангарда и циклом выступлений, затем произведения показывались во многих музеях Европы. В 1986 году он приехал еще раз в СССР на выставку в Третьяковской галерее, в каталоге которой впервые опубликовали девять произведений из его дара и дежурные пять строчек, как и о других дарителях.
Георгий Дионисович Костаки, скончавшийся 9 марта 1990 года, был похоронен на афинском кладбище недалеко от места упокоения великого Шлимана, открывателя легендарной Трои. В конце жизни Костаки понимал: дарение части своего клада, своей отрытой «Трои» русского авангарда, тому народу, с которым ему выпало разделить испытания революцией, репрессиями, войной и разрухой, стало главным в его жизни Поступком. СПАСИБО, КОСТАКИ!
* В подписях к иллюстрациям отмечены произведения, подаренные Г.Д. Костаки Государственной Третьяковской галерее в 1977 году
- Осип Мандельштам. Стихи памяти Андрея Белого. 1934
В ноябре в Третьяковской галерее открывается выставка «Выезд из СССР разрешить...» к 100-летию легендарного коллекционера русского авангарда Георгия Костаки. Впервые с момента передачи Третьяковке в 1977 году большей части собрания зрителям покажут знаменитую коллекцию настолько полно и разносторонне - такой, какой создал ее Костаки
Коллекционер Валерий Дудаков рассказал TANR о своих встречах с Костаки, о его принципах собирательства, интуиции, отношениях с художниками, искусствоведами и властью. Все работы, которыми проиллюстрирована эта статья, переданы Георгием Костаки Третьяковской галерее.
БИОГРАФИЯ
Георгий Костаки , Коллекционер
Дата и место рождения
1913, Москва
1930-е
работал шофером в посольстве Греции, начал коллекционировать голландскую живопись и иконы
1940
перешел на должность шофера в британское посольстве
1942-1979
работал администратором в посольстве Канады
1973
выступал с серией лекций по русскому искусству за рубежом
1977
вместе с семьей эмигрировал из СССР в Грецию
1990
скончался в Греции
Коллекция
Что собирал
Первые шаги в коллекционировании Георгий Костаки сделал в 1930-е годы, тогда он собирал фарфор, хрусталь, малых голландцев. Сам он в книге воспоминаний четко называет дату, когда им якобы была куплена первая работа авангардистов, — 1947 год, но я не уверен, что так и было. Мне кажется, что это произошло несколько позднее; скорее всего, это была все-таки середина 1950-х, уже после смерти Сталина. Вся плеяда, с которой я волею случая дружил, — и Яков Евсеевич Рубинштейн (знаменитый советский коллекционер русского авангарда. — TANR), и Абрам Филиппович Чудновский, — все начали собирать в 1950-е годы. Может быть, раньше что-то случайно и попадало, вроде Кандинского и Шагала, но это было не собрание, а так, эпизодические вещи. А художники-нонконформисты, которые были воспитаны, между прочим, в своих абстрактных работах на отвратительных репродукциях из журналов «Америка» и «Англия», о чем они стыдливо умалчивают и не хотят даже вспоминать, — они до 1962 года собрания Костаки не видели. Никакого авангарда они вообще нигде не видели, потому что в запасниках это не показывалось. Историк искусства Игорь Наумович Голомшток вспоминает, что в 1946-м, когда они были студентами искусствоведческого отделения, все, что им в запасниках — или Третьяковки, или Русского музея — показали, было до «Мира искусства» включительно, ничего левого они не видели.
Ксения Эндер. Желтый дом с красной крышей. 1920-е. Картон, коллаж из цветной бумаги. 25×35,3 см.
По сути дела, где-то до середины 1960-х годов даже Николай Иванович Харджиев, даже Дмитрий Владимирович Сарабьянов (выдающийся советский искусствовед, специалист по русскому искусству рубежа XIX-XX веков. — TANR) не верили в то, что можно собрать русский авангард. Харджиев даже отговаривал Костаки, говорил: «Георгий, это же мура! Что ты там занимаешься какойто ерундой? Ну собирай своих голландцев. Ну зачем ты? Это же все мертвое уже, никому абсолютно не нужно и при нашей жизни никому не будет нужно». Никто не представлял, что это когда-либо возродится, ведь первая выставка даже не авангардиста, а просто левого художника, Петрова-Водкина, состоялась в 1970 году. Многие из тех, кто продавал ему эти работы, и дешево продавал, конечно, думали, что надули грека, который даром никому не нужное барахло покупает. Все мы, коллекционеры — и старшее поколение, и более молодые люди типа Соломона Шустера, — заболели этим только к концу 1970-х годов, и даже тогда только благодаря Костаки поняли, что авангард что-то собой представляет.
Интуиция
Кандинский В. В. Москва. Красная площадь. 1916. Холст, масло. 51,5×49,5 см
Костаки был человек малообразованный, и все, что было связано с его коллекционированием, — это все интуитивно. Правда, у него была хватка, доставшаяся от отца, который был весьма обеспеченным и ссужал деньги грекам, иногда они даже не возвращали ему. Кстати, отец Георгия Дионисовича в 1930-е годы занимался еще и тем, что спасал церковные ценности — ризы, иконы в окладах, многое он сумел даже перебросить на греческий остров Закинф. Он был человек верующий, религиозный, что передалось и сыну. В отличие от большинства собирателей, Георгий Костаки все-таки в глубине души был православным, отсюда и его увлечение древнерусским искусством.
Домашние лекции
Впервые я попал к Георгию Дионисовичу на лекции, которые Костаки органи-зовывал для сотрудников фирмы «Мелодия» (в 1973—1980 годах Валерий Дудаков был главным художником «Мелодии». — TANR). И для звукорежиссеров, и для музыкальных редакторов он проводил такие вот журфиксы в своей квартире на проспекте Вернадского — вот в этой огромной, из 11 или 12 комнат, забитых битком, снизу доверху. Мне кажется, что такая идея была воспринята все-таки от Якова Евсеевича Рубинштейна — тот был первым коллекционером, который решил популяризировать свое собрание. Коллекция Костаки стала публичной только с середины 1960-х годов, даже ближе к концу десятилетия.
Лекции Георгия Дионисовича были ужасно косноязычные, минут на 40-45. Говорил он очень эмоционально, размахивая руками, бесконечно приводя какие-то сравнения, причем все это было на уровне личного отношения. Попову, кроме как ласково, «Любочка», он не называл. На одной из таких лекций он рассказывал, как купил, например, сразу много работ как раз Любови Поповой. Он познакомился с братом художницы, которая умерла в 1924 году, во время работы выставки. И наследство ее было поделено на две части. Одна досталась отцу Дмитрия Сарабьянова, который был известным ученым, занимался архитектурой, а вторая часть попала к архитекторам братьям Весниным, которые дружили с Поповой. Но Костаки нашел брата Поповой, тот, в свою очередь, свел его со своим племянником, жившим на даче. И вот Георгий Дионисович приехал на эту дачу и вдруг увидел какую-то фанеру, забивающую с задней стороны лестницу, и подпись — «Попова». Он договорился с этим человеком, что привезет новую фанеру и эти проемы забьет, а все створки фанеры, записанные Поповой, заберет себе.
Или другая история. Он отдыхал на пляже — то ли в Гаграх, то ли в Сочи. И однажды какой-то человек рассказал, что в Киеве есть семья, в которой находятся работы Малевича. Костаки немедленно собрался с этого пляжа, сел на самолет и полетел смотреть. Однако там оказались работы не Малевича, а Маневича (Абрам Маневич, 1881— 1942, американский художник-модернист белорусского происхождения, учился вместе с Казимиром Малевичем в Киевском художественном училище. — TANR).
Любимые художники
У Георгия Костаки были свои любимцы среди художников, причем не козырные — не Малевич, Кандинский, Шагал, — а совершенно неожиданные: Иван Кудряшов (оренбургский художник-авангардист из круга Малевича. — TANR) и Климент Редько. Последнего Костаки всего просто на корню скупил, хотя вдова художника предлагала ему забрать даром. Иногда Костаки выбирал именно маргиналов из авангарда, а где-то интуитивно опередил оценки будущих исследователей русского искусства начала ХХ века. Так, Харджиев считал, что Родченко не художник, он же фотограф, а Кандинский вообще не русский художник, а немец и не имеет отношения к русскому искусству. Но Ко-стаки это не смущало, у него был свой взгляд на такие вещи, и порой художники второго-третьего ряда были ему гораздо милее, чем те, что стали уже столпами. Потому что Харджиев, например, говорил, что работы Поповой — это чистый плагиат, а Костаки считал, что Попова гораздо интереснее, чем Малевич. Хотя тогда еще и не было каких-то ранжиров для мастеров авангарда, четко выраженных определений: это первый ряд, а это второй ряд. Это даже ему помогало. Вот Розанова в 1918 году умерла, по сути дела ничего так и не свершив, но для Костаки это была очень важная художница, которая была приравнена к Малевичу. Или, например, Борис Эндер (и сестры Эндер), ученики Матюшина, — Костаки они почему-то были страшно интересны, все трое. Из художников он дружил с шестидесятниками, причем не с теми, которых всегда восхвалял, вроде Краснопевцева или Вейсберга. Нет, это был Владимир Николаевич Немухин, так сказать, свой человек для Костаки. Если что-то случалось, какие-то интересные события, он звонил ему в любое время дня и ночи, и Володя с удовольствием к нему приезжал. В частности, так произошло тогда, когда приехал Альфред Барр, легендарный директор Музея современного искусства (МoМА) в Нью-Йорке, и, по сути, провел ревизию коллекции Костаки.
Восприятие авангарда
Русский авангард был для Костаки цирковым чудом, фейерверком, ярко проявившимся и потом бесследно исчезнувшим, незаслуженно забытым. Он сам был ошеломлен тем, что открыл и собрал. Что касается оценок не эмоциональных, а формальных — более структурных, что ли, — то тут он не понимал ничего абсолютно, да и не пытался, кстати.
Костаки ездил за рубеж с выступлениями: его приглашали западные университеты читать лекции о русском авангарде и о его коллекции. Там он получал какието импульсы, которые давали ему возможность лучше ориентироваться в художественных ценностях, чем любой из наших искусствоведов. Ведь мы, профессиональные искусствоведы, окончившие университет в конце 1960-х — начале 1980-х, не знали ничего толком про русский авангард: кто там первое имя, а кто — художник второго ряда. Эти ранги установились более-менее после выставки Москва — Париж (состоялась в ГМИИ им. Пушкина в 1981 году. — TANR).
Признавал за авторитетов он только западных историков искусства, а советских искусствоведов, включая и Дмитрия Сарабьянова, и Александра Каменского, считал профанами, людьми, которые ни черта не понимают. Один говорил одно, другой — другое, третий советовал: «Да выбрось ты эту дрянь. Зачем она тебе нужна?», а четвертый восклицал: «Да, вот это гениально!» Костаки доверял только себе. Какое-то влияние на него оказывал Роберт Фальк до своей смерти в 1958 году. Впрочем, он и Фальку не доверял, недаром же его картины выбросил из своего собрания. Но это, правда, было уже под воздействием Альфреда Барра, когда тот приехал и сказал, что, мол, Древина оставьте, а остальное, весь ваш кубофутуризм, сезанизм — это никому не нужно. Западным специалистам доверял, потому что он представлял, какая мощная индустрия работает на эту пропаганду современного искусства на Западе. Он понимал, что Малевича открыли все-таки не в России, а, к сожалению, там.
Отношения с коллекционерами
Филонов П. Н. Первая симфония Шостаковича. 1935. Бумага, масло. 102,5×69,3 см
Что касается его дружбы с коллекционерами, то она была довольно ограниченна. Можно отметить, пожалуй, Александра Леонидовича Мясникова, знаменитого врача-кардиолога. Они с Георгием Дионисовичем были партнерами, иногда даже вместе покупали. В частности, вдвоем они при-обретали работы Ивана Кудряшова, оренбургского художника, который возглавлял местный Вхутемас, но Мясников был более консервативным в своих коллекционерских пристрастиях. Дружил Костаки и с Соломоном Шустером, потому что Шустер любил и выпить, и погулять, и закусить, и был очень веселым собеседником. С Игорем Сановичем; меньше, правда, но тем не менее общался с Игорем Васильевичем Кочуриным, другом Сановича и Шустера. Ну и с многими другими. Он даже встречался с такими тяжелыми людьми, как Невзоров, допустим, или Буткевич, коллекционеры, но уже по делу, дружбы как таковой там не было.
Клюн И. В. Пробегающий пейзаж. 1913. Дерево, металл, фарфор, проволока, масло. 78,4×62 см
Костаки часто покупал работы художника оптом, а потом менялся с кем-то, например с Яковом Рубинштейном, но продавал он все-таки больше иностранцам. Лучшие, на его взгляд, вещи он оставлял себе, с чем-то категорически не хотел расстаться, сколько бы ему ни сулили, например с картиной Климента Редько Восстание (сейчас находится в собрании ГТГ. — TANR). В отличие от советских коллекционеров, Костаки был в курсе цен на европейском художественном рынке и оперировал суммами в долларах. Мы же на 2 доллара не продавали — избави Бог! — не впускали в свой круг валютчиков. В нашем сообществе, таком небольшом (15-20 известных коллекционеров, московских и ленинградских), существовало табу на тех людей, социальный статус и источники дохода которых мы не знали. Костаки достаточно рано понял, что можно извлечь выгоду, продавая журналистам и дипломатам. И на самом деле он всегда дилерствовал, у него уже в те советские годы были последние сведения о ценах на искусство на аукционах Sotheby’s и Christie’s. Рынок сбыта у него был прежде всего дипломатический и журналистский. Они очень часто на эту тему пересекались с Ниной Андреевной Стивенс (жена американского журналиста Эдмунда Стивенса, дружила с художниками-нонконформистами, опекала их. У нее был открытый дом, где она устраивала светские приемы и импровизированные выставки, которые посещали иностранцы, прежде всего сотрудники посольства США. — TANR), которая в какой-то степени помогала, в какой-то степени мешала ему — конкурировала. Это был рынок внешний, но вопросы вывоза его совершенно не интересовали. Он продавал, а кто вывозил — это уже их риски, понимаете? Он, по сути дела, контрабандой не занимался, в этом его обвинить невозможно.
Раздел и вывоз коллекции
Георгий Костаки и художники. 1974 г. В первом ряду слева направо: неизвестный,
Владимир Янкилевский, Петр Беленок, перед ним Валентина Кропивницкая, Георгий Костаки,
Александр Глезер, Владимир Немухин, Вячеслав Калинин (?), неизвестная, Борис (Борух)
Штейнберг, Николай Вечтомов, Отари Кандауров, Дмитрий Плавинский, Лидия Мастеркова,
Оскар Рабин. На сугробе стоят слева направо: Илья Кабаков, Эдуард Штейнберг,
Василий Ситников (?), Анатолий Васильев (?), Евгений Рухин
Вопрос о вывозе коллекции Георгия Костаки был поставлен на отдельном заседании президиума ЦК КПСС через Владимира Семеновича Семенова, с которым Костаки дружил — по понятным причинам, так как они собирали один и тот же период. Во время раздела коллекции перед отъездом сам Костаки часто советовал му-зейщикам, какие вещи отобрать для передачи в музейный фонд. Например, насчет произведений Климента Редько это он и подсказал, посчитав, что это очень важный не только художественный, но и исторический факт, поэтому его надо оставить в Третьяковке. Он здесь не всегда лукавил, соблюдал интересы страны. Он понимал, что работы Малевича, Портрет Клюна, нужны в России. Он советовал иногда то, чего музейщики совершенно не знали, не понимали значимости произведений, и убеждал их в этом. Порой Костаки сам добавлял, вешал камень на собственную шею из-за своего русофильства, это была гражданская позиция. Костаки, по сути, проделал то, что должны были сделать музейщики, а те боялись, у них авангард хранился в запасниках, как на складе. Однако музейщики поступили хамски, потому что открылся конгресс ИКОМ в Третьяковке, был устроен закрытый показ очень небольшого количества работ из собрания Костаки, а его даже не пригласили на открытие. Он не попал и на открытие собственной части коллекции в Третьяковке.
Личность
Самоидентификация
«Георгий, это же мура! Это же никому абсолютно не нужно и при нашей жизни никому не будет нужно»
Он считал себя русским человеком, между прочим. Никогда себя не ассоциировал с иностранцами. Хотя, как вы знаете, он работал сначала в греческом посольстве, в войну в финском посольстве три года отработал, а потом уже в канадском посольстве. Но считал себя русским. У него были и песни, которые он пел задушевно, и гитара, и немножко такого праздничества, скажем. Это была широкая русская натура. Россию он любил, но советскую власть терпеть не мог. Костаки не верил ни в советскую культуру, ни в советскую власть, ни в советское будущее — абсолютно. Он не предполагал, что здесь в течение 50-60 лет могут быть какие-то изменения положительные. Он не верил в будущее России, в целом во власть. Она его не то что напугала, а прижала до конца жизни. И даже когда уже вовсю шла перестройка, он не видел здесь каких-то серьезных перспектив. Он отчаялся, кстати, потому что грядут перемены. Как он это прогнозировал, я не знаю. Может, из своего личного опыта, может, из опыта Гражданской войны, которую пережил. Но он не верил в то, что здесь будут какие-то перемены на пользу человечеству, этого не было. Кроме того, в советском мире он был человек-изгой, и мне кажется, что весь авангард был для него протестом, который внутренне ему соответствовал.
МНЕНИЕ
Ирина Пронина , Куратор, Государственная Третьяковская галерея
Выставки коллекции Георгия Костаки уже проводили и за рубежом, и в России, например в 1995 и 2003 годах. У нас, конечно, была своя задумка. Когда начинались первые показы коллекции Костаки, это всегда прежде всего было авангардное искусство — мало представленный в экспозициях пласт. Мы же поставили перед собой другую задачу: нам интересен личностный срез, Костаки как человек, собиратель, который шел собственным путем, чтобы выявить этот пласт искусства, нащупывал его, ошибался, — в общем, гораздо более сложный процесс, растянутый во времени. Это не коллекция, собиравшаяся с помощью больших денег в короткий срок, когда натаскивают со всех сторон, — это единичные вещи, которые в течение 30 лет выслеживались им поштучно. У нас будет представлена не только его коллекция авангарда, но и нонконформисты, иконы и коллекция народной игрушки Церетели, которую он спас. И более того, впервые будет показана работа самого Георгия Дионисовича. В разделе нонконформистов будет отдельная тема — портреты семьи Костаки работы Зверева, поскольку он был одним из близких и дорогих Георгию Дионисовичу художников и фактически часто жил там.
Наша задача — показать талант собирателя во всех его проявлениях. Мне кажется, сейчас пришло такое время, когда взаимоотношения между музеем и коллекционером и вообще коллекционирование стало уделом не единиц: уже довольно много людей проявляют интерес к тому, чтобы что-нибудь собирать, открыть и не просто покупать отдельные предметы, а либо инвестировать, либо заниматься в этом творчеством, как Костаки. Наш большой зал вмещает от 200 до 250 экспонатов, в зависимости от размеров.
К наследницам Георгия Дионисовича мы обратились по поводу его собственных работ и нонконформистов, потому что он продолжал приобретать картины, и Лиля уже после его кончины поддерживала эту традицию. Но мы сознательно ограничили себя его жизнью и даже отъездом — 1977 годом. Также экспонаты для выставки предоставили Музей Андрея Рублева и «Царицыно». Вопрос с частью экспозиции, предоставляемой музеем в Салониках, остается открытым. Как мы будем разворачивать проект в отсутствие греческой части, мы не знаем, но пока мы не получили официального согласия или отказа. Выставка в любом случае состоится, но, какой у нее будет формат, неизвестно. Может быть, мы будем заменять часть произведений мультимедийными средствами или еще как-то. Однако альбом, который мы подготовили, впервые для русского зрителя будет включать все те разделы, которые будут представлены на выставке, а также там будут опубликованы вещи из салоникского музея. Альбом этот не совсем каталог: он не полностью соответствует выставке, в каких-то разделах мы покажем больше в залах, что-то больше представим в книге. Таких больших изданий на русском языке о коллекции Костаки еще не было. Статьи писали сотрудники Третьяковской галереи, кураторы, будет статья директора музея в Салониках Марии Цанцаноглу, будет статья Лидии Евсеевой о коллекции икон, текст Муратовой о коллекции игрушек из музея «Царицыно», статья о коллекции нонконформистов, а самое главное — это раздел подробной научной биографии Георгия Дионисовича с большим иллюстративным материалом. Также будет обширный раздел архивных материалов о передаче дара, потому что представления об этой истории зиждились на небольшой книжке самого Костаки Мой авангард, но наступает момент, когда это уже уходит в прошлое и хочется обратиться к подлинным документам.
Работа в посольстве
Костаки пользовался дипломатической неприкосновенностью как шофер канадского посольства, а точнее, хозяйственник; он имел очень широкие полномочия. К нему прекрасно относился посол и часто покровительствовал ему, потому что Костаки выполнял функцию не только шофера, не только завхоза, но еще и человека, осведомленного в русской жизни.
Костаки и спецслужбы
Он всегда был под колпаком у КГБ, они знали о его коллекции и лекциях, которые он устраивал, конечно, тоже. Но до самых последних лет перед отъездом его не трогали. Во-первых, все думали, что он осведомитель ЦРУ и, естественно, пользуется неприкосновенностью. Не думаю, что он вообще служил в какой-либо разведке. Ему это было не нужно по двум причинам. Он не хотел зависимости. Он знал, что попасть в руки КГБ или ЦРУ — это одинаково. А второе — он человек все-таки былочень материально независимый. Это выгодно отличало его от всех других коллекционеров. Понимаете, он же получал в валюте свою зарплату в посольстве. И это были другие деньги.
Отъезд из России
Первое обстоятельство, побудившее его к отъезду, на мой взгляд, — здоровье. Он это не акцентировал никогда, но, думаю, понимал, что здесь просто загнется, что нет возможности лечить болезнь, которая начала у него развиваться. И второе — то, что начались постоянные нападки, и он боялся за семью, за здоровье детей и внуков. Потому что начались неожиданные звонки, что было чистой правдой. Наташа рассказывала, как какие-то хулиганству ющие люди из КГБ запугивали и говорили: «Ты жив еще?», добавляя несколько матерных слов. То есть здоровье заканчивается, он слабеет, а вокруг опасность. Костаки просто хотелось дожить остаток дней своих спокойно и вывезти семью, дать ей спокойное безбедное существование.
Художественные пристрастия
Костаки очень любил и собирал древнерусскую икону. Для него как для человека верующего это была не только религиозная, обрядовая сторона, но, конечно, необычайная древняя красота и оригинальность того, чего на Западе не было. Его художественные вкусы были все-таки связаны с русской школой живописи. Она ему была близка: Венецианов, Брюллов. Гораздо ближе, чем шедевры западноевропейского Возрождения, например. А вот к передвижничеству он относился совершенно спокойно, но не презирал его.
Миссия
Георгий Костаки поставил себе задачу собрать что-то уникальное, то, чего нет нигде и ни у кого, причем в таких масштабах, которые поражали бы. Он потому и говорил о своей коллекции голландцев: «Ну что голландцы? Ну соберу я тысячу этих голландцев. Они все одинаковые. У кого-то комната нарисована, у кого-то луг, у кого-то часы, а у кого-то занавес. Это неинтересно. А вот посмотрите на моих авангардистов». В последние пять-шесть лет его идеей фикс был музей современного искусства. Он же хотел всю коллекцию подарить, построить на свои деньги здание. И нашел здание, подходящее для реставрации. Но музей не состоялся, он со своей коллекцией «формалистов» никому оказался не нужен. Но все-таки он хотел, чтобы в России были музеи, сохранялись работы, было представление о периоде, который он собирал. Для него это было важно.
После эмиграции
Мне Савва Ямщиков (известный реставратор. — TANR) рассказывал о своих визитах в Грецию и о том, что Костаки действительно тяжело болен. Поэтому во время одного из приездов коллекционера в СССР мне выделили 15 минут для беседы. Меня предупредили, что Георгий Дионисович не пьет уже, ну и, в общем, не закусывает. В итоге мы проговорили 3,5 часа — он и выпил, и закусил. Только потом я узнал, что из всех коллекционеров в тот свой приезд он навестил меня одного. Почему — не знаю, у нас не было близости, но, может быть, ему понравилась новая, совершенно неожиданная для него тема коллекционирования: к тому моменту я уже собрал значительную коллекцию художников «Голубой розы».
Просмотры: 16939
Популярные материалы
