Протоиерей василий ермаков: открытое письмо председателю цк кпрф г.а. зюганову. Духовное завещание отца василия ермакова
Я не хочу, чтобы получилось воспоминание "Мой путь". Не обо мне речь. Все мы, чада батюшкины, пришли (а чаще приползли) к нему сильно траченные жизнью. И я была на краю. Сейчас я это понимаю лучше, чем тогда. Но Ольга Шмелева, которая к тому времени окормлялась у Батюшки уже шесть лет, сказала: "Пора к отцу Василию идти". До этого общие друзья иногда говорили, что Ольга ходит к какому-то отцу Василию. Это было немножко странно (Ольга производила впечатление светское), но в памяти не откладывалось: слишком было далеко от меня.
Итак, середина ноября 1992 года. Встретились в метро "Черная речка". Немножко на трамвае, немножко по кладбищу, на котором я никогда не была. Маленький деревянный храм, такой не питерский, такой русский. Радость: на фронтоне узнала икону: за 2 месяца до этого была в Сергиевом Посаде (тогда еще в Загорске) и мялась в церковной лавке, не зная, как спросить иконку... вот того... дедушки на камешке... Так и не решилась. Иконку мне купила подруга, которая отважилась спросить и сообщила мне: Серафим Саровский. Надо же, и здесь Серафим Саровский... Тогда еще батюшка Серафим был с мишкой, это уж через 10 лет во время ремонта поменяли на нынешнюю икону. Говорят, та икона Батюшке была не по сердцу. А мне нравилась...
Вошли мы с Олей в храм, народа было немного, но и не пусто. Посреди храма стоит священник со внешностью простого сельского батюшки. Правда, ни одного знакомого батюшки, тем более сельского у меня никогда не было, но таким он мне представлялся по художественной литературе. И вдруг - взгляд... Как лазером рассекло пространство и меня. Образовалась дорожка, и я пошла на этот взгляд. Оля представила: это Наташа и еще несколько слов сказала. Отец Василий - я еще долго называла Батюшку так - спросил: что у меня? Болела... долго... теперь плохо... Сказала - что плохо.
Ну, и что ты сделала?
Покрестилась...
Молодец! И как стало?
Получше... кажется...
Не получше, а хо-ро-шо!!!
Я привожу прямую речь, потому что все помню так, как будто этот диалог состоялся только сейчас. Прошло уже почти 20 лет.
Спросил, что сейчас душу беспокоит. Заплакала, сказала, а Батюшка так добро, почти весело:
Ну, это детский грех!
Потом он тихо и долго говорил. Мне казалось непонятным, зачем он это говорит, при чем здесь я, да и речь даже не очень членораздельная... Только через много лет я поняла смысл сказанных им тогда слов: он увидел корень всех моих бед с первого взгляда. Тогда я ничего не соображала, стояла как в тумане.
Многие, вспоминая свою первую встречу с Батюшкой, пишут, что потом летели как на крыльях. Ничего этого со мной не было. Но этот взгляд... Я сказала себе: "Если этот священник верит в Бога, значит Бог есть. Все дело во мне." И еще... Батюшка пожалел меня. После смерти мамы меня никто не жалел.
Я стала ходить в этот храм. Никакой благодати не чувствовала, я не знала даже, что это такое. Ходила, как на работу - не потому что хотела, но потому, что не могла не ходить. Ничего не понимала в службе, раздражалась, ждала конца когда «занавесочка закроется», но упорно ходила. Потому что там был отец Василий , и он сказал, что надо ходить. Я приходила, раздевалась в правых сенях (тогда там раздевались), снимала сапоги, надевала тапки и вставала в тот угол, где теперь икона Ксении блаженной. А Батюшка... неужели были такие времена? Батюшка улыбался и прямо пел: "Ната-а-шенька пришла!" и кадил мне, кадил. Но месяца через два уже не кадил отдельно и не приветствовал - другие немощные пришли, а эта плотно в углу стоит. Больше меня потом Батюшка по имени не называл, а так только: "Ну что, мать, полегче?" Я грустила: кругом Леночки, Вовки, Сашки, Катеньки, только я безымянная. Внимания хочется, узнавания... Глупая я, глупая. Ведь он, как выйдет на амвон, всех мигом охватил, всех пронзил, все ухватил, за всех молится.
Батюшка в окружении духовных чад
Я стала очень медленно воцерковляться. Как говорил Чехов, что он всю жизнь выдавливал из себя раба, так я по незаметным каплям, с сопротивлением всего моего интеллигентско-диссидентского разума выдавливала прошлое. Нет, не я - Батюшкины молитвы, его сострадание к нам изломанным, исковерканным, его несгибаемая и неколебимая Вера, неизмеримая, Божественная мощь его души, его присутствие в твоей жизни, даже когда ты далеко от него, а он был рядом.
А воцерковляюсь я до сих пор. Кажется, что вот подошла я к первой ступенечке нашего Серафимовского храма и стою маленькая, а ступенька высокая - рядом, но не подняться. 20 лет стою.
В 92-93 годах в храме еще не было такого огромного количества прихожан, к Батюшке можно было подойти и спросить, например:
Отец Василий, я иду на день рождения, видите - иконки купила. Какую подруге подарить?
А надо сказать, что тогда только - только еще стали иконки продавать в нашей свечной и первые тоненькие молитвословы. Батюшка внимательно осмотрел, что я купила:
Подари Спасителя.
Эта иконка стала первой у моей подруги, был декабрь 92 года. А я узнала, что Христос - Спаситель. Пусть смеются нынешние молодые, которых привели к Батюшке 3-4 летними одновременно со мной 45-летней. Мое поколение много знало, кроме того, что Христос - Спаситель. Так и стоит перед глазами: Батюшка на амвоне, а под ногами у него, ползают некие прихожане от 2-х до 5. А какой-то молитвенник уже и уснул на ступенечке. Счастливые!
Погиб у меня в декабре 92 года двадцатилетний племянник - автокатастрофа. Я к Батюшке:
Отец Василий! у меня племянник погиб, некрещеный...
Впервые вдруг резко:
А тебе какое дело! Это матери дело!
Я вся сжалась. Теперь понимаю, мне ли, немощной вымаливать его было. Тогда не поняла, испугалась, тем более, что мать его была психически больна. Правда, потом оказалось, что Леша был крещеный, незадолго до смерти крестился.
Весна 93 года. Великий Пост. Первый мой Пост. Иду в будний день в храм. Солнышко, а на дороге лед, скольжу. На ступеньках храма Батюшка - один. На солнышке, в рясе только, греется. Могут ли это представить себе те, кто пришел позже - в конце 90-х и потом?
Отец Василий, меня подруга зовет на Соборование, а что это?
Не надо... Собираются 7 священников... (стал немножко объяснять).
Но мне уже сразу расхотелось идти на Соборование. Потом частенько слышала, как Батюшка ругал рвущихся не по делу на Соборование, я все удивлялась, ну чего рвутся, если Батюшка не благословляет. Кто лучше-то чем он в этом разбирается?
Спасибо Вам за все!
И тебе спасибо. За послушание.
Я была поражена. А тем более, что два раза я Батюшку не послушала: один раз не поняла, а второй не смогла с собою справиться. И оба раза получила: обострилась сильно моя болезнь. "Достойное по делам моим приемлю!" - что тут скажешь еще. Дошло не сразу.
Идет Батюшка из алтаря в придел, за ним бежит женщина:
Батюшка, так принимать мне таблетки?
Не оборачиваясь:
Я сбоку - заодно:
Не глядя:
Принимай!
Какие я таблетки принимала, я Батюшке не говорила, доктор назначил.
Раньше после Причастия все причастники сбивались в кучку у амвона и Батюшка каждому ставил чашу на голову, если не дотянуться, то хоть чуточку прикасался. Вот счастье было, когда поставит покрепче! Потом это стало невозможно, приход увеличился в геометрической прогрессии.
Батюшка всегда все видел. Как-то еще в начале моего воцерковления пришла днем в будни в пустой храм. Иду свечечку поставить батюшке Серафиму. А зажечь не от чего - только лампадка. Неловко зажгла от лампадки свечку, а тут бабуля сердитая, мол ходют тут всякие новоначальные:
Нельзя от лампадки свечку зажигать!
Я испуганно отдергиваюсь (бабуль церковных я долго боялась).
Она все правильно делает!
А бабуль этих уже нет – отошли ко Господу. Мне ли тогда было понять, что они веру-то сохраняли, пока мое поколение или на комсомольских стройках коммунизм строило, или Кафку читало – в зависимости от интересов. А крах всех нас настиг. Пьянство, депрессии, болезни, блуд, разрушенные семьи, детки – наркоманы. Вот такими красавцами мы, порождение страны советов, встретили 90-е годы. Слава Богу – меня прибило к берегу – к Батюшке. Милостивый Боже подарил мне это счастье.
Второй день плачем: вчера отошел ко Господу Святейший Патриарх - 5 декабря 2008 года утром. Вот, батюшка, ушел от нас и Ваш любимый друг.
Прожил, как и Вы 79 лет, все сделал, назначенное от Господа. Я уверена, что он будет канонизирован - мы не доживем, но если будет стоять Россия и Церковь Православная, то это должно быть. Не перечислить, не охватить, не постичь разумом, сколько сделал Святейший за те 18 лет, что был он Первосвятителем и за всю свою жизнь. Слава Тебе, Господи, что сподобил жить и быть членом Церкви во времена Святейшего и Ваши, Батюшка. Какую Господь явил милость ко мне грешнейшей маленькой букашке, недостойной и глаза-то поднять к Небу. Мы плачем, но я радую себя тем, что Друга Вашего, Батюшка, взяла за ручку Божия Матерь и сказала: "Здравствуй, дорогой Алешенька! Пойдем к Васе!" И Она повела его Райские Обители, где уже ждут Ксенюшка, им прославленная, и Батюшка Серафим, чьи мощи были обретены Святейшим, и сонм Новомучеников и Исповедников Российских во главе с Царственными Страстотерпцами. И родители Святейшего, которые так много сделали для Вас, родной Батюшка, и Вы, его верный и преданный друг и соратник. Смотрю на ваши фотографии 45 года и надпись: "Дорогому Васе Ермакову, моему лучшему другу...". Какие красивые мальчики, какие светлые лица, какая впереди жизнь... воистину во Славу Божию... И фотография 2005 г.: Патриарх и Вы в Тихвине на торжестве возвращения иконы Тихвинской Божией Матери - два старца, уже чуть согбенные, но руки в руки, глаза в глаза и как рады! Встретились мальчики, други - и нет 60 лет длинного, такого узкого пути, нет седин и скорбей - есть только радость, даже озорная какая-то. Душа-то ведь не стареет: "Васенька, здравствуй, дорогой мой!". И вчера вы снова встретились. и вы, Батюшка, протянули руки: "Алешенька, дорогой, друг любимый!". Царствие вам Небесное, дорогие Отцы наши, путеводители, направители, утешители. Слава Вам, показавшим нам Свет, Истину и Жизнь! Молите Бога о нас! Земной Вам поклон, любовь, невыразимая благодарность... Нет слов, только слезы льются и льются...
92-93 годы. Ванька поступил в институт, я работаю в травмпункте. Денег нет, продуктов нет. Ели перловую кашу и гороховый суп на воде. Мне хватало, Ваньке, конечно - нет. Еду в храм, денег нет даже на свечку. Ездила по пенсионному невестки-инвалида. Но форс держу. Одежда была еще приличная, и пальто не старое, и шапочка меховая, на нищенку еще не похожа, Мне казалось, что даже какая-то элегантность присутствовала, во всяком случае мои сотрудники врачи были одеты даже похуже.
Служба кончилась, идем ко Кресту. Приложилась и слышу, вроде, тихое:
"Подожди". Но уверена, что это не ко мне. Ухожу. В другой раз опять: "Подожди". Опять ухожу в полной уверенности, что не ко мне: народа много, а я себя еще своей не чувствую, даже не могу предположить, что батюшка ко мне обращается: смотрит в другую сторону, кому-то крест дает, кого-то за руку берет, кому-то что-то говорит... Я здесь явно ни при чем. Так продолжалось несколько раз: "Подожди". Как-то вскользь... или мне мерещится? Осенило спросить Олю Шмелеву: "Слушай, я не понимаю... может это мне?". Оля: "Значит надо подождать!". Я осталась. Народ идет, идет, я послушно стою, но недоумеваю. Наконец, все прошли. Батюшка берет меня за руку: "Пошли". Ведет на солею, я там в жизни не была, руку не отпускает, держит крепко. Тут уже "народы", всем надо ответить, посмеяться, утешить, благословить. Я стою, крепко припечатанная к батюшкиной руке и продолжаю недоумевать. Вдруг чувствую, как он другой рукой что-то вкладывает мне в руку, которую держит и зажимает мне кулак. Сперва ничего не понимаю... о, ужас... "Отец Василий, что Вы?!...". Мягко так выталкивает меня с солеи с моим зажатым кулаком. Спускаюсь ошеломленная, разжимаю кулак... Деньги. По тем временам это была немаленькая для меня сумма. Я - к Оле: "Отец Василий... мне... деньги... он меня с кем-то перепутал!!! Опытная Оля: "Ну и что? Он мне тоже дает, когда у меня нет." "Ты ему ничего про меня не говорила?". " Да ничего я не говорила, он сам знает."
Через много лет вернула я батюшке долг. К нему было уже не подойти, "народы" крепко держали оборону, я передала долг в конверте с записочкой. С тех пор деньги много раз менялись - кризисы, девальвация, но я тогда уже встала на ноги (Батюшкиными молитвами, конечно) и положила в конверт столько, сколько могла на тот момент. Скорее всего, эти мои деньги уже через несколько минут после вручения адресату были втиснуты в другой кулак.
Зима 92-93 года. Ничего не понимаю, все для меня одинаково - литургия закончилась, но почему-то люди толпятся у "Умиления". Я сижу на лавочке, устала, ничего не понимаю. В руках записка, которую я почему-то не отдала на литургию. Подлетает батюшка, выхватывает записку, я роюсь в карманах, всовываю ему в руку какую-то последнюю денежку, он всовывает мне ее обратно в ладонь и отлетает к "Умилению". Начинается молитва. Молебен. Теперь-то я знаю, что это молебен, а тогда не знала.
Все тот же первый год мой у Батюшки. Я еще тогда пыталась закаляться, чтобы окрепнуть и пореже болеть. В баню ходила. Сняла крестик, потому, что горячо в парилке - и забыла на крючочке. На следующий день, как ошпаренная, в ужасе - в храм.
Отец! Василий! Я! Крестик!! Потеряла!!! В ба-а-а-не!...
Лезет в свой глубочайший карман.
На вот.
Протягивает крестик алюминиевый. Улыбается.
Это искушение, не страшно.
Крестик батюшкин я недолго носила, вскоре Оля Шмелева подарила мне серебряный. Глупая, я глупая, и не знаю, куда делся этот батюшкин крестик, не помню. Ведь был он драгоценнее всех драгоценных. Если бы знать, если бы знать... Зато теперь, когда ко мне в лавочку прибегают такие же напуганные потерей крестика, и я успокаиваю: "Это искушение, не страшно." И рассказываю свою историю. Теперь отца Василия Ермакова знают почти все или слышали о нем. Простая история, но люди сразу успокаиваются, улыбаются, покупают крестик и расстаемся. Иногда почти друзьями.
Но подружке его очень замуж хотелось, да и родители ее были за. Мать даже приходила меня убеждать. Я упиралась изо всех сил, да и Ванька не очень даже рвался, но костюм на свадьбу они ему уже купили. Беда.
Я к батюшке:
Ох, нехорошо. Нехорошо!
И весь разговор.
Через три дня случился некий инцидент, и невеста, резко разочаровавшись в женихе, прогнала его. Жених не убивался. Правда, довольно быстро нашел себе новую подругу, на которой потом и женился, но это был уже конец 4 курса. Костюм дожил до свадьбы новеньким: ничего кроме джинсов и курток Ванька не носил.
Надо сказать, что размолвка между влюбленными выеденного яйца не стоила. Расстроил, конечно, безумную затею дорогой мой Батюшка своей молитвой. Тоже ведь далеко не сразу поняла. Когда уж стала чуть-чуть соображать. А это не один год прошел...
Начало девяностых, но в храме народу – ни перекреститься, ни вздохнуть: какой-то большой праздник, зима. Стою у аналоя, зажатая со всех сторон. Кому-то худо, передают святую воду – обычная история на наших праздниках. Вдруг передо мной появляется фигурка девочки нет – возникает (как у Евтушенко – «не появился, а возник») – откуда – не понятно: пробиться ко мне было все равно, что пробить стену или пройти сквозь стену, как ангел. Не спрашивает – утверждает: “ Вы – врач! Там плохо’’. Ведет меня сквозь толпу к левой двери, которая всегда закрыта, но сейчас открыта, и на улице какое-то беспокойство вокруг скамейки, на которой лежит женщина. Слава Богу, она уже пришла в себя, просто обморок. Никого знакомых вокруг не было, никто не знал, что я врач. Я и у девочки спросила, откуда она знает, я врач? А она: “ Я не знаю…” А ей лет шесть. Служил батюшка, он был глубоко в алтаре, к нам спиной. Все происшествие было беззвучно и незаметно, кроме слов девочки. Может это был ангел? Батюшка почувствовал, что неладно в нашей толпе и помолился. И через толпу меня эта девочка провела, как лодку по тихой воде – без всякого сопротивления… Ангел?
Чуть-чуть привыкнув к храму, я стала понимать главный ужас моей жизни: Ванька-то у меня некрещеный! Говорить ему бесполезно: 18 лет, в доме никто о Боге и не вспоминал. В детстве-отрочестве перечитал всю домашнюю библиотеку, довольно хорошую по тем временам, но к 18 годам интерес был уже только к Стругацким, Лему и более тяжелой фантастике под звуки металлического рока. И это был мой мальчик, который плакал в 9 лет над первым фильмом о Высоцком: “Мама, я его никогда не увижу!”… Теперь был кумир Кинчев, серьга в ухе, черная джинса, хайкинги (ботинки на шнурках чуть не до колен на толстой подошве), буйная шевелюра до плеч, стянутая пиратским платком с черепами, хамство, ну, понятно, в общем… Упустила я Ваньку со своими личными проблемам. Так что говорить о крещении, да что и говорить: сама-то лучше ли стала после крещения? Конечно, Господь омыл душу от грязи и смрада накопленных до 42 лет грехов, но прибранный дом был пуст и в него уже много набралось, пока я не начала хоть что-то соображать. В общем, свечой, которую ставят на подсвечник я не стала, солнышком не грела, и походы мои в церковь были расценены Ванькой, как и всем окружением: в религию ударилась – мода нынче такая. Или “чердак” поехал. Поэтому, когда Батюшка сказал: “Приведи его”, я только ухмыльнулась в душе и сникла, зная что Ванька нипочем не пойдет. Что я ему говорила без всякой надежды на успех – не помню, но Ванька пошел! Без всякого сопротивления и сразу. Даже оделся прилично. Батюшка взял Ваньку за руку, увел от меня и долго они о чем-то говорили между иконами “Взыскание погибших” и “Тихвинской”. Батюшкина рука лежала у Ваньки на плече. О чем говорил Батюшка – до сих пор не знаю. Решила, что, если он увел Ваньку – значит нечего мне лезть. Ванька потом сказал восторженно: “ Ну и силища у отца Василия! Как положил руку на плечо, я так в пол и вошел!”. А Ванька выше Батюшки почти на голову, да и в плечах уже и тогда был весьма пошире.
Больше мы о Батюшке не говорили, но впечатление он на Ваню произвел явно. Выразилось это в том, что вскоре Ваня решил познакомить с Батюшкой своего лучшего друга Сашку. Я шла на исповедь, и они увязались за мной. На этот раз оба были в полном “прикиде”: платки с черепами, серьги в ухе, хайкинги и пр… Но в храм вошли скромно: встали у свечной, а я пошла на исповедь к Батюшке к иконе Николая Чудотворца. Народа было мало, это был 93-94 год, будни. От места исповеди две выразительные фигуры в черном просматривались хорошо.
Отец Василий, вон Ванька мой пришел… Батюшка, кажется, немножко даже оторопел от красоты такой:
Слушай, … он еще не готов...
Да он приятеля привел - на Вас посмотреть!
А… Ну пусть постоят…
Но после исповеди Батюшка ушел служить, а до конца службы приятели не достояли. Так что Сашка с Батюшкой не познакомился. Но – посмотрел. Великим Постом 93 года к Батюшке пришла Ольга Боброва - моя давняя сотрудница и приятельница. Ее тоже привела Оля Шмелева, которой нужна была консультация стоматолога. Я ей рекомендовала Ольгу. Таким образом в храме появилась Оля Боброва, которую теперь знают почти все церковные Питера, потому что она всем лечит зубы.
Две Оли решили сделать мне на день рождения подарок – паломническую поездку в Пюхтицы. И в июне 93 мы с Бобровой поехали в монастырь. Там монахини научили нас, как надо молиться, чтобы Господь привел Крещению – у Оли сын был тоже некрещеный, как и мой Ванька. Мы, вернувшись в Питер, стали молиться, как нас научили. Прошел примерно год, и Олин сын принял Крещение, а мой нет.
Было начало Великого Поста 95 года, март. Как – то после Литургии Батюшка попросил, чтобы, если есть свободное время в будни, помочь в уборке храма, чтобы к Пасхе он засиял. Я тогда работала в травмпункте по сменам и в будни вполне могла придти. Пришла, помогла мыть хрусталики от люстры, еще что-то поделала. Вдруг подходит ко мне Наташа-бригадир и говорит: “Пойдем, для тебя есть очень ответственная работа.” И поручила мне вычистить крестильную купель. Уж как я старалась, терла, драила, полировала. И как мне по душе была эта работа! Купель постепенно начала блестеть, а к концу стараний просто засияла! В середине моих трудов заглянул в придел Батюшка. Я, вся в измазанная пастой и довольная:
Батюшка! А я вот купель чищу!
А! Давай…
Чистила я купель часа три, не меньше. Наташа меня похвалила, я счастливая пошла домой: такое почетное дело поручили и как хорошо получилось! На следующий день сижу я в кресле, читаю что-то духовное. Тут же Ванька мой вертится, я и скажи:
Вот был бы ты крещеный, я бы хоть за тебя записки подавала в церкви… за некрещеных церковь не молится.
Ладно. Покрещусь!
Для тебя.
Я его в охапку, и на следующее утро мы были уже в соседнем храме – Илии Пророка. До Серафимовского боялась не довезу. Тем более, что Ольге Батюшка говорил, что когда ее сын созреет, тащить в ближайший храм, что она и сделала. Так же сделала и я.
Итак, Таинство Крещения состоялось. Символ веры читала я, больше было некому: никто из крещаемых и крестных его не знал – обычная история для начала 90-х.
Протоиерей Василий Ермаков. Освящение воды.
Уже по дороге домой Ванька пожаловался на озноб. Дома измерили температуру: 41 градус!!! А крестик серебряный, что я ему купила храме перед самым Крещением был угольно-черного цвета! Сутки Ваню била лихорадка, наутро встал здоровенький и пошел в институт. Крестик я вычистила, он стал снова светленький и блестящий. Бесов Батюшка называл “эти ребята”. Вот так “ребята” оттрепали моего Ваню за Крещение. А у одной моей знакомой, серафимовской, сынок, тоже уже взрослый, после Крещения чуть не всю мебель переломал. И успокоился. Вскоре Ваня отвел на Крещение друга-Сашку, которого водил на Батюшку посмотреть.
C тех пор прошло 17 лет. К сожалению, воцерковляться Ваня не стал. Он читает Евангелие, венчался (во втором браке), покрестил своих троих сыновей. В храм заходит свечки ставить. Конечно, мне бы хотелось, чтобы сын пришел сын пришел к Богу сохранным, а не, как я, приполз на животе. Но Господу виднее, каким путем вести грешников, и как вразумлять таких негодных матерей, как я. Достойное по делам нашим приемлем, помяни нас, Господи во Царствии Твоем!
А у Батюшки Ваня был еще один только раз. Он расходился с первой женой. Я сказала Батюшке:
От Ваньки жена ушла...
А чего, обижал, что ли?
Да он хочет жить отдельно, а она хочет только со своей мамой…
Ну и пусть с мамой живет!
А Ванька?
А он с тобой пусть живет. Вот так. Надо сказать, что когда Ванька собирался вступать в свой первый брак, я Батюшке сказала:
Ванька жениться собрался…
А где венчаться будут?
Да не будут они венчаться, там семья неверующая.
А! Ну пусть поживут…
Пожили. 4 года с перерывами. Но когда случился окончательный разрыв, Ваня пошел к батюшке. Добровольно, но со мной. Уже в нормальной одежде, взрослый, интеллигентного вида молодой мужчина в очках. Хайкинги, серьги и прочие атрибуты юношества были забыты. Ваня работал в большой фирме и даже уже в начальниках ходил, но вид имел подавленный – не сладко, когда семья развалилась. На этот раз Батюшка никуда его не уводил, и меня не отсылал. Но говорил Батюшка вовсе не на ту тему, которая волновала Ваню. Батюшка сказал:
Ты, Ваня мать-то береги. Ты вот книжки все читаешь, книжки-то что… Ты мать береги (никогда я не говорила Батюшке, что Ванька запойный чтец.) И ни о разводе, ни о жене ни слова. В то время отношения наши с Ваней стали ухудшаться, но тогда мне это было еще не понятно: все большие проблемы были еще впереди. Батюшка, как всегда, все видел вперед.
Года через три Ваня женился вновь. Они венчались, и я похвасталась Батюшке. Было это на дорожке от кухни к храму, где мы в последнее время отлавливали Батюшку. А Батюшка махнул рукой и показал на маленького несчастного вида нашего прихожанина, который, как раз и жаловался, кажется, на свою семейную жизнь:
А-а… Вон, он тоже венчался!
Когда моя новая невестка собралась рожать – я к Батюшке:
Батюшка! У меня невестка рожает, помолитесь!
А в какой она храм ходит?
Да они в Металлострое живут… В Александра Невского…
Вот пусть за нее там и молятся!
Отрубил и пошел из придела в храм.
Я, маленько оторопев, бегу следом:
Ну, тогда хоть за нас с Ванькой помолитесь…
За вас-то помолюсь! Батюшка, родненький, как Вас не хватает!!! Помолитесь за нас!
Я забежала вперед, начав рассказ о Ванином Крещении. Вернусь назад в начало 90-х.
Как я уже упоминала, тогда еще только стала появляться духовная литература, больше в виде брошюрок. Не было тогда и знаменитого батюшкиного голубенького молитвослова. Оля Шмелева подарила мне тоненький молитвословчик с пояснениями, позже я купила себе карманный молитвослов. В этом молитвослове были молитвы ко Причащению, да и то не все, но полного правила не было. Я читала эти молитвы и шла на Причастие. Правда, постилась – (Оля научила).
Как-то в правом приделе мы с Батюшкой были одни – тем кто пришел в середине-конце девяностых, вероятно и не представить такую картину, все помнят, как потом придел трещал по швам не фигурально, а буквально. Батюшка спрашивает, показывая на середину груди:
Ну что, полегче стало?
Я – неуверенно:
А ты готовилась к Причастию?
Да я не очень-то и знаю, как надо готовиться…
Но Батюшка меня не завернул, бестолковость моя была ему значительно виднее, чем мне самой…
Для меня всегда были проблемой мигрени. Если не поем с утра, то обязательно мигрень. Но всегда под рукой была спасительная таблетка. Однако, перед Причастием ведь не будешь пить таблетки. Но как-то приспосабливалась. Но, однажды, в декабре 93 года (у меня память ассоциативная - например я помню, что тогда работала в новом травмпункте, в какой одежде шла в церковь, какую шапку натягивала на больной лоб и т.д. – поэтому все говорят что у меня хорошая память, я просто вычисляю время из сопутствующих событий и обстоятельств) – так вот: это было в декабре 93 года – шла я на Причастие и голову мою начало сверлить и пилить еще в метро. Появился страх, что сейчас начнет тошнить, дальше еще хуже и т.д, как всегда, - кто страдает мигренями – тот представляет ее развитие. В общем, когда я пришла в храм, картина уже развернулась во всей красе и одна мысль была – только бы достоять до Причастия. И вот Батюшка выносит чашу, народ в земном поклоне, я же стою столбом, потому, что мне и головы-то не наклонить из-за жуткого прилива тошноты. Страх и ужас. Еще слышу батюшкин голос: “Cо страхом Божиим и верою приступите!”
Но я уже смогла только найти дверь и выскочила прочь к ближайшему дереву. Неукротимая рвота и раздирающая голову боль не дали мне хоть подальше отойти от храма. Как я добиралась домой и вся остальная история болезни – это уже не о том. Через несколько дней я поведала Батюшке о своей беде. Было очень стыдно и страшно. А Батюшка совершенно спокойно:
Ничего… Это из тебя выходит . Ты приходи в будни ко мне. Служба короче, народа мало, и все будет хорошо.
Поэтому я долго ходила в храм по будням, а уж причащалась только по будням – несколько лет. Бывало спрашиваю в субботу на всенощной во время помазывания:
Батюшка, Вы в понедельник будете?
Ты что, мать, дожить надо…
С тех пор и я так говорю, когда меня подобным образом спрашивают о будущем, даже совсем ближайшем.
Всенощная. Все стоят в очереди на помазание. Тогда еще очередь была не очень толстая - не то, чтобы ручейком, а речкой – не напирающей толпой. А мне нельзя – женщины поймут – почему. Стою у «Взыскания погибших». Смотрю – батюшка идет, он и тогда помазывал не до конца, передавал кисточку другому священнику. Я навстречу:
Батюшка, а у меня………мне нельзя на помазание…
Я вот я тебя помажу!
Снимает пальцем масло со своего лба и мажет крестиком мой.
Привела в храм сотрудницу, всегда более или менее болеющую чем-нибудь. Сегодня у нее мигрень, таблетку пить не хочет или не помогло ей – не помню.
Батюшка, это Нина, у нее голова сильно болит…
А вот пойдем…
Ведет нас обеих на солею, уходит в алтарь, выносит маслице, мажет Нине лоб. Нина первый и последний раз пришла в наш храм, но у Батюшки никогда не было никому отказа, как будто и не вечер, и усталости никакой. Всегда бодрый, всегда щедрый на любовь, все-то с готовностью, все-то у него легко… Усталость батюшкину стало заметно буквально уже в последние недели его жизни, во всяком случае мне, никогда не бывшей ни в ближнем окружении, ни в тесном общении с теми, кто в этом окружении состоял. Я всегда была на периферии и чем дальше тем периферийнее, потому что приход рос в геометрической прогресс и нас,”стареньких” оттирали новенькие, среди которых было уже много молодых, сильных и напористых.
Не так все было гладко, как излагается теперь. Был у меня перерыв в посещении нашего храма – полтора года. В двух словах: я долго не могла понять, почему Батюшка такой противник Запада. Ведь я из советской интеллигенции, а все мы были воспитаны на том, что Запад – это свобода, которой мы всю жизнь свою были лишены. Оттуда и литература и искусство и права человека и пр. и пр. И религию там никогда не притесняли не то, что у нас. Все мы были теоретики и мечтатели. А тут Батюшка говорит совсем иное. О России, о ее величии, о том, что Православие – единственно верная религия, а с Запада пришел в Россию развал и будет еще хуже. Это мне тогда не было понятно и как-то, решившись, я высказала Батюшке на ушко в двух словах свое мнение по поводу… ну не буду уточнять, это сейчас никакого значения для меня не имеет, и я полностью согласна с Батюшкой. Время, конечно показало, кто прав, но тогда я получила:
Во всеуслышанье. И объяснение, почему – дура.
Происходило это у стены храма слева, батюшка шел из своей дверки и направлялся к площадке перед храмом. Его окружала стайка тетенек, которые мои слова не слышали, но «дуру» слышали и стали дружно голосить, подтверждая батюшкино мнение обо мне. На батюшкину “дуру” я бы не обиделась, я пыталась ему что-то объяснить, но дружный галдеж тетенек пресек мои попытки, и я пошла тихонько вперед, внимательно рассматривая бантики на своих зеленых туфлях. Был июнь 1996 года. Так я и пошла прочь. И ушла.
Полтора года я жила без Батюшки и Серафимовского храма. Потребность ходить в храм уже сформировалась, и я подыскивала себе храм и духовника. Больше всего мне нравилось в Князь-Владимирском соборе.
Ходила и в Чесменскую церковь. Иногда в храм Илии Пророка. Но собранности не было, я пропускала воскресенья, больше ходила вечером. Я оставила свою работу, ушла из практической медицины, нашла очень хорошо оплачиваемую работу в парамедицине. Приподнялась материально, накупила себе одежды и прочего, о чем даже и мечтать не могла, работая в травмпункте. Женился Ваня, родился Данька – мой первый внук. Даньку крестили дома. Батюшка, который крестил Даньку уныло обвел взором квартиру, не увидел ни одной иконы (молодая семья жила с родителями Наташи – Ваниной жены, там верующих не было, хотя все были крещеные). Когда надо было читать «Символ веры», прочитала его я. Батюшка был немало удивлен, но похвалил:
Молодец, бабушка, откуда Вы знаете?
Да я… в церковь… хожу…
Потом был обед, я сидела с отцом Николаем и немножко с ним говорила, что-то спрашивала, сказала, что перестала ходить к отцу Василию. Батюшка Николай родственник моей невестки, он не так давно был рукоположен, из инженерной интеллигенции. Он служил (и по сию пору служит) в монастыре Иоанна Кронштадтского. Это было в середине декабря 1996 года. Я уже полгода не была на Серафимовском. Потом был еще год моих скитаний по храмам, потеря высокооплачиваемой работы, попытка основать свое дело, не очень-то удачная.
Хоть и нравились мне некоторые священники, их проповеди, которые удовлетворяли мои интеллигентские искания, храмы, в которых было свободно и просторно – нигде я места себе не нашла. За полтора года я ни разу не причастилась. Все чаще стал вспоминаться серафимовский храм, Батюшка, обходящий его с кадилом на всенощной, иконы батюшки Серафима, «Взыскание погибших». Я вернулась. Просто пришла на службу. Батюшка не отреагировал никак. Как будто и не видел. Я была поражена насколько увеличилось количество прихожан. Такой плотности раньше не было даже в большие праздники. Все лица незнакомые. Много стало молодых, намного больше мужчин. Батюшка был уже в недосягаемой дали, и появились молодые ребята, охранявшие Батюшку. Я почувствовала себя совсем чужой. Но уже точно поняла, что пока есть Батюшка, и пока есть я другого храма мне не надо, и молитва нужна только Батюшкина. Было начало декабря 1997 года. Походила я немножко на службы и решилась исповедоваться и причаститься.
Это было 25 декабря 1997 г. Рано утром я долго пыталась поднять себя за волосы, потом снова ложилась, успокаивая себя тем, что ничего страшного: сегодня не пойду, пойду в воскресение. А была пятница, значит в транспорте народа будет много, да еще до церкви-то как далеко от Черной речки и, вообще, потом на работу до позднего вечера, а на улице мороз, нет уж сегодня ну никак не получится, вот с силами соберусь и т.д.
Встала. Пошла. Батюшка никак не выразил, что отметил мое появление, исповедь была общая. Причастилась. О, какая была радость! Вот уж точно крылья выросли, и на работу я даже не летела, а парила. Весь день пребывала в благодати и на тех же крыльях прилетела в 11 вечера домой.
Дверь квартиры моей была взломана и опечатана. Еще ничего не понимая, позвонила соседям. Напуганные соседи сказали, что увидели в 12 часов дня мою дверь взломанной и открытой. Зайти побоялись, боялись увидеть мой труп. Вызвали милицию, которая установила, что квартира ограблена, опечатали дверь. Все, что накупила я себе за полтора года вольной жизни в парамедицине, украли. Даже телефонный аппарат и чайник. Слава Богу, что был сильный мороз, и я была в новой шубе и сапогах, так что самое нужное Господь сберег. В квартире был жуткий холод: был открыт настежь балкон, через который воры сбрасывали в одеялах то, что не могло разбиться. Осталась только мебель и книги. Я вызвала Ваню, он приехал из Купчино, но милиция еще не приехала, и мы плакали с Ваней за опечатанной дверью по Кузе – любимому моему котику, который не отзывался на наши отчаянные призывы. Мы решили, что воры убили Кузю, и я послала Ваню поискать трупик под балконом. Трупик Ваня не нашел, но принес 2 тяжеленные “фомки”, которыми ломали дверь и, которыми мне, наверно, проломили бы голову, если бы я не ушла на Причастие. Вот так “эти ребята “ отомстили мне за возвращение к Батюшке. Но я осталась жива, а когда ушла милиция, и все утихло, из какой-то щели вылез совершенно обалдевший Кузя. И мы с Ванькой утешились. А барахла особенно не было жалко. Кое-что купила сразу – друзья помогли, да и дальше потихоньку набралось для жизни.
Я некоторое время не рассказывала Батюшке про эту криминальную историю, что-то меня сдерживало, понимала я, что получила по заслугам: ушла от Батюшки, гордыня заела. Через какое-то время все-таки сказала:
Батюшка, пока я на Причастие ходила, меня обокрали...
Да чего красть – то, у тебя и так ничего нет!
Да вот…нашли чего было… Посмотрел вглубь меня даже немножко жестко:
Ты что, совсем глупая, что ли?
Ну, что тут ответишь, я уже стала немножко понимать.
Началась моя “вторая серия” в Серафимовском храме. Батюшка стал практически не доступен. Стояла я уже у “Взыскания погибших”, иногда удавалось присесть на лавочку возле вешалки или уцепиться за канун.
Так много было незнакомых лиц, что знакомые встречались как вкрапления. Я стала чувствовать себя еще более новоначальной, чем 5 лет назад. Новенькие всегда более бойкие, их было много, они были уверенные в себе и в своем праве на Батюшку. Потом они куда-то исчезали, появлялись другие, тоже уверенные и плотно вставали у амвона. Но мне было уже все равно: мои искания закончились, я точно знала, что пока жив Батюшка и пока жива я, меня уже никакими силами от Серафимовского не оттащить. Я стала понимать, что такое молитва, и что такой молитвы, как у Батюшки не будет нигде, а где стоять, у амвона ли или на улице значения уже не имело, если в алтаре служил Батюшка. Потом провели трансляцию и на улице стало даже очень хорошо.
Батюшка в окружении любящих чад
Действительно, присутствие Батюшки в храме ощущалось всегда, даже если его нигде было не видно. Всенощную обычно начинал какой-нибудь другой священник, но присутствие или отсутствие Батюшки в храме – в глубине ли алтаря, на кухне ли было почти осязаемо. Приходишь на всенощную, служит предположим отец Вячеслав, но чувствуешь, что Батюшка здесь, и действительно, вдруг: “Вар-ваа-ра! Или его частое: “Давай!”, или еще что-нибудь, не слышно что, но Батюшкин голос что-то бормочет и на душе теплеет. А в другой раз сразу чувствуешь, что Батюшки нет. И не потому что служба хуже, службы у нас всегда были хорошие, но…
Батюшки нет…
Исповеди теперь всегда были общие, меня это смущало – вот ведь маловерная. Но я почти всегда писала грехи свои на бумажке и показывала Батюшке, чтобы он запомнил, что вот она, моя бумажка, вот так выглядит, а Батюшка согласно кивал, перед тем, как мои грехи исчезали в общем мешке. Но один раз было иначе. Мне позарез надо было высказаться и я, написав свой грех на бумажке, решила, что обязательно надо проговорить вслух. Поэтому пошла в будний день, и народа было совсем немного. Стою и обдумываю, как бы это выразиться попонятнее и покороче, и чтобы не так стыдно было. А Батюшка меня сразу и подозвал:
Ты когда исповедовалась?
Тогда-то…
А что так долго-то не исповедовалась?
У меня кот болел…
Не успела оглянуться, как уже стояла за дверью – выгнал Батюшка из придела:
Бога на котов не меняют!!! Иди молись!!!
Так и вылетела со своим написанным и непроговоренным грехом, зажатым в кулаке. Но стою рядом с приделом и заглядываю в открытую дверь – может вернет? А оттуда молнии:
Не заглядывай! Молись!!! Какая уж тут молитва… Опять загляну, а оттуда:
Скажи ей, чтобы не заглядывала! (Это тетеньке, которая оказалась под рукой и меня впервые, может, и видит).
Батюшка часто призывал в свидетели тех, кто был под рукой, часто вообще случайных “захожан”. Помню и мне на ходу жаловался на чтеца, который виновато тащился за Батюшкой: “Вот сейчас его на поклоны поставлю!” А я еще только-только в храм начала ходить, для меня каждый чтец митрополитом выглядел. Итак, стою, молюсь. Уже Причастие, а я так и не высказалась. Батюшка вышел из придела (он в этот день не служил, только исповедовал и беседовал с “народами”). Я - к нему:
Батюшка, Вы меня совсем выгнали, или?... Брови “домиком”: -
Я никого не выгоняю, а вра-зум-ля-ю! Но молний уже нет, глаза смеются.
Батюшка, ну… так хоть благословите на работу идти… Засмеялся совсем, обнял крепко:
Иди, мать! От работы кони дохнут, а мы с тобой - никогда!
Грех свой в кулаке так и унесла. Да все Батюшка знал – все грехи мои: и писанные, и не писанные, и неосознанные, и еще не сделанные…
И думаю я уже давно, что может и не за кота меня Батюшка выгнал, а за этот самый грех эпитимию наложил, или за маловерие мое – хотела –получай!
Обычно Батюшка не благословлял, когда мы уезжали в отпуск, причащаться там, куда ехали. Но как то раз у меня отпуск совпал с Успенским Постом и я уезжала в Гагры. Объяснила Батюшке ситуацию, а он и говорит:
Поезжай, покупайся в море! Там и причастишься.
Я, уезжая, взяла с собой батюшкину книгу “Во имя спасения России”, дай думаю подарю священнику в Гаграх, похвастаюсь, какой у нас Батюшка, да и приятное ему сделаю. Первый раз пошла на Преображение на всенощную. Храмик в Гаграх в котловинке стоит, низенький, крошечный, очень бедненький. Там принято зажигать огромное количество свечей – каждому святому за каждого члена семьи. При том, что на солнце градусов 40, крыша накалена чуть не до красна, костры свечей пылают, окон нет, только небольшая дверка открыта – в общем температура в храме градусов 200 по Цельсию, мозги закипают. Исповедь вечерняя, конечно, индивидуальная. Священник перед исповедью сказал длинную весьма проповедь, в которой между прочим обличал бесстыдство приезжающих на отдых, которые на пляже валяются, да еще в купальниках (!), в общем стыд и безделье. Но из отдыхающих была я одна, в основном были местные бабули, от которых я, конечно, сильно отличалась и цветом кожи и платьем и лица другим, наверно, выражением. Ну, как всегда, на юге приезжие отличаются от местного населения. Платье, конечно, у меня длинное и шарф на голове, но - чужая и священник обратил на меня внимание. Подошла очередь исповедоваться, выложила все, не щадя живота своего. Получила эпитимию – 40 земных поклонов! А мне с моей спиной даже, если 3-4 сделаю придется неделю отлеживаться на обезболивающих и мазях. Что я местному батюшке и сказала: все-таки я не дома, заклинит спину, что я буду делать одна? На что строгий батюшка сказал, что монахи и по 500 делают. Еще я неуверенно сказала, что мой духовный отец специально послал меня в море покупаться, а если нельзя на пляж ходить, то зачем я сюда и приехала. Ну, что ж, если так – купайся, а, если сразу поклоны не сделать, то можно разбить на части. В заключение я преподнесла священнику Батюшкину книжку. Он открыл, увидел фотографию и говорит:
Блаженный!... Ты, когда будешь уезжать, я ему обязательно напишу письмо, скажи, когда поедешь.
Назавтра я пришла на службу. Конечно, очень жарко, тяжело, но с Божией помощью я не расплавилась, не рухнула в обморок, причастилась. Перед причастием призналась, что поклонов сделала только 3, но была допушена, с тем, что остальные 37 доделаю потом в течение отпуска. В нашем Серафимовском храме при всем количестве народа служба заканчивалась около 12 часов, ну, если молебен большой, то к часу-половине второго в крайнем случае. Не тут - то было в Гаграх. После службы священник ушел минут на 40, но расходиться не благословил. Все остались сидеть на маленьких скамеечках. По храму и крошечному дворику носился вкусный запах жареной рыбы. А мы-то, причастники, с утра ни ели, ни пили.
Но все прихожане сидят, ждут – жду и я, тем более, что креста-то батюшка не давал еще. Наконец священник вышел, это было около часа дня, и… началась проповедь. Вся она была посвящена ИНН и паспортам, которые брать ни в коем случае нельзя. Со страшными примерами, от которых местные прихожанки вскрикивали и охали. Я не знала, куда девать лицо свое с “необщим выражением”. Уйти я не решалась, это был бы явный вызов: батюшка меня хорошо запомнил. Какая-то девушка пищала, что у нее уходит автобус и до завтра другого не будет, но батюшка так грозно ей выговорил, и даже пригрозил, что бедняга почти в слезах осталась. Уж как она потом добиралась через горы – не знаю. Только в три часа проповедь была закончена и полуживые прихожане поползли ко Кресту. Оказывается, постоянные прихожане в Гаграх паспорта не меняли и ИНН не брали. Как уж они существовали – не знаю. Ведь, чтобы попасть в Адлер, надо переходить границу – на границе паспорта проверяли очень тщательно. Все продукты в Гагры завозились из Адлера – опять же через границу. Но меня волновало другое – и очень сильно. Я подарила священнику Батюшкину книжку, где очень ясно выражена позиция нашей Церкви в отношении раздутых проблем с ИНН. И Батюшкина проповедь на эту тему там была. А я же обещала местному батюшке, что обязательно передам его письмо нашему Батюшке с отзывом на книжку. Я человек обязательный и просто не придти не могла. В общем, отпуск был подпорчен сомнениями и недоумениями, как выйти из этой проблемы, которую сама же и создала: надо же было похвастаться, какой у меня замечательный духовный отец. А благословения-то у духовного отца не взяла, чтобы дарить его книгу. Представлялось мне, что гагрский батюшка, прочитав книжку, напишет моему дорогому батюшке, и что мне с этим письмом делать – прочитать не могу, отдать тоже не решусь. О-хо-хо… Пошла на Успение, а там скоро и отъезд. Умоляла Господа, чтобы он внушил гагрскому батюшке все забыть, или, чтобы он книжку не читал, или чтобы про письмо забыл, или чтобы меня запамятовал.” Господи, пусть он все забудет, пусть он ничего не пишет, Господи спаси меня от этой ситуации, помоги выбраться. Только бы он никаких писем не передавал!”
Слава Богу! Скорее всего книжку гагрский батюшка и не читал. Спросил только, когда еду, и мы с ним распрощались навсегда. Без всяких писем!!! Вот теперь думаю: “Батюшка мой родной, ведь ты же прозорливец, ведь ты же знал, куда меня благословлял!”. Узнала на практике и, что такое эпитимия (поклоны я так и не доделала, иначе пришлось бы меня на тележке везти до самолета), и на практике узнала, что возня с ИНН – это не фунт изюма, и какой у нас необыкновенный Батюшка, и какой у нас необыкновенный храм. И, что нечего оглядываться по сторонам, а смотреть только на Батюшку, делать все как он велит – лучше нет нигде.
А теперь, когда Батюшка ушел, теперь даже не верится порой, какие мы были счастливые, какие мы были любимые, Слава Тебе, Господи, за это.
Было как-то, что долго и сильно болела душа. Батюшка был в отъезде. А меня все закручивает и закручивает. Пошла в один храм, хотела поговорить – приходите в среду. В другом – приходите завтра. Больше никуда не пошла, потерпела, приехал Батюшка, и все обошлось его молитвами. Батюшка никогда не отправлял без помощи. Услышит одно слово только, за руку возьмет, поводит за собой по храму, разговаривая с другими, утешая других, а не тебя. Иногда скажет придти на молебен. Один раз даже на кухню меня завел: -
Поставил прямо у входа в алтарь и говорит, как водилось у него, первой попавшей на глаза девочке-свечнице:
Полечи ее!
Та аж присела:
А успокой!
И пошел в алтарь.
Девочка осталась в смущении, а я стала успокаиваться.
Другой раз стала я канючить, что надо поговорить.
Приходи завтра на раннюю перед исповедью.
Была зима, добираться со Ржевки тяжело и долго, потому что надо на первую электричку метро идти пешком через заснеженное поле. Выходить надо было за час до электрички т.е. в 4-45. Даже когда хорошо себя чувствуешь, это было трудно, а когда тоска и ноги не держат… Но, что делать. Приехала. Села в углу в приделе. Батюшка исповедует. А меня, как нет. Только изредка приблизиться, и опять ушел. Сижу. До всех есть дело, только не до меня. Гляжу на люстру и копаюсь в черных мыслях.
Так и просидела до “Отче наш”, а после “Отче наш” Батюшка, как известно, не исповедует. Взял Крест, Евангелие, ну, все - уходит. Поговорили… Поворачивается, подходит ко мне вплотную и строго, почти жестко:
Думай!! И молись!
И пошел из придела. Я вслед:
Батюшка… Я молюсь…
И тут в голове прояснилось, что вовсе и не молюсь. И мозги встали на место.
Кстати, о мозгах. Это было году в 94 и надо бы было написать раньше, но вспомнила только сейчас. Тогда еще было очень мало духовной литературы. Книжка о.Иоанна Крестьянкина “Опыт построения исповеди” мне досталась для прочтения после того, как она побывала, наверно, в сотнях рук и разваливалась на истертые листочки. Я ее прочитала в один вечер, пришла в полнейший ужас от того, что места во мне нет безгрешного. То, что казалось нормой жизни, оказывается было смертным грехом, а то, что казалось добродетелью было ровно наоборот. На следующий день я примчалась к Батюшке в полном ужасе, волосы на голове стояли дыбом. Батюшка даже вроде припугнулся:
Мать, ты чего??
Я-а…прочи-та-ла-а…Крестьянкина-а!
А-а! А ты что думала? Глаза во-о!! (показал руками широко по вертикали), мозги во-о!! (развел руки на всю длину по горизонтали).
Но к Причастию допустил. Как сегодня помню, как я, обалдевшая, в шерстяном платке на голове (тонкий шарфик дома забыла, не до того было) отвалила от Батюшки и долго еще приходила в себя от пережитого ужаса с одной стороны и от облегчения, что грехи отпущены.
Конечно, интеллигентские мозги, которые я горделиво считала достоянием, как и острословие, и критичность, и насмешливость, были одной из главных моих бед в жизни. Из-за них-то я и рухнула так глубоко, что только с помощью Батюшки и его молитв, буквально обламывая ногти до крови, столько лет выползала и до сих пор выползаю из этой ямы.
Умерла Алла Ивановна, давняя батюшкина прихожанка. Я не была очень близка с ней, но знала хорошо. Она долго болела, но никогда не унывала, а мне еще удавалось ее успокаивать по части болезни медицинской лапшой, которую я удачно вешала ей на уши. Алла Ивановна была очень чистым и доверчивым человеком и охотно верила, больше, конечно, в силу своего легкого оптимистичного характера, нежели моего виртуозного вранья, но слушала меня с интересом. И вот болезнь все-таки победила.
Стоим на отпевании вокруг гроба, Батюшка мне и говорит:
Ей-то уже хорошо, а вы еще покувыркаетесь!
Кувыркаемся, Батюшка. Без Вас-то как трудно кувыркаться! Помолитесь за нас!
В 2000 году я провела отпуск в Пушкинских горах. И так все было удачно, что наполненность этим отпуском сопутствовала мне весь последующий год. Тем более, что была она украшена перепиской с Г.Н. Василевичем – директором Заповедника. Он очень талантливый человек, присылал мне книжки, буклеты, сопровождая их забавными стихами собственного сочинения и серьезными выговорами по поводу моей дилетантской критики того, что мне не нравилось в новом подходе к осмыслению сущности пушкинского музея. Мне все вспоминался С.С. Гейченко, а Георгий Николаевич пытался меня убедить, что в новые времена – новые подходы и пр., посвящал в планы развития, в общем, оценил мое неравнодушие и искреннюю заинтересованность и был очень снисходителен и доброжелателен, приглашал приезжать. И летом 2001 года я запланировала отпуск только в Пушкинских горах. Как-то после исповеди, я ничуть ни в чем не сомневаясь, даже как-то формально испросила батюшкиного благословения на эту поездку. А Батюшка промолчал. Я подождала немножко, думала, что он не расслышал, опять спросила. Он как-то меня оборвал, что вроде не к месту сейчас спрашивать. Я подождала, опять спросила – Батюшка, как не слышит, прошел мимо.
Я даже не осознала, что Батюшка не благословил пока, значит надо подождать. Решила, что поездка недалекая, билет уже был, душа рвалась в Пушкинские горы. Я поехала.
Что это был за отпуск! Во-первых, не было места в гостинице (при том, что в прошлом году она была полу-пуста). Пришлось остановиться в деревне в каком-то сарайчике, в котором даже окна не было. Во-вторых. началась безумная жара, крыша сарайчика раскалялась, и в нем было градусов 40, ночью чуть меньше. В связи с жарой слепней было такое количество, что даже в 12 часов ночи было невозможно раздеться, чтобы окунуться в Сороти. Гулять по заповеднику из-за этих слепней тоже было невыносимо. Самое смешное, что Георгий Николаевич, с которым мне очень хотелось увидеться, срочно уехал в Питер утром того дня, вечером которого я приехала. Сказали на 7-10 дней. Вернулся из Питера больной и до конца моего отпуска был на больничном. Естественно, что тащиться с визитом к больному, знакомому только по переписке человеку у меня нахальства не хватило. Экскурсовод, с которой у нас были чудные отношения в прошлом году, в этом встретила меня, как чужую. Но я не отчаивалась до конца, потому что должны были приехать приятельница с мужем на машине, и я надеялась, что хоть поездим по окрестностям. Я ждала их 10 дней – накануне их приезда позвонила – сказали не приедут.
Решила уехать - не было билетов. Самое смешное, что никаких средств от слепней в аптеке не было, приходилось или отсиживаться в раскаленном сарайчике или терпеть их нападения. А потом я заболела и проболела до самого отъезда. Еле ноги унесла. Вот и съездила в отпуск без батюшкиного благословения. И хоть потом мы и встретились с Георгием Николаевичем в Питере, и он приглашал меня неоднократно приехать, с тем, что буду жить в гостевом доме со всеми удобствами, но я вспоминала три недели мучений, и ничего мне уже не хотелось. А потом и переписка сошла на нет. Очень жаль.
После этого отпуска я брала благословение у Батюшки на каждый шаг.
И никогда он не отказывал. Даже такой был случай: прошу благословение на работу в православной лавке – уже ушла на пенсию.
Давай! Потом узнала, как мало платят, решила вернуться в аптеку.
Батюшка, они так мало платят…
Ну и не работай у них!
Я вернусь в аптеку?
Давай! Пока был жив Батюшка, я так и работала в аптеке, еще 5 лет, будучи на пенсии работала. Ушел Батюшка – и меня “ушли”.
В конце 2005 года Батюшка во второй раз в своей жизни побывал на Святой Земле. Вернувшись, благословил всех за предстоящий год побывать на земле Христа. Им, совместно с его духовными чадами в Иерусалиме, был создан там паломнический центр «Россия в красках». Как говорил мне потом руководитель этого центра и наш бессменный гид Павел – название придумал Батюшка. «Россия в красках», именно в красках, потому что за рубежом за годы советской власти привыкли считать Россию чем-то серо-бледным, как старая бесцветная фотография.
Не имея никогда, даже в лучшие годы, никаких сбережений, я тут же, как Батюшка благословил, поэтому ничтоже сумняшеся в успехе, записалась в поездку первая и быстренько убедила подругу. Уже марте 2006 мы побывали на Святой Земле. Рассказывать о потрясении этим паломничеством я не буду, потому что, кто побывал там – сам знает, а кто еще не был - должен сам побывать. Скажу только, что когда мы приземлились в Тель-Авиве, я никак не могла сопоставить, что я - и вдруг - здесь? Как это могло случиться? Когда же мы приземлились в Питере, я еще в аэропорту поняла, что я вернусь, и очень скоро, иначе просто не смогу жить. Ведь я была так потрясена, что все время слезы лились и такое огромное потрясение перемешало в голове все, а перенести то, что я не могу все расставить по местам - было не в моих силах. И что же? В ноябре я опять летела на Святую Землю. Если бы мне кто-нибудь хоть за год до этого сказал, что я не только побываю на Святой Земле, но даже за год два раза, я бы сочла это просто бестактной шуткой. Денег- то ведь, по идее, и на одну поездку не было. По Батюшкиным молитвам все было возможно и даже совсем не трудно.
Во время первой поездки, в Спасо-Вознесенском монастыре на Елеонской горе, в часовне Святого Пророка и Предтечи Иоанна, которая стоит на месте обретения главы Крестителя Господня, монахиня Христина, несущая послушание в этой часовни очень интересно рассказывала нам историю обретений Святой Главы. Во время второй поездки, я с ней разговорилась, попросила, чтобы она и этой группе также много рассказала, как и нам в первый раз. А нас ограничивало в этот раз время, потому что был конец ноября, и в это время года в Иерусалиме рано темнеет, мы же приехали уже под вечер. Матушка Христина рассказала, хоть и не так подробно, но зато она рассказала мне уже о себе, о том, что она арабка, что в монастыре уже 50 лет, а взяли ее в 10 летнем возрасте. У нее великолепный русский язык, настоящий, не советский, а какой-то даже бунинский. Очень мне понравилась матушка Христина, но, вероятно, и она расположилась ко мне, потому что, когда мы уже распрощались и уходили из монастыря, вдруг я услышала: «Наташа! Наташа!». Оглянулась и увидела, как в темноте бежит за нами в развевающихся одеждах матушка Христина. Подбегает ко мне и просит так просто, как будто, я живу не на другом краю Земли: «Наташа, когда в следующий раз приедешь, привези мне икону св.князя Владимира, а-то я, когда была в Петербурге, купила св.Ольгу, а св.Владимира не нашла». Я выразила сомнение, что еще вернусь, но икону обещала прислать с другой группой. Паломники наши, свидетели этой сцены дружно стали меня убеждать, что я обязательно вернусь. Уж коли матушка Христина меня выделила, значит не просто так, значит вернусь. Икону я послала через месяц. Христина мне позвонила и поблагодарила. Сказала, что повесила ее в часовне Иоанна Предтечи!!!
Сестра Христина и Наталья Смирнова в часовне Обретения Главы св. Иоанна Предтечи
в Вознесенском монастыре на Елеонской горе
17 ноября 2006 г. Паломническая группа из Санкт-Петербурга в Иерусалиме.
Мне трудно было даже как-то увязать в сознании, что моя икона висит в часовне на Елеонской горе … Но, забегая вперед на полтора года: все случилось так, как убеждали меня мои спутники: я вновь была на Святой Земле. В часовню Иоанна Предтечи шла с некоторым трепетом… Но едва войдя, сразу же увидела свою икону, которая висела на левой стене… Вот ведь какие чудеса! Группа была иная, нежели в прошлый раз, не из нашего храма, поэтому предыстории никто не знал, а матушки Христины на этот раз в часовне не было. Сначала я никому не хотела раскрывать свою тайну, но, естественно, не удержалась, ведь так и прет похвастаться, и шепотом сказала одному юноше, что это моя икона. Он, конечно, в радости тут же всем раззвонил, начались ахи и почтительные восторги. Меня сфотографировали на фоне иконы. А тут и Христина появилась, подтвердив эту почти невероятную историю. Вот ведь какое чудо. Это был, конечно, подарок Батюшки уже ОТТУДА. Он скончался за год до этого. Он скончался через два месяца после того, как я вернулась из своей второй паломнической поездки в Иерусалим.
Из первой поездки я привезла Батюшке ладан. Во время второй поездки искала, чтобы Батюшке подарить, а мне одна наша прихожанка серафимовская, которая была ближе к Батюшке, порекомендовала привезти ему смирну: мол она необходима на отпеваниях и бывают проблемы. Я купила смирну и подарила Батюшке, в полном восторге сообщив ему, что я второй раз за год побывала на Святой Земле.
Батюшка как-то странно посмотрел на меня и взял подарок. Через два месяца мы его хоронили. Ладан и смирна… Ничего просто так не бывает. Я помню последний взгляд Батюшки… Я помню последний взгляд о. Анатолия… Конечно, я не знала, что это последний…
Об отце Анатолии я напишу отдельно. Прослужил он у нас в храме лет 5, но очень его любили. Он два раза ходил со мной к моим родным, чтобы покрестить, причастить. Немощные совсем были, до храма не дотащить, а о.Анатолий был безотказный. Царствие ему Небесное, в 34 года Господь его призвал.
Я собиралась уже закончить мои маленькие записки и вдруг вспомнились еще какие-то эпизоды.
Проходит Батюшка с молебна мимо меня на амвон. А у меня такая любовь к нему, что не скрыть умиления:
Батюшка, краса-а-а-вец наш!
Батюшка поворачивается вполоборота, делает лицо, позирует:
Был красавец!
Всем известно, что Батюшка перед Великим Постом последний раз причащал на Сретение. А я то ли работала, то ли болела – не помню, но ослушалась. Пошла на следующий день. Вышла, как водилось тогда в 4-45 и потопала на первую электричку в метро. Было очень холодно и страшная метель. Я была в длинной шубе и в довольно смешной, но теплой шапке-дубленке. Она была смешна цветом – какая-то густо- оранжевая и еще более фасоном: колпак а-ля 20-ые годы с бомбошками. Но мне она нравилась своей смехотворностью. В церковь я ее не носила, только в «свет», и то по настроению. Но на этот раз надела из-за холода: ее можно было натянуть на нос, а идти мне в метель надо было час до метро. Ну, в метро оттаяла, но пока дошла от «Старой деревни» до храма, вновь превратилась в сугроб. Народу уже полно, кое-как отряхнулась и стала протискиваться к Батюшке, а про шапку забыла. Т.е. не повязалась платком, а прямо такая стильная и к Батюшке. Батюшка оторопел:
А на поздней тогда исповедовал отец Сергий, Батюшка служил.
Так я попала к отцу Сергию.
О кончине Батюшки несколько слов. В четверг, 1 февраля 2007 г. мне позвонили и сказали, что Батюшка потерял сознание и госпитализирован. Велели молиться. Я молилась, но как-то неглубоко: то что Батюшки не станет не помещалось в голове. Рано утром в субботу 3 февраля позвонила Ира Савватеева и сказала, что нашего Батюшки нет.
Поехали с Ларисой в храм. Была оттепель, лужи. Была уже очередь к часовне, но Батюшку еще не привезли. Света Белова сказала:
Вот теперь Батюшка станет всем доступен…
Потом привезли Батюшку и мы стали двигаться на прощание. Пока стояли в очереди было как-то даже и не грустно. Потери не ощущалось. Когда вошла в часовню, вот тут полились слезы… Батюшкины руки были такие же белые, мягкие и немножко пухлые, как при жизни. И ТЕПЛЫЕ. 5 февраля было отпевание. Было холодно и валил снег. Мы стояли несколько часов под снегом, плечом к плечу и превратились в какие-то заснеженные горы. Потом Батюшку вынесли, мы шли далеко, я видела гроб только периодически. Цветы наши заледенели.
Когда Батюшку опустили в могилу и стали бросать ледяные комья земли, снег вдруг прекратился, вышло солнце, и с деревьев взлетели птицы. Я не помню почти ничего после того, как Батюшка ушел и до того времени, как я пришла в Пантелеймоновский храм за отцом Сергием в начале июня, т.е через 4 месяца после кончины Батюшки. Не помню Пасхи, ни одного праздника. Помню только, что как зайду в храм, начинают литься слезы.
Все четыре месяца. Нет Батюшки, нет Батюшки… Не знаю, что было бы, если бы отца Сергия не перевели в Пантелеимоновский храм. Наверно, я перестала бы реветь, не знаю. Но все эти годы после смерти Батюшки, если я иногда захожу в Серафимовский храм, начинаю плакать. Такой родной храм, такие любимые иконы, батюшка Серафим, «Взыскание погибших»… А мне пусто. А ведь здесь все началось, и 15 лет жизни, самые главные годы моей жизни прошли здесь. Может быть потому, что прошли…
«Никогда не возвращайся в прежние места…» Батюшка Серафим, прости меня. Ты же все видишь.
И последнее. Два раза я помогала в уборке храма к Пасхе. В 1995 г. чистила купель, а через день Ваня покрестился. В 2006 г. пришла помогать, а Наташа-бригадир говорит, что мол я опоздала, поэтому купель уже отдали (ведь вспомнила же!). И направила меня убирать часовню. Там работали уже две новенькие женщины, они еще ничего не знали, и Наташа просила, чтобы я постаралась. Мы постарались. Выскребли и пол, и стены. Вымыли все иконы, Наташа показала, как надо обращаться с иконами. Часовня блестела. А через несколько месяцев в ней лежал наш Батюшка. Обычно часовня была закрыта. Несомненно, перед тем, как привезти Батюшку, там прибрали. Но конечно, так как перед Пасхой не скоблили. Тогда я вычистила купель для Вани, теперь выскоблила часовню для Батюшки. Ладан и смирну Батюшке привезла…
Просто так ничего не бывает. Все чудно сплетено, Промысел Божий везде.
Теперь Батюшка доступен всем. Я не часто езжу к нему. Иногда Беловы после службы отвезут. Иногда на панихиду с отцом Сергием ездим. Конечно, когда беда какая-нибудь. Но в июне в белые ночи я люблю приехать к Батюшке одна вечером. Иногда уже и кладбище закрыто, но к Батюшке охранник пускает. Помолюсь одна, повспоминаю, расскажу ему все и иду, как после исповеди. Радость, легкость, чистота. И слышу:
Ну, что, мать? Полегче?
Полегче, Батюшка! Царствие Вам Небесное, родной наш!
Вот и получилось все про меня. Но иначе я не знаю, как написать. С другой стороны, писать повествовательно про Батюшку, какой он был, про его замечательную душу, ум, его жизнь – может только тот, кто был с ним все время рядом. Я же была всегда в толпе, в отдалении, я была одной из тысяч тех, для кого Батюшка жил. И помню я, естественно Батюшку, когда мне приходилось с ним соприкоснуться, это были мгновения, минуты, но эти мгновения и минуты знаю только я. И они из моей жизни, они – мои.
">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">">"> ">Когда случилась трагедия на подводной лодке «Курск», я вам сказал: «Причина трагедии такова: видимо, кто-то из жен, провожая мужей в поход, проклял их!»
И вот сегодня ко мне приехала оттуда жена начальника штаба дивизии, капитана первого ранга Багрянцева Владимира Тихоновича, и мы её спросили. Да, так оно и было: вслед отплывающим в море своим мужьям они бросали жестокие слова…
Жены эти, конечно, далеко отстоят от Бога. Им надоело ожидать, когда вернутся их мужья - они задумали разводы. И представьте чувства этих военных моряков - матроса, капитана, старшины - что ожидает их после похода?
Придешь домой из трудного похода - дверь закрыта. Потом тебя встречает злобное выражение, крик: зачем, мол, пришел, вот тебе бумага на развод, и прочие, и прочие удары жестокого женского сердца в сердце мужа. И он, находясь на службе, исполняя долг защиты Родины, занимаясь сложной стрельбой, думает эту свою тяжелую думу - и рука-то уже по-другому идет… Может быть, что-то не то нажали, не туда направили, и лодка-то и разорвалась…
И эта картина повторяется каждый раз, когда женщины отправляют нас, своих мужей, с проклятьем. Это было и тогда, когда потонул теплоход «Тарасов», и когда ряд других катастроф имел место - много я имею свидетельств подобных трагедий…
Забываем мы о том, как сильно слово, сказанное в гневе, с желанием возмездия, чтобы человек был уничтожен: всё по этому слову и совершается. Я вам уже не раз говорил, все время учу и напоминаю о том, что ваше женское слово - оно сразу до Бога доходит. Сразу! Хорошие, молитвенные слова - тоже, и особенно - молитвенные. Но мы не чувствуем, не хотим понять, как Бог нам помогает за наши молитвы, особенно когда мы молимся в скорбях за детей, когда мы переносим их страдания…
Отец Василий
Молитесь - Господь всё вам воздаст. Пусть не сразу, но всё получите, что вы хотите, к чему стремитесь, что ищете в жизни. Так неужели нельзя остепениться, неужели нельзя удержать в себе раздражение? Ведь это человек любимый - вспомните, что вы все вышли замуж по любви, и вы любили друг друга. Но как наступило время житейского недостатка - то квартиры не давали им нигде, то не платили зарплаты, то ряд других неурядиц возникал - так сразу: ты виноват! А где-то пожалеть, утешить, приласкать, сказать: “Да ладно, всё придет в своё время” - этого нет…
Я за вами много, почти 50 лет смотрю, и знаю, откуда идут корни этого зла - женского неверия и жестокости. Это происходит, когда женщина теряет веру, когда жена теряет любовь, которую надо сохранить - любовь не плотскую, а одухотворённую! Да, величайшим подвигом в семье является забота - о муже, о детях, о доме. И вы можете этот подвиг совершить - в ваших силах всё есть!
Но вы не хотите и не желаете, это вам не надо. А нужны оправдания: мол, вы не знали что он такой дурной, хотя раньше казался умным человеком. Ну, а чем же он виноват-то? Пока ходил в женихах - был хороший, а наступило время испытаний - стал плохим.
Чем плохой? Да ничем. Всё - то же самое, но жена смотрит по сторонам: посмотри, как живут соседи, у них всё есть. Ах, какая машина, какая дача, как она одевается, где они пропадают-гуляют, и прочее, и прочее. А зачем это надо? В одно мгновенье это может рухнуть, в одно мгновенье уничтожится…
А потом начинают плакать: “Ах, мои милые, ах, мои дорогие, как же вы там мучились…», рвать на себе волосы… Кончились ахи, кончились вздохи. Вы получили то, что, не желая, не отдавая себе отчета, сами на себя навлекли. Получили так, как заслужили. Вот ясный пример ответа на то, что бывает с человеком, когда он, забыв Бога, несет своё зло и ожесточение в этот мир.
Если будут молиться - Бог им поможет. Нет - ещё будут крутиться. Ведь они пошли по всем этим экстрасенсам, по всем колдунам, веря в их пустые обещания и платя денежки за это бесовское дело. А в Церковь пришли только четыре человека…
Сегодня мне сказали, что завтра снова придет сюда жена Багрянцева. Что стали немного подтягиваться к храму Божьему и другие - уже около двадцати человек были ещё где-то там на Севере, в маленькой часовне, вместе с ними. Слава Богу, начинают понимать основное: что не надо жить со взглядом на эту пыль - на кажущееся житейское благополучие, важно думать о своей семье. А в семье требуется вера - вера жены очень крепкая, подкрепляемая молитвою и надеждой на помощь Божию. Именно жена должна быть стержнем духовной жизни и теми часами, по которому живет семья. Этот маятник жизни, который ходит в ней - очень многое от него и зависит.
Но, к сожалению, выпархивает она за погонами - ах, какие они красивые, когда заканчивают морское училище: погоны блестят, рубахи белые, кортик сбоку, фуражка… - ух! Поневоле хочется броситься за таким. Но вот бросилась, и уже надо, засучив рукава, и посуду мыть, и всяким другим хозяйством заниматься, а там детишки-ребятишки пошли. И начинается: а вот я не думала, что всё так будет… И бросают на произвол судьбы мужей. Тут поневоле и запьёшь - я по-мужицки говорю, - поневоле начнешь спотыкаться, ведь дома никто не ждет.
Но чтобы жить нормально, надо понимать, что мужу военному, особенно пограничнику, когда он приходит домой, нужно дать отдых обоснованный - и моральный, и духовный. Но на это надо иметь беспредельную любовь к мужу и к его подвигу. Потому всегда и прославляются жены христианские, которые делят все невзгоды походной жизни своих мужей. Эти жены - то, что надо…
Но теперь вы, молодые мамы, чаще всего детей-то, дочерей своих не готовите к тяжелой жизни. Спокойно отпускаете их в дискотеку в эту, да в платьице покороче, и в пятнадцать, даже в тринадцать лет - уже курит вовсю эта дочь, или - смотреть страшно - идет полупьяная. Ну что, ну куда она годится-то - бросить её на улицу, а потом обижается, что в двадцать лет - уже «на пенсии»…
Ну, куда это? Но ведь они сами искали всё это, сами к этому стремились, не слушая, не желая понять стариков - повидавших, прошедших, понимающих всё грязное, трагическое прошлое время. Мы всё видели. Потому и предупреждаем, говорим постоянно: «Ребята, ну не лезьте, не воруйте, не курите, не бросайтесь в эти компании…» Но всё равно бросаются, а потом плачут, а потом обижаются, почему жизнь такая…
Вот еще свежий пример. Шел к машине человек, всего 36 лет, и умер. А чего он умер-то - наверное, разболтался? Да, разболтался водитель, и собирался на развод подать. Ну и подал - вот привезли в катафалке. Не пожелаем такого никому, и напомним, что вас нельзя трогать, вас нельзя унижать, с вами нельзя, как с какой-то тряпкой, обращаться, нельзя! Есть великая сила - Бог всегда за вас, Бог вас хранит, защищает, и будет защищать, только вы-то станьте ближе к Богу. Трудно? - Трудно! А утешение - в Боге, в молитве, в радости и благополучии.
Вот к чему я говорю вам о том, чтобы вы, христианки мои, прихожане, в твердости веры стояли. Вы должны иметь крепкую веру и демонстрировать беспредельную любовь. Но любовь не к улице, не к зависти, что кто-то лучше одет, а любовь к вере, к молитве, к сострадающим.
Я вам не случайно напомнил трагедию «Курска» - слово жены исполнилось. Слово матери исполняется, и жены также, если она будет молиться. Если бы с 1943 года не молились моя мама и сестра, я бы здесь не стоял. Я практически ощущал приток силы Божьей по их молитвам: «Заступи и сохрани!»
Так и сегодня. Время очень трудное у нас, очень жестокое, очень циничное. Все нас расшатывают, все мешают идти к вере. Но это самое главное - веровать, молиться, воспитывать детей - чтоб они знали школу, Церковь, дом и мать! Трудно, да, трудно это, но нужно и по рукам давать. И вы их не балуйте. Не так себя ведут, не слушают вас - сажайте на хлеб, на воду. Это ничего. Не хотите? Заработайте сами. А не так, чтобы: “Батя, получше нет ничего?”. Что есть - то и надевай. Не хочешь - иди, работай. Чтобы потом с вас время не спрашивало: “Почему так всё получается?” Чтобы вам, на вас не тыкали: “Мать, ты виновата, что я такая выросла”. А разве тебе не говорили?…
И меньше внимания на мир - на мир окружающего соблазна и невежества. Это не наше. Наше вот - храм Божий, молитва. И Господь, поймите меня правильно, Господь всё дарует нам - всё, что надо для жизни, для радости, для утешения, и особенно будущим матерям и мужьям. Идти - твёрдо, но с Богом, с молитвою. Не слушая, не прося совета у друзей, у приятелей. И не бросая семью, ища всевозможных развлечений. А то будет поздно, поздно плакать.
Помните, Бог везде с нами, и «ляпать» ничего не надо - в спину, в адрес своих близких, родных, особенно мужей. Трудно? Да, трудно всем. Но надо терпеливо переносить испытание, которое есть у каждого из нас. Все мы несем грех жизни, и только в вере отмаливаем его - молимся, просим, чтобы Господь даровал нам терпеливо все перенести.
Так держать, и других научить - бестолковых, которые этого не понимают: «Как ты живешь? - Очень просто: верю, да и молюсь. И не ругаю мужа. А детей - учу вере…» Аминь.
Об отце Василии
Во все времена воздвигает Господь угодника Своего, молящегося за народ свой, сохраняющего духовную преемственность от благочестивых своих родителей. Так и ныне: на Серафимовском кладбище, в церкви преподобного Серафима Саровского Господь поставил Своего служителя, более 50 лет учившего обезверившийся «советский» народ, как «подвизаться законно» (апостол Павел), как следовать за Христом на всех путях своей жизни, - отца Василия Ермакова. И не случайно именно на этом месте.
Серафимовское мемориальное кладбище - это могилы умерших от голода блокадников, павших воинов афганской и чеченской войн, моряков «Курска», выдающихся представителей творческой и научной интеллигенции, это могилы родителей Владимира Путина.
И, как некогда к преподобному Серафиму стекались все сословия русского общества, так и ныне на Серафимовском кладбище - бизнесмены, ученые, военачальники и многие люди со всех уголков России и из-за рубежа, жаждущие получить наставление в трудных перипетиях своей судьбы, желающие знать волю Божию о своей дальнейшей жизни.
25 лет возглавлял общину храма преподобного Серафима протоиерей Василий Ермаков, всей своей жизнью явивший подвиг служения Христу и России. Родом из древнего русского города Орловской губернии Болхова, сын благочестивых, глубоко верующих родителей. Находясь в оккупации, а затем в концлагере в Эстонии, исполняя тяжелые физические работы, о. Василий всей своею жизнью постигал закон нашего бытия: «Без Бога ни до порога». Впервые придя в открывшуюся в оккупации церковь, о. Василий увидел, как молится исстрадавшийся, вновь обретающий веру своих отцов народ. В основном это были женщины. И одним из главных слов Батюшки было слово, обращенное к русской женщине-матери. Это слово о непрестанной материнской молитве за детей и мужа, о прямой обязанности матери научить своих детей молиться, твердой родительской рукой не допустить их до злачных мест, «дискотек» и пр. Ибо от воспитания молодежи зависит наше будущее. 
«Россия подымется!» - часто повторял Батюшка, хотя времена в духовном отношении будут очень трудные. Поэтому он учил молиться, не подступать к Богу легкомысленно, не потрудившись внутренно, не осознав всего величия той Святыни, к которой мы дерзнули приступить.
Отец Василий, выросший близ Оптиной пустыни, дышавший одним воздухом с оптинскими старцами, в молодости внимавший советам и поучениям преподобного Серафима Вырицкого, связанный многолетней духовной дружбой с о. Георгием Чекряковским и о. Иоанном Крестьянкиным, донес до нас, живущих в XXI веке, дух русского православия, казалось, уже окончательно утраченный. Но Бог милостив, и многое может молитва его верного служителя. О. Василий создал, вымолил, сплотил свою большую серафимовскую семью – живой пример русской православной семьи (а ведь раньше все коллективы в России были своего рода семьями). А значит, сохранить ее, сберечь и передать другим то, чему учил Батюшка – долг знавших его не только перед ним Самим, но и перед Россией. И вход в нее не закрыт для всех, кто сердцем своим ищет путей спасения себя и своих близких и служения России.
Вот что рассказывает о себе сам Батюшка:
“Родился я в городе Болхове Орловской области, и в моей детской памяти запечатлелись 25 заколоченных храмов без крестов, с разбитыми окнами, - так было у нас, да и везде в России в предвоенные, тридцатые годы. До 14-ти лет я прожил без храма, но молился дома, молитвой родительской, - отец, мама и сестры - все молились... Началась война. И вскоре мы стали свидетелями трагического отступления, даже беспорядочного бегства войск. И 9 октября 1941 года в город вошли немцы. Что особенно остро вспоминается о тех днях? Что тогда происходило в Болхове? Установление новой власти - избрание бургомистра, то есть власть какая-то… Нас, молодежь от 14 лет и старше, немцы ежедневно гоняли на работу. Работали под конвоем. На площади в 9 часов утра собирались. Приходит немец и выбирает, кому куда идти: дороги чистить, окопы рыть, после бомбежки засыпать воронки, мост строить и прочее. Вот так и жили…. Мне тогда было 15 лет.
Вскоре прошел среди оставшихся жителей слух о том, что собираются открыть церковь. 16 октября был открыт храм во имя святителя Алексия, митрополита Московского. Люди ходили по разоренным храмам, собирали для него иконы, которые не успели уничтожить. Нашли чудотворную икону, Иерусалимскую - она была приколочена к полу, и по ней ходили люди. А вскоре дошел слух, что собирается народ открыть церковь. Но все было потеряно, разграблено. Люди стали ходить по закрытым храмам, собирать уцелевшие иконы, что-то взяли брошенное в музее. Часть икон принесли в церковь сами жители. И вот 16 октября 1941 года церковь открылась. Это был бывший монастырский храм ХVII века митрополита Алексия (женский монастырь Рождества Христова, сейчас здание этой церкви сохранилось, но в ней находятся жилые помещения).
Впервые в эту церковь я пришел где-то в ноябре. Служил священник Василий Веревкин. С 1932 по 1940 он отсидел в лагерях на лесоповале в Архангельской области.
Дома отец сказал: "Дети пойдемте в церковь - принесем благодарение Богу". Мне было страшно и стыдно идти туда. Потому что я на себе ощущал всю силу сатанизма. А что на меня давило? Как и сегодня давит на всех тех, кто идет впервые в храм Божий. Стыд. Стыд. Очень сильный стыд, который давил на мою душу, на мое сознание… И шептал какой-то голос: "не ходи, смеяться будут… Не ходи, тебя так не учили…" Я шел в церковь, оглядываясь кругом, чтобы меня никто не видел. Идти напрямую километра полтора было до церкви. А я кругом шел, километров пять обходил через речку… Народу в храме было около двухсот человек, наверное… Я отстоял всю службу, посмотрел, увидел молящийся народ, но душа моя была еще далеко от ощущения благодати. В первый раз я ничего не ощутил …
Наступил 1942 год, очень трудный: фронт отстоял от нас в 8-и километрах. Я с родными пошел в храм под Рождество. И стоя в переполненном храме, - новый открыли, Рождества Христова, - в нем помещалось до трех тысяч молящихся, - мне было удивительно видеть горячую молитву, и слезы, и вздохи; люди, в основном женщины, были в протертых фуфайках, заплатанной одежде, старых платках, лаптях, но то была молитвенная толпа, и крест - истовый, благоговейный, которым они осенялись, молясь за близких, за свои семьи, за Родину - потрясло. То была настоящая глубокая молитва русских людей, обманутых не до конца, которые опомнились и вновь приникли к Богу. И еще запал мне в душу хор. Как они пели. С душой, одухотворенно. То был язык молитвы, веры. Регентом был мой учитель пения, который меня учил в школе. И вот тогда я с ясностью ощутил: “Небо на земле”.
Храм был закопченный. Окна закрыты камнями. Рам не было, кирпичи какие-то … Свечи домашние… И служит отец Василий. Мы дружили семьями, я с его сыном учился в 3-ей школе. Этот единственный, оставшийся в городе священник, совершал богослужения. И с того времени, с 42 года, с Рождества Христова я как бы родился заново. И стал ходить еженедельно по субботам и воскресеньям в церковь…
Это было время войны, время комендантского часа, когда выходить из дома мы могли с 7-ми утра до 7-ми вечера. Весной. А зимой только до 5-ти вечера. После назначенного часа никуда не пройдешь… Служба начиналась часа в три-полчетвертого. А я почувствовал необходимую помощь молитвы, и когда немцы нас отпускали в пять часов вечера с работы, я домой прибегал, быстренько надевал какие-то свои одежды и бегом в церковь и стоял. Мое место - налево перед Иерусалимской иконой Божией Матери. Эту чтимую чудотворную икону нашли в каком-то заброшенном храме. Народу много, и я постепенно, постепенно из недели в неделю, из месяца в месяц привыкал ходить в церковь. Меня заметил отец Василий и сказал: "Васек, я тебя возьму в церковь". 30 марта1942 года он ввел меня в алтарь. Показал, где можно ходить, где нельзя ходить, где, что можно брать, что нельзя…
Отец Василий надел на меня стихарь, и я уже начал в стихаре выходить… Люди увидели, что я держу свечку в стихаре, свечку выношу, в церковь хожу. И тут мои сверстники, ребята, с которыми я учился, начали надо мной издеваться. И мне тогда по моему юному 15-летнему состоянию нужно было выдержать удар насмешек, издевательств над моей неокрепшей душой. Но я твердо ходил, молился, просил…
Помню Пасху 1942 года, была она на Лидию 5 апреля. Еще был лед, крестного хода тогда не было. Молились. Какой-то кусок черного хлеба был, разговелись. И вдруг начался страшный обстрел. Из окна видны были разрывы, самолеты летели немецкие. Танки… Потом через два дня идут пленные наши. Изможденные.
Мы спрашиваем: "Ну, как?" Отвечают: "Мы выскочили на поле, немцы подавили нас танками". Я спросил: "Ну, как там живут церкви?" -"Да какие церкви, и Бога-то нет…" А у нас уже была церковь, и народ ходил туда. Немцы нам не мешали. Помню, в храм они заходили, сняв головной убор. Смотрели, не шумели, никаких претензий не было….
Пасха 1943 года была где-то в конце апреля. Кто-то похлопотал у властей, и нам разрешили в Пасхальную ночь совершить крестный ход, где я принимал участие уже в стихаре, как маленький священнослужитель. Этот 1943 год - год перелома в войне. Фронт приблизился к городу. Мы жили непрерывно под страхом бомбежки. В ту Пасхальную ночь из Тулы на Орел шли наши бомбардировщики. Наутро мы услышали, что погибло 400 мирных жителей.
Еще я помню этот 43 год вот по такому событию. Летом по домам у нас носили чудотворную Тихвинскую икону Божией Матери. Как принимал ее народ? Начиналось все в 12 часов дня и до пяти. Приходил отец Василий, служили краткий молебен, икону поднимали, мы под ней проходили. Это была радость для всей улицы, на которой совершался молебен. Но были и дома, которые святыню не принимали.
Но все равно в моей памяти запечатлелось молитва русских людей. Это вдохновляло и поддерживало. Как будто Господь говорил мне: "Смотри, сколько людей верующих, а ты смущался. Что ты думал там своей маленькой головенкой, то, что вера погибла, то, что вера угасала, то, что русские люди неверующие". Эта зарождавшаяся и укрепляющаяся во мне вера дала силы выстоять, когда для меня наступило страшное время.
В начале июля 1943 года началась битва на Курской дуге. Фронт приблизился к городу, начались бомбежки. И 16 июля я попал в немецкую облаву вместе с сестрой; в эту же облаву попала семья отца Василия Веревкина: нас гнали под конвоем на запад.
В лагере Палдиский в Эстонии, куда нас пригнали 1 сентября, было около ста тысяч человек. Там было наших Орловских около десяти или двадцати тысяч, были и Красносельские, Петергофские, Пушкинские, их привезли раньше. Смертность была высокая от голода и болезней. Мы прекрасно знали, что нас ожидает, что будет. Но нас поддерживало Таллиннское православное духовенство: в лагерь приезжали священники, привозили приставной Престол, совершались богослужения. К нам приезжал в лагерь присно поминаемый мною протоиерей отец Михаил Ридигер, отец Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. Служил он с сегодняшним митрополитом Таллиннским и всея Эстонии Корнилием. Я хорошо помню, как они совершали литургии в военно-морском клубе, хор был из лагерных. Люди причащались, была торжественная служба. И я здесь ощутил еще более, что не только у нас в краях орловских так молились. Посмотрел и увидел, что все приехавшие из Красного Села, Пушкина, Петергофа, - все они молились, пели, и явственно ощущалась благодать Божия. У меня была икона Спасителя, она до сих пор цела, которой успел благословить меня с сестрой моей Лидией отец. И я в лагере ставил ее на камень и молился, как Серафим Саровский. Ну, как уж молился? Ничего я не знал. Своими словами: "Господи, помоги мне выжить в это страшное время, чтобы не угнали в Германию. Чтобы увидеть своих родителей". А к слову сказать, я родителей потерял на два года. В лагере я пробыл до октября 1943 года.
В этом же лагере находился и отец Василий Веревкин. И таллиннское Духовенство обратилось к немцам с просьбой - отпустить священнослужителя и его семью. А немцы были уже не те немцы, что в начале войны, и пошли навстречу просьбе Духовенства. Отец Василий сопричислил к своей семье и меня с сестрой. 14 октября, на Покров, нас отпустили в Таллинн.
Туда мы приехали в солнечный день, и я сразу пошел в церковь Симеона и Анны. Был я изможденный, голодный, чуть не падал от ветра. Войдя в Храм, я принес молитву Благодарения Божьей Матери за мое освобождение из лагеря. И для меня начался новый, духовный образ жизни. Я видел истинных священников, слушал их проникновенные проповеди; среди прихожан было много бывших эмигрантов из России, вынужденных покинуть Родину после октябрьской революции. Они горячо молились.
Я получил доступ к Духовной литературе... И тогда я впервые узнал, что был на Руси угодник Божий Серафим Саровский. Всех нас, конечно, интересовало, какова будет судьба России, нашей Родины, - какой она явится после войны. И мне запомнились такие слова из проповеди священника, что наступит золотое время для России, когда летом будут петь пасхальные песнопения, - Христос Воскрес. И мы молились, веря, что “золотое время” наступит.
Я побывал в Брянске, далее Унече, Почеке, храмы были открыты, чему народ очень радовался. Храмы жили в оккупации. Их было открыто много. Почему? Что явилось причиной? 5 сентября 43 года получив донесение от контрразведчиков, НКВДистов Сталин приказал в противовес немецкой пропаганде открывать храмы на Большой земле. Они спешно открывались, но не везде, кое-где. Не в черте города, а где-то на кладбищах малюсенькие храмы. Так, в Куйбышеве было два храма, в Саратове один-два маленьких, в Астрахани. Власти слышали, какой духовной подъем находят русские люди в церкви и решили показать народу, что и мы, товарищи-коммунисты, не против религии, вот, смотрите, мы тоже храмы открываем. Но мы прекрасно знаем, что священников так и не отпустили из лагерей.
Храмов в оккупации было открыто много. И особенно сияли храмы, которые открыла Псковская православная миссия. Она была основана в 42 году во Пскове. В нее входили молодые священники из далеких мест, отдавшие себя делу просвещения русских людей. Народ с удивлением и недоверием относился к ним. Люди целовали батюшкам ризы, руки, щупали их, спрашивали: "Батюшка, ты настоящий?" Храмы были заполнены. Ходили слухи, что, мол, те священники подосланы, что они служат немцам. Но нигде я не нашел подтверждения этих слухов. Псковская православная миссия просвещала русских людей. Были открыты церковные школы. Там изучали закон Божий, историю прошлого, читали книги и пели русские песни. Немцы следили лишь за тем, чтобы не было никакой партизанщины. Это великое дело духовного просвещения было уничтожено с приходом советской власти в 1944 году. Некоторые из священнослужителей ушли с немцами за кордон. Остальные остались встречать советскую армию. Этих мучеников за православие сослали в Сибирь. Там они погибли.
После освобождения я был мобилизован и отправлен в штаб флота КБФ. Но в свободное время - а оно было - оставался прихожанином собора Александра Невского в Талине и выполнял самые разные обязанности: и звонаря, и иподьякона, и прислужника. И так до конца войны.
Родителей своих я нашел только в 45 году. Только теперь я понимаю внутреннюю связь родителей и детей. Когда я их нашел, я спросил у мамы: "Как ты верила, что нас не расстреляли? Что мы не погибли?" "Я чувствовала материнским сердцем, что вы живы". Отец - участник гражданской войны, человек крепкой воли. Он ежедневно ходил по дороге, по которой угнали нас с сестрой. Родитель есть родитель, и неизвестность о нашей судьбе подорвала его силы. Он быстро сгорел. Умер в 46 году.
С благословения родителей подал я прошение о приеме в Московский Богословский институт. Лето 1946 года я ждал вызова, а его нет и нет. И вот уже август. И вдруг неожиданно получаю телеграмму из Ленинграда от моего друга Алексея Ридигера. Текст короткий: “Вася, приезжай в семинарию”. И поехал я в Ленинград. Добираться было сложно: выехал 22 августа, а прибыл только 1 сентября. На приемные экзамены опоздал. И все же меня приняли... Учились мы в полуразрушенном здании, во время войны здесь был госпиталь. Учащиеся были в основном из Прибалтики, из российской глубинки был, кажется, только я один. С нами учились и люди пожилого возраста, кому уже за сорок, часть была из послушников Псково-Печерского монастыря. Помню также Павла Кузина - матроса с линкора “Марат”.
Когда я уже служил в Никольском соборе, прочел книгу с названием “Затейник” Григория Петрова, в ней раскрывался облик дореволюционного священника, который по окончании Академии поставил перед собой цель - идти на фабрики, заводы, на окраины Петербурга, туда нести свет истин Христовых. И он посещал цеха, лачуги, артели и проповедовал. Но это не нравилось революционерам, стремившимся сбить народ с толка. И священника, наставляющего людей на путь истинный, убили.
Читал и другие дореволюционные духовные издания. И все это очень помогло мне, когда я, по окончании Академии в 1953 году, начал службу священником в Никольском Морском соборе. Я отошел от привычного стереотипа священника, спустился с амвона к прихожанам, к людям и стал спрашивать: какая нужда, какое горе у человека... А время было какое? Не прошло и десятилетия со дня снятия блокады. В церковь пришли фронтовики, блокадники и блокадницы, которым довелось пережить все ужасы, - Бог сохранил их. И эти беседы были нужны не только им, но и мне.
В Никольском соборе я прослужил с 1953 по 1976 год. Затем перевели в церковь “Кулич и Пасха” рядом с Обуховским заводом, а в 1981г. - стал настоятелем Храма Серафима Саровского в Приморского округа города”.
Вот так - скупо - пишет о своей жизни Батюшка. И ни слова о том, о чем теперь ходят легенды - о явлении ему Божией Матери в немецком концлагере, о необычных обстоятельствах, сопровождавших поставление его в храм преподобного Серафима...
Митрофорный протоиерей, настоятель храма прп. Серафима Саровского на Серафимовском кладбище Санкт-Петербурга, друг Святейшего Патриарха Алексия II, он считался одним из самых авторитетных пастырей Петербурга. Сам же батюшка не любил, когда его называли старцем, он всегда отвечал на этот вопрос – я не старец, я просто опытный священник, я долгую жизнь прожил, я много видел.
Заканчивался сентябрь. Шел второй месяц пребывания Юлии в Санкт-Петербурге. Этот город не мог не нравиться: удивительной теплоты и отзывчивости люди, особая питерская архитектура и непривычный климат, и неторопливая, по сравнению с кипучей первопрестольной, жизнь. Работа тоже пришлась по душе. Оставался только один нерешенный вопрос: как найти среди многочисленных храмов и монастырей свой, единственный?
В один из дней Юле довелось побывать в крупнейшем издательстве. Это было полезно не только для приобретения опыта, необходимого всякому, а новичку тем более. В тот день произошло событие, о котором наша героиня вспоминает как о водительстве Божием.
Разговаривая с главным редактором, Юля не могла не заметить на одной из стен прекрасное полотно с изображением известного Петербургского храма.
– А Вы не смотрите на красоту и внутреннюю отделку, обращайте внимание на священника и приход, – посоветовал редактор, – и, знаете, посоветую Вам два храма. Один в Кронштадте – Владимирский, настоятель там отец Святослав Мельник; другой у нас, в Петербурге, на Серафимовском кладбище – побывайте у отца Василия Ермакова.
В ближайший выходной Юля поехала в Кронштадт и с тех пор стала прихожанкой Владимирского храма.
Перед праздником Дня Победы Юлия решила съездить на Серафимовское, тем более что и племянница уговаривала поехать на вечернюю службу именно туда: ехать-то совсем недалеко, всего в нескольких остановках от дома.
Храм на Серафимовском кладбище похож на сказочный теремок или пряничный домик, и оттого как-то по-детски радостно на душе.
С самого начала вечерни Юля обратила внимание на старичка-священника: он неторопливо шел с кадилом, и то и дело люди подходили под батюшкино благословение. «Ну что за бесцеремонность и нетерпение, – недовольно подумала Юлия, – неужели нельзя дождаться окончания службы, только батюшку отвлекают».
Служба шла своим чередом, но по окончании богослужения старенького батюшки нигде не было видно.
– Тетя Юля, мне так хочется еще раз увидеть батюшку – того, что кадил в начале службы, – сказала Юлина племянница Ксения.
На вопрос, как можно найти такого-то священника, приветливая женщина в свечной лавке улыбнулась:
– Так это же наш дорогой батюшка, митрофорный протоиерей Василий Ермаков. Возможно, он в административном здании – небольшой домик недалеко от храма, если, конечно, батюшка не уехал: он сейчас редко бывает на службе, часто болеет он, наш родненький.
Юля заметила, что в этой церкви особенно дружелюбная и даже какая-то домашняя атмосфера.
Перед административным зданием уже стояли человек двадцать: ждали отца Василия, никто не торопился, кто-то беседовал между собой. Так прошло минут пятнадцать. «Время идет, почему все просто стоят? Подойду-ка я к тому человеку. Он, похоже, охранник. Кстати, почему тут охранник? От кого охранять?», – начинала сердиться Юлия.
– Пожалуйста, скажите отцу Василию, что его здесь ждут.
– А он знает.
– Да Вы не беспокойтесь, выйдет батюшка, – улыбнулся человек в военной форме, представившийся Игорем. Он рассказал Юле, что отец Василий уже около 50-ти лет несет послушание старчества, что в его, Игоря, жизни старец помог разрешиться многим проблемам.
– Тетя Юля, если батюшки не будет через десять минут, мы уходим, – заявила Ксюша. Юля и сама начинала зябнуть от налетевшего холодного питерского ветра.
Ровно через девять минут на крыльцо вышел отец Василий. Восьмидесятилетнего священника поддерживали под локотки. Ожидавший народ с радостными возгласами двинулся к любимому пастырю. Юля тоже подошла под благословение.
– Домой придешь! – эти слова отца Василия были сказаны только Юле.
Батюшка продолжал общаться с подошедшими.
– Тетя Юля, что это значит: домой придешь? – спросила Ксения.
«И правда, надо спросить у отца Василия», – подумала Юля и снова подошла к священнику. Он уже собирался садиться в машину, водитель открыл дверь, чтобы помочь усадить батюшку.
– Отец Василий, когда можно с Вами поговорить?
– Я завтра с пяти утра буду в храме.
В маршрутке Юля и Ксения ехали молча, каждая думая о своем.
На следующий день, девятого мая, Юлия поднялась ни свет ни заря. В храме, несмотря на выходной день и раннее время, был народ. Литургия прошла торжественно, за ней отслужили панихиду – отца Василия не было. Через несколько минут начнется поздняя литургия. На второе богослужение пришло столько народа, что храм оказался тесным. Служил митрофорный протоиерей Василий Ермаков.
«Вот и эта служба позади, теперь пойду к отцу Василию», – решила Юля.
Увы, о том, чтобы подойти к батюшке, нечего было и думать: его сплошь окружили люди. Отец Василий на некоторое время вышел, а потом снова вернулся в храм. Поговорить с ним не было никакой возможности.
Юлю охватили беспокойство и растерянность: «Может, и не надо мне встречаться с батюшкой, нет на то воли Божией?» – размышляла она и в это время заметила, что толпа перед входом в храм куда-то исчезла. Юля подошла с вопросом к одному из послушников: «Скажите, как бы мне поговорить с отцом Василием?»
– А Вы с ним договаривались о беседе?
– Да, вчера он сказал, что будет здесь с пяти утра.
– Что же Вы не подошли к этому времени? Батюшка болеет, часто подолгу лежит в больнице, застать его в храме теперь очень трудно. Ну, ничего, не волнуйтесь, молитесь, надо будет вам встретиться – Господь управит.
И действительно, встреча состоялась. У правого клироса Юля увидела отца Василия. В следующий миг женщина уже стояла неподалеку и ждала своей очереди для беседы с батюшкой. Ее пригласили без очереди.
Юля почему-то говорила со священником совсем не о том, о чем хотела спросить, но услышала и увидела то, что для нее оказалось гораздо важней. «Пойдем-ка, детка, со мной», – позвал отец Василий, и Юлия оказалась в небольшой комнатке.
Здесь за столом сидела немолодая заплаканная женщина: горе у нее – дочь-наркоманка. Отец Василий смог найти нужные слова для скорбящей матери; расстроенная женщина скоро успокоилась, и было видно, что она верит: они вдвоем с батюшкой будут вместе в молитве, и дочь обязательно вернется к жизни.
Отец Василий нежно, как ребенка, гладит по голове взрослого мужчину: у человека тоже боль – жена убила ребеночка, сделав аборт. И для этого человека нашлись у батюшки слова ободрения.
Это потом, многое переосмыслив, Юля поняла, для чего отец Василий всюду водил ее за собой, беседуя с людьми. Незадолго до этого наша героиня пережила тяжелый период предательства; ей казалось, что подлее, чем поступили с ней, мало кому довелось пережить. Постепенно она стала замыкаться, постоянно жалела себя, а с окружающими становилась неприветливой, злой, черствой.
Вместе с отцом Василием они вышли на паперть. Люди ждали батюшку и сразу наперебой стали обращаться с вопросами. Ответы почти все получали сразу. Юля заметила, что с большинством батюшка был ласков, улыбчив, но несколько раз отвечал строго, даже жестко.
Этих двух женщин Юля увидела еще рано утром перед литургией. На голове одной из них был шарф – ничего удивительного: на улице ветрено и сыро, но только как-то он странно замотан – только глаза женщины видны. Когда отец Василий и сопровождающая толпа поравнялись с этой закутанной в шарф женщиной, Юля увидела, что священник оттолкнул ее. Это выглядело странно и неприятно. Что это значит? Почему отец Василий с ней так обошелся?
Люди с отцом Василием вошли в трапезную, а Юлия остановилась, не решаясь войти внутрь. На крыльце остались стоять те две женщины, и одна из них разматывала длинный шарф.
– Ты знаешь, мне батюшка сейчас вправил челюсть, – улыбалась, сказала одна из незнакомок, складывая шарф. – У меня же вывих.
Юля точно помнила, что батюшка оттолкнул женщину, а головы ее даже не касался.
В третий раз с отцом Василием Юля встретилась перед отъездом. Заканчивалась временная работа, и пора было возвращаться в свой город. Юлия очень хотела попрощаться с батюшкой, но по телефону ей не могли точно ответить, будет ли отец Василий сегодня в храме или нет.
Женщина ехала на Серафимовское и волновалась. Завтра с утра поезд, увидит ли она батюшку еще раз перед отъездом?
В храме пока несколько человек; Юля проследовала к административному зданию. Народу-то, народу! И отец Василий здесь, но не подойти: каждый хочет поговорить с батюшкой. Время неумолимо мчится вперед, вот уже и к вечерне зазвонили. Отец Василий направился к храму, народ окружает его со всех сторон.
«Нет, не удастся попрощаться», – расстроилась Юля. Батюшка остановился, и женщина оказалась совсем рядом с ним.
– Батюшка, как бы мне хотелось иметь Вашу фотографию, – оживилась радостная Юля.
– Наташа, – обратился отец Василий к одной из рядом стоящих женщин, – будь добра, принеси, и мои книги тоже.
Вернувшись, Наталья отдала принесенное батюшке, а тот все передал с благословением Юлии.
– Это для тебя, а вот подарки вашим прихожанам, – улыбнулся батюшка. – Ты во сколько завтра едешь?
– В десять утра, батюшка.
Вот и последнее благословение, и отцовский поцелуй. Женщину переполняли чувства, она думала: если среди людей может быть такая любовь, какова же любовь Божия?..
Жизнь потекла привычным руслом, только теперь Юля знала, что есть очень ей близкий и духовно родной человек – старец Василий.
Ранний звонок знакомой из Петербурга острой болью отозвался в душе: сегодня, 3 февраля 2007 года, ушел от нас батюшка Василий.
Юля не могла не увидеть дорогого отца.
Северная столица встретила пасмурной погодой, изморозью и пронизывающим ветром. У Серафимовского храма выстроилась огромная очередь: как много людей любят батюшку и как им будет его не хватать! Горе объединяет людей: все находящиеся рядом и стоящие далеко позади, и те, кто скоро уже зайдет в часовню проститься с отцом Василием, в эти часы стали одной огромной семьей.
Они снова встретились через несколько часов – отец Василий и Юлия. Батюшка совсем не изменился: те же спокойные и одновременно волевые черты лица, те же мягкие руки.
Грустно, что больше не будет рядом старца-советника, друга, отца, но верится, что теперь ТАМ будет молитвенник. Не зря батюшка отошел ко Господу в день празднования Святогорской иконы с дивным названием «Отрада или Утешение». Да, что-что, а уж дар утешать у отца Василия был.
Живет Юля по-прежнему в своем городке в Центральной России. Книги отца Василия Ермакова помогли не только ей; за батюшку теперь молятся и те, кто никогда с ним не встречался – он и для них стал родным и близким. Фотография отца Василия в Юлиной комнате всегда видна – она стоит на книжной полке.
Так хочется надеяться, что те слова, сказанные отцом Василием при их знакомстве, непременно исполнятся, а значит, тогда и в вечности батюшка и Юля будут всегда вместе, рядом.
3 февраля на 80-м году жизни скончался настоятель храма преподобного Серафима Саровского на Серафимовском кладбище Санкт-Петербурга протоиерей Василий Ермаков - один из самых известных и авторитетных петербургских священнослужителей последних десятилетий.
Его авторитет был общепризнанным как в Санкт-Петербургской епархии, так и за ее пределами. В разные годы, в том числе в трудное советское время, тысячи людей нашли дорогу в Церковь именно благодаря отцу Василию. Зная о несомненных духовных дарах отца Василия, за советом и поддержкой к нему приезжали не только из самых разных уголков России, но и из многих стран мира.
Как истинный пастырь, он служил людям своим проникновенным словом, в котором требовательность покаянной дисциплины сочеталась с безграничной любовью и милостью ко всем страждущим. Как верный сын своей многострадальной Родины, он всегда смело высказывался по самым злободневным вопросам современной жизни России и ее трагической истории.
Протоиерей Василий Тимофеевич Ермаков родился 20 декабря 1927 года в благочестивой крестьянской семье в городе Болхове Орловской области. К 1941 году он окончил семь классов средней школы. В годы войны, находясь в оккупации, 15-летним подростком он в числе многих тысяч захваченных в плен людей работал в лагере чернорабочим - сначала в Болхове, затем в Таллине.
Уже в юные годы, пришедшиеся на тяжелое военное время, будущий пастырь начал свой путь в церковную жизнь. Как вспоминал сам отец Василий, его семья не имела возможности молиться в храме, так как к 1930-м годам все 28 церквей их небольшого города были закрыты. Лишь в 1941 году немцы разрешили открыть в Болхове храм ХVII века во имя святителя Алексия, митрополита Московского, расположенный на территории бывшего женского монастыря Рождества Христова. Именно там Василий Ермаков впервые увидел церковную службу, а вскоре стал прислуживать в алтаре под руководством священника Василия Веревкина.
В немецком лагере в Эстонии он познакомился с протоиереем Михаилом Ридигером, отцом Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, и с самим будущим Патриархом, с которым подружился и впоследствии учился в одном классе семинарии. После освобождения Таллина от немецких войск Василий Ермаков в последний год войны проходил службу на Балтийском флоте. Оставаясь в Таллине, отец Василий был прихожанином Александро-Невского собора, исполняя послушания алтарника и чтеца.
После войны он поступил в Ленинградскую духовную семинарию (1946-1949), а затем в Духовную академию (1949-1953), которую окончил со степенью кандидата богословия за курсовое сочинение о роли русского духовенства в освободительной борьбе русского народа в период Смутного времени. После окончания учебы вступил в брак с Людмилой Александровной Никифоровой и принял священный сан. Во диакона был рукоположен епископом Таллинским и Эстонским Романом в Николо-Богоявленском соборе Ленинграда 1 ноября 1953 года. Через три дня, в праздник Казанской иконы Божией Матери, митрополитом Ленинградским и Новгородским Григорием в Князь-Владимирском соборе был рукоположен во иерея.
За 53 года своего священства отец Василий служил в разных храмах Санкт-Петербурга. Сразу после рукоположения он был назначен клириком Николо-Богоявленского кафедрального собора, где служил до 3 мая 1976 года, когда был переведен в Свято-Троицкую церковь «Кулич и пасха». После кратковременного служения в Александро-Невской Шуваловской церкви был назначен настоятелем храма преподобного Серафима Саровского на Серафимовском кладбище, где и проходило его дальнейшее пастырское служение, обращенное к пастве, стекавшейся в Старую Деревню со всех концов города.
В 1978 году отец Василий был награжден митрой, а в 1991 году - правом служения Божественной литургии с отверстыми вратами до «Отче наш». В 1997 году, к 60-летию со дня рождения, Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий удостоил отца Василия ордена святого благоверного князя Даниила Московского, а 29 марта 2004 года за усердное служение Церкви и в честь 50-летия священнослужения - орденом преподобного Сергия Радонежского (II степени).
В последние годы отец Василий страдал от телесных немощей, но продолжал служить почти до самых последних своих земных дней, не щадя своих сил и всецело отдавая себя Богу и людям. С последней прощальной проповедью отец Василий обратился к своей пастве 15 января 2007 года, в день преподобного Серафима Саровского.
Вечером 2 февраля над отцом Василием было совершено таинство елеосвящения (соборование), и спустя два часа он отошел ко Господу.
Весть об этом быстро разнеслась по городу, и уже с раннего утра 3 февраля к Серафимовскому храму стали приходить тысячи людей в ожидании прощания с батюшкой.
5 февраля состоялось погребение протоиерея Василия Ермакова. Серафимовский храм не смог вместить огромное число духовенства и мирян, собравшихся на заупокойную службу - Божественную литургию и отпевание отца Василия. Богослужение возглавил викарий Санкт-Петербургской епархии архиепископ Тихвинский Константин.
Прощаясь с батюшкой Василием, многие не скрывали слез. Но уныния не было. Отец Василий всегда учил своих чад стойко переносить житейские скорби, крепко стоять на своих ногах и быть верными христианами.
Погребен отец Василий на новом участке Серафимовского кладбища, напротив алтаря храма, в котором прошли последние четверть века его пастырского служения.
Вечная память приснопамятному петербургскому пастырю протоиерею Василию!
Издательский отдел Санкт-Петербургской епархии
Фотографии о. Василия можно посмотреть .
Фотографии могилы о. Василия на 9 дней можно посмотреть .
